- О, да, играет, - живо отвечает Краузе, обрадованный вопросом, - и еще как играет! Мы сами ее усовершенствовали - с вашего места не видно, но сзади к ней подвели трубки, а внутри набили ее модулями, конечно, списанными, но еще вполне пригодными. Наши компонисты наперебой переводили все известные мелодии в машинные композиции, это было как соревнование между группами - кто больше и быстрее напишет. Теперь это - чудо-аппарат, сто восемьдесят композиций, если не ошибаюсь. Да что там, больше! Стоит только запустить насос и механола будет способна играть двое суток подряд, ни разу не повторившись. Отдел технического контроля организовал небольшой хор и нередко радует нас вечерними концертами. А вы поете, господин поручик? Извините за вопрос.
- Нет, я не пою. Но люблю послушать, если, конечно, пение хорошее. Когда будет следующий концерт?
- Точно не скажу, но кажется - в пятницу. Если не восстановят конфигурацию. Если все же поднимут, во что я лично, уж извините, господин поручик, не очень верю, то придется работать в две смены, наверстывать упущенное, и будет не до концертов.
Пауль рассматривает механолу - лакированный деревянный комод на гнутых ножках, на передней стенке роспись маслом, пасторальная сцена, овечки, пастушки, глупое бледно-голубое небо, старательная бездарная мазня. Верхняя крышка, на которой теперь лежит пальто, частью из дерева, частью застеклена. Если привстать, то через стекло можно видеть клавиши. Что же это за модули, которыми нашпигован инструмент? Пауль представляет их в виде стальных тяжелых шаров, размером с кулак, холодных и местами заржавленных. Если включить насос, то шары перекатываются, соударяются с глухим биллиардным стуком, перемешиваются. Когда же они задевают струны, то механола отзывается гудящим звоном и щемящими душу стонами. В воображении Пауля шары снабжены множеством крючочков и петелек, словно атомы Аристотеля, этими крючками они сцепляются, образуя композиции, три шара - народная песенка, четыре - марш, пять шаров - торжественный хорал…
Малыш Юнг приносит керамические тарелки и судки. Столовые приборы, завернутые в крахмальные вышитые салфетки, торчат из нагрудного кармана его форменного сюртука. Итак, куриный гуляш для начальника и капуста с сосиской для помощников.
- Только не чавкать! - грозно говорит Пауль, но тут же ухмыляется. Писаря наперебой заверяют шефа в своих отменных манерах. Юнг опять убегает, теперь он приносит графинчик красного для руководства и две кружки светлого для подчиненных. Подчиненные поднимают кружки и выжидательно смотрят на начальство.
- Прозт! - вспоминает нужное слово Пауль. Помощники кивают и окунают усы в пивную пену. Пауль пробует вино. Не Бордо, конечно, но пить можно. Жизнь, в общем, не такая плохая штука.
Красное вино оказывает свое действие - следующие два часа остаются в памяти Пауля лишь отрывочно, подобно кускам целлулоидной синематографической ленты. Вот один из фрагментов: Краузе рассказывает анекдот из еврейской жизни, очень смешной, дословно уже не вспомнить, что-то про дочку молочника и ребе - хохочут даже за соседними столами. Второй обрывок: появляется посыльный из канцелярии и приносит записку от Шпиннера, (ага, значит, он не умер за столом! жив!) с требованием представить к завтрашнему числу "currculum vitae", то есть, автобиографию. Пауль только важно кивает, и посыльный снова растворяется в сигаретном дыму. Разберемся завтра. Эпизод третий: Пауль принимается шалить и поднимает бокал за его императорское величество. Все с готовностью пытаются встать, чтобы выпить стоя, но места не хватает, стулья сталкиваются, возникает неразбериха и ругань, и вместо торжества получается черт знает что. К удивлению Пауля, кто-то в соседней комнате принимается насвистывать начальные такты Марсельезы, но провокацию заглушают шиканьем и проклятиями. Когда духота становится невыносимой, Пауль спешно выбирается на улицу, на свежий воздух, помощники следуют за ним, как собачонки. Юнг держит в зубах секретный пакет, в его руках - пальто Пауля. Начальник милостиво дает себя одеть.
- Я бы прилег, - говорит Пауль слабым голосом, обращаясь больше к низким тучам и мокрым осинам, чем к своим помощникам. - Что-то мне нехорошо…
- В вашем бюро есть прекрасная кушетка, - сообщает Юнг. - Прикажете проводить вас?
- Да, приказываю меня проводить, - стонет Пауль. - Боже, как голова кружится…
Под аккомпанемент вороньего карканья они бредут в направлении восьмого блока.
ГЛАВА 8.
Круглые, пахнущие табаком, ржавые модули, царапая крючками бока друг друга, катаются, стукаются, сцепляются и вновь расцепляются, мерный металлический звон туманом плывет над бескрайней серой равниной - бамм! бамм! бамм! Пауль просыпается от боя часов, у себя в кабинете, на кожаной кушетке, потная щека приклеилась к обивке. Пауль со стоном открывает глаза, в голове перекатываются модули, холодные и колючие. Что ж, он всегда был слаб на выпивку. Возможно, вино было крепленое спиртом. Этот мерзавец младший писарь подсунул ему какую-то дрянь вместо нормального вина, настоящие ополоски, во рту до сих пор отвратительный привкус, надо выпить воды.
- Краузе! - кричит Пауль, впрочем, нет, кричит он только первый слог, "Кра…", а далее невыносимая головная боль заставляет его перейти на стон. Старший писарь тут же появляется в поле зрения, он, неожиданно, в очках, в руках газета. - Краузе, дорогуша, принесите порошок аспирину, а лучше сразу два. И воды побольше. Что-то у меня голова…
Старший писарь понимающе кривит губы, кивает и снова отодвигается в полумрак. Пауль пытается сесть на кушетке и обнаруживает, что заботливые помощники накрыли его шинелью - теплое тяжелое сукно, от которого идет тягучий запах солдатского табака. Пауль брезгливо сталкивает шинель на пол, этого еще не хватало! Может, они меня еще и раздели?! Нет, сняты только ботинки, их приходится искать на полу под шинелью. Краузе уже вернулся, молодец. Принес воду и аспирин. Пауль, как капризный ребенок, открывает рот и старший писарь, после секундного замешательства, высыпает оба порошка прямо на высунутый язык господина поручика. Пауль запивает лекарство жадными глотками, аспирин скрипит на зубах и дерет горло.
- Какие новости? - спрашивает Пауль, отдышавшись.
- Звонил обер-лейтенант Эберт, справлялся о вас, господин поручик. Я сказал, что вы в клозете и не можете сейчас подойти к телефону. Господин обер-лейтенант обещал зайти к нам сюда вечером после дежурства. Будут ли какие приказания, господин поручик?
Паулю не хочется даже думать о приказаниях.
- Я хочу полежать, просто полежать, - говорит он. - И чтобы мне никто не мешал. Этот телефон возможно отключить? - Краузе отрицательно мотает головой. - Сделайте это, Краузе, голубчик, придумайте что-нибудь.
Старший писарь хмыкает, снимает с телефона трубку и прячет ее в выдвижной ящик стола.
- Но надо будет говорить потише, так как на станции все теперь слышно.
- Мне вообще говорить противно, - бормочет Пауль. Так и не сделав попытки встать с кушетки, он снова ложится. - Дайте мне что-нибудь почитать. Только не очень сложное, энциклопедий мне не надо. И организуйте свет.
Краузе, словно заботливая сиделка, ставит в головах кушетки стул, затем приносит и лампу.
- Есть свежий номер профильного журнала, прикажете достать?
Пауль только вяло протягивает руку. Краузе вскрывает секретный пакет, извлекает пачку официального вида бумаг и толстую тетрадку журнала, документы он кладет на стол, а журнал подает Паулю, при этом почему-то щелкает каблуками.
- Не валяйте дурака, Краузе, - говорит Пауль. - Мне и так плохо…
Он устраивается таким образом, чтобы свет от лампы не падал на лицо, и открывает журнал. На первой странице - редакционная статья, густо пересыпанная совершенно непонятными Паулю терминами - редактор журнала рассказывает о новостях техники, о светлых перспективах научного прогресса и о неусыпной заботе командования и лично Его Величества. В качестве иллюстрации статья снабжена гравюрой, изображающей это самое величество. Очень мило и патриотично. Пауль смотрит на обложку - как же называется это сортирное издание? Ага, "Ежемесячник компониста и технического статистика". Странно, он всегда полагал, что компонисты пишут музыку, но нет, оказывается, эта профессия сродни некоей технической статистике, науке для Пауля не менее туманной. Картинка на обложке тоже не проясняет многого - это очень тщательно нарисованная голая женщина, слегка задрапированная в пикантных местах газовой тканью. Она сидит на облаке, в руках ее свиток с формулами и горящий факел, словно она собирается из соображений безопасности сжечь секретную композицию, лишь бы та не досталась французам. Вокруг распутницы летают кубики и тетраэдры, у ног лежит лист пергамента с аккуратно начертанным "магическим квадратом", а за спиной встает солнце. Груди ее напоминают туго надутые футбольные мячи, нарисовать соски художник не решился. От всей этой классицистской пошлости у Пауля даже начинает ломить зубы.
Пауль быстро пролистывает несколько страниц и натыкается на статью, посвященную юбилею со дня смерти ученого и философа Ансельма Нойбургского, жившего в начале шестнадцатого века. На гравюре - очень бородатый старик, похожий на доброго волшебника, в роскошной мантии и меховой шляпе с полями. В руке его прибор, похожий на астролябию и микроскоп одновременно. Симпатичный дяденька. Пауль принимается читать биографию Ансельма, продираясь через вычурный готический шрифт журнала.
Ансельм Нойбургский, как следует из его фамилии-прозвища, родился и прожил всю жизнь в городишке Нойбурге и, судя по всему, даже ни разу не выезжал за его пределы. Ему это было и не надо. Ансельм принадлежал к той же плеяде универсальных гениев, что и Да-Винчи с Ньютоном - то есть, мог, грубо говоря, по капле воды представить океан со всеми его обитателями. Ансельм был придворным ученым нойбургского короля Отто, составлял гороскопы, разбирал манускрипты, толковал сны, искал философский камень, смешивал тинктуры, словом, делал все, что положено делать средневековому ученому и даже сверх того. Он служил еще отцу короля Отто, толстяку Сигизмунду Красивому, собрал на королевские деньги библиотеку старинных философских трактатов - несколько тысяч томов - и, как уверяют, прочел их все. Для книжной коллекции был выстроен каменный дом с уникальной стеклянной крышей. Чтобы охранить такое количество книг от частых в ту пору пожаров, Ансельм запретил употреблять в здании библиотеки свечи и факелы, вместо этого дневной свет с помощью хитроумной системы зеркал направлялся в любой уголок библиотеки, даже в подвал. Здание сохранилось и до сегодняшнего дня, правда, в середине восемнадцатого века стеклянную крышу, разбитую необычайной силы градом, пришлось заменить черепичной. Зеркала постепенно тоже пришли в негодность, были демонтированы, остались лишь бронзовые кронштейны. Но книги уцелели все, и любой интересующийся может за скромную плату в городскую казну посетить большой библиотечный зал и осмотреть высящиеся до потолка стеллажи книг, вмещающие в себя всю мудрость прошедших веков. Открывать книги, к сожалению, запрещено, уж больно они ветхие.
Итак, после рождения королевского наследника, то есть, будущего Отто Первого, Ансельм приставляется к малышу в качестве воспитателя и учителя. И, похоже, Ансельм с возложенной на него задачей справился вполне, поскольку король Отто вошел в историю с приставкой Мудрый. Отто правил своим небольшим королевством разумно и милостиво, науки и ремесла при нем процветали, со своей женой Кундигундой король жил в полном согласии, причем имел кучу наследников, которые позже, на удивление, даже не передрались из-за папочкиного трона, видимо, сказалось воспитание. В общем, идиллическая средневековая картинка.
Пауль недоумевает, чего же ради "Ежемесячник компониста и технического статистика" посвящает такую большую статью какому-то полузабытому алхимику, пусть и гению. Тем более, сейчас, в военное время. Двумя абзацами дальше он находит ответ на свой невысказанный вопрос.
Когда маленькому Отто исполнилось восемь, Ансельм принялся обучать его музыке, а именно, игре на клавесине и органе. В дворцовой часовне, разумеется, был небольшой орган. Беда была в том, что мальчик никак не мог запомнить какой ноте соответствует какая клавиша, а ведь надо было играть сразу на двух клавиатурах, и еще нажимать ногами на полторы дюжины педалей. Тогда Ансельм пошел на небольшую хитрость - он наклеил на каждую клавишу клочок бумаги и написал на них цифры, обозначающие номер октавы и порядковый номер ноты, например, 11 - для ноты А первой октавы, 12 для ноты В и так далее. По сути, Ансельм изобрел числовой метод обучения музыке, который после его смерти был благополучно забыт и открыт заново в Италии только сто пятьдесят лет спустя. К сожалению, революционная метода никак не помогла конкретно в этом случае - Отто так и не выучился играть на органе, зато позже, уже в зрелом возрасте, сам, безо всяких учителей, овладел игрой на флейте и музицировал просто на удивление, хотя и без нот.
Ансельм, раздосадованный неудачей, решает извлечь из происшедшего хоть какую-то пользу и начинает писать "Трактат о математической красоте музыкальных рядов и проистекающей из оной числовой гармонии", где собирается увековечить свой метод. В процессе экспериментов с органом, он замечает, что если, например, нажать одновременно вторую и третью клавишу первой октавы на основной клавиатуре органа, то получившийся звук будет того же тона, что и звук, вызываемый клавишей 5 на дополнительной клавиатуре, только четырьмя октавами выше. То есть, он открывает математическое сложение звуков. Заинтересовавшись, Ансельм продолжает поиски музыкальных соответствий и находит их великое множество. Получается, что обладая музыкальным слухом и навыками игры, можно легко сложить, к примеру, 23 и 18 - нужно всего лишь перевести эти числа в семеричное исчисление, нажать соответствующие клавиши верхней клавиатуры органа, потом вспомнить, какая клавиша нижней клавиатуры дает подобный тон, считать числа с приклеенной бумажки и снова перевести результат из семеричной системы счисления в десятеричную.
Пауль находит эту методику крайне утомительной и совершенно бессмысленной.
Кроме математического сложения, Ансельм обнаруживает и вычитание, а потом, применив метод "сдвига октав на единицу", и умножение с делением. Венцом его деятельности явилось извлечение квадратного корня из 95 с точностью до четвертого знака, для чего потребовалось несколько часов музицирования и одновременных записей промежуточных результатов с постоянным переводом чисел из одной системы счисления в другую. Все это Ансельм оформляет в виде трактата, прилагает множество листов нотных записей и таблиц. В трактат закономерно попадает и "Композиция нахождения корня квадратного из желаемого двузначного числа с возможностью развития сего до произвольной величины числа", вещь, хотя и гениальная, но крайне какофоничная. Дописав трактат, Ансельм ставит его на полку к прочим своим трудам и увлекается чем-то совершенно иным, не менее отвлеченным от нужд реальной жизни. Обнаружен трактат был лишь в 1869 году.
Таким образом, подытоживает статья, великий Ансельм Нойбургский по праву может считаться отцом, прародителем и первооткрывателем компонистики - науки, без которой уже невозможно представить сегодняшней жизни. Автор не сомневается, что восхищенные потомки назовут нарождающийся двадцатый век эпохой электричества, радия и компонистики. Фигура Ансельма Нойбургского должна занять свое законное место в Пантеоне великих германцев наряду с другими гениями компонистской мысли, такими как профессора Дитрих, Штрассер и граф фон Кранцлер.
Пауль вздыхает. Бедный Ансельм, тихий милый старичок, как же неуютно тебе будет в Пантеоне рядом с графом фон Кранцлером и прочими "титанами" компонистики. Ты учил маленького мальчика игре на клавесине, а посмотри, что вышло из этих игр - война, и пол-Европы в огне, и злобный Полифем несет гибель цивилизации. Здесь сейчас так тихо, уютно горит лампа, и головная боль почти совсем прошла, а где-то солдаты с криком бросаются в атаки, режут проволочные заграждения штыками, с шипением летят гранаты и свистят пули, солдаты кричат, падают, и умирают, умирают, умирают… Твое время тоже было не сахар, Ансельм, но твое счастье, что не живешь ты в "эпоху компонистики". Двадцатый век назовут веком смерти, уж поверь мне, Ансельм…
Пауль пролистывает еще несколько страниц - сплошь формулы и диаграммы, ничего интересного - потом его внимание привлекает один из заголовков: "В берлинской лаборатории профессора Штрассера изобретен новый четырехслойный модуль! Новинка получила название Е-17". Рядом чертеж нового модуля - это не шар, как представлялось Паулю, а куб, даже кубик, со стороной в один дюйм и множеством дырочек на каждой грани. Эти дырочки, как показано сбоку на разрезе - входные отверстия тончайших канальцев, которыми модуль источен внутри. Червоточины сплетаются в прихотливое объемное кружево, сложный лабиринт ходов, но для чего все это может служить, как это может использоваться, Паулю совершенно непонятно. Такими модулями, вспоминает он, нафарширована механола в обеденном зале кантины. Значит, это кубики, наподобие тех, из которых дети строят домики? А как же музыка, композиции, марши с хоралами, как может кубик исполнять марш?! Совершенно непонятно…
От огорчения Пауль принимается читать сопровождающую чертеж беседу с одним из разработчиков нового модуля.
"Редакция: Как же решаются при использовании четырехслойного модуля интерполяционная и экстраполяционная задачи? На что нужно в первую очередь обратить внимание при отладке функциональных последовательностей?
Инженер Бендлер: Конечно, как и раньше, на описание образов состояний материальной системы. Этого достаточно для определения идентификаций на требуемом уровне, а далее следует учитывать, что пересечение "А-прим" будет представлять причинный фактор, обуславливающий замену базового состояния системы альтернативным ее состоянием. Хотя утверждение, что пересечение "А-прим" конкретизирует поток на пересечении "В-прим", и не является ложным, оно не полно, а потому и не логично, поскольку сокращения, устраняющие определяющие состояния, как вы понимаете, недопустимы. Такая форма является, скорее, формой для необоснованного, но верного предсказания. Применительно же к задаче экстраполяции статических образов мы предлагаем…"
Пауль, со вздохом, пропускает полторы страницы подобной бессмыслицы и читает конец беседы.
"Редакция: И какого же цвета будет новый модуль?
Инженер Бендлер: Разумеется, темно-синего.
Редакция: Конечно же. Спасибо за содержательную беседу. Мы, как всегда, с нетерпением ждем ваших новых изобретений".
Пауль, в отчаянии, швыряет журнал через всю комнату в дальний угол.
- И не сметь его подбирать! Пусть там и валяется! - говорит он удивленному Краузе.