Аревик очень боялась, что корреспондент подойдет и к ней, поэтому осторожно направилась к выходу. Но не дошла – художник в желтой рубахе, направлявшийся, было, к накрытым столам, вдруг резко изменил направление.
– Извините, – он тронул ее за плечо, – вы здесь единственный нормальный зритель и уже уходите?
– А они ненормальные? – Аревик взглядом показала в зал.
– Они ненормальные, потому что они на работе. Быть здесь, их обязанность, а вы ведь ничья?
– Ничья, – Аревик опешила от такой формулировки.
– Вот. Я и говорю – единственный нормальный зритель. Не уходите. Пойдемте лучше выпьем за открытие.
– Да нет…
– Что значит, нет? Пришли смотреть мои картины и не хотите со мной выпить? – он взял Аревик за руку, и той ничего не оставалось, как подчиниться. Не могла ж она начать вырываться? Тогда, точно, телекамера повернется к ней, – меня зовут Костя, – представился художник, – а вас?
– Аревик.
– Какое красивое имя. А-ре-вик, – повторил он по слогам.
– Но все зовут Викой.
– Дебилы. Вика… тьфу! Какое убожество!..
Они подошли к столам, и Костя с трудом отделил от высокой белой башни пару пластиковых стаканчиков.
– Кость, ты уже начинаешь? – укоризненно спросила одна из девушек, ставя очередную аппетитно наполненную тарелку.
– А что тут еще делать? Комментировать дебилам то, что я создал? Я для них не работаю – пусть сами смотрят. Я отдыхаю.
– Неужто тебе не интересно, что они говорят?
– Абсолютно! Даже если они хором скажут, что все мои работы – дерьмо собачье, я, как писал, так и буду писать!
Девушка пожала плечами, а Костя повернулся к Аревик.
– Понимаешь, в чем тут разница? Они выставляются для того, чтоб вступить в Союз художников, а я, потому что моим работам тесно наедине со мной – они просятся к людям. Они просятся, а что думают по их поводу люди, мне сугубо фиолетово, – он наполнил стаканы, – начнем с винца, а водочка потом, когда начальство уйдет.
Аревик неуверенно взяла полный стакан. Не то, чтоб она не пила совсем, но просто не любила это занятие – оно не добавляло ей веселья, а рождало лишь тяжесть в желудке, головокружение, а к ночи виски́ обычно, будто стягивало обручем – наверное, дело было в давлении, но сейчас она не могла отказаться.
– А какие картины ваши? – спросила она, беря бутерброд.
– Угадай, – Костя засмеялся, – даже интересно, отвечает ли внешность автора его работам, то есть его внутреннему миру.
Аревик обвела взглядом стены. В принципе, ей нравилось все – она привыкла восхищаться тем, чего не умела сама, а поскольку, по большому счету, не умела ничего…
– Даже не знаю…
– Ладно, выпьем, потом скажу, – Костя бесшумно чокнулся пластиком о пластик и жадно, большими глотками осушил стакан. Занюхал, поднеся к носу кулак, и достал сигарету. Аревик же отпила несколько глотков и принялась за бутерброд.
– Это бастурма? – спросила она, откусывая твердое, пряное мясо. Ей давно хотелось попробовать что-нибудь, сообразное ее национальности, но стоило это ужасно дорого.
– Слушай, не забивай голову – это просто закусь, – снова засмеялся Костя, – вон, мои картины, – он указал на темную стену за спиной Аревик, та обернулась и… погрузилась в ночь – показалось, что даже солнца в зале стало меньше, но насколько завораживали эти ночные видения!..
Взгляд ее, поднимаясь, скользил по стене, пока не столкнулся с чьими-то глазами – будто недобрый бог взирал сверху на вышедших из повиновения людишек. Это им, дуракам, кажется, что они умные и самостоятельные, а он-то знает, что может уничтожить их в любой момент.
– А, вон та, верхняя… – произнесла Аревик, не зная, как словами сформулировать свои ощущения.
– Это одна из свежих работ, – Костя смущенно потер щеку.
А народ, тем временем, тоже стал подтягиваться к столам. Костя переключился на мужчину, желавшего приобрести сразу несколько картин. Кто-то уже тянул к Аревик стакан, как к старой знакомой; кто-то спросил, нравятся ли ей картины Игоря Петропавловского, а она даже не знала, кто из них Игорь Петропавловский, и, вообще, присутствует ли он здесь, но все равно ей было хорошо. Ее не гнали и не шарахались от нее, а это самое главное.
Телевизионщики покинули выставку вслед за "начальником культуры", и вместе с ними ушла значительная часть публики. Осталось человек восемь, и тогда появилась водка. Аревик, правда, не стала ее пить, зато художники наливали полные стаканы, и в течение четверти часа обстановка изменилась. Исчезли галстуки; все принялись брататься, а разговор превратился в один общий, касавшийся всего на свете и ничего конкретно.
Аревик стало неинтересно. Она незаметно (как ей казалось) сделала шаг в сторону; потом еще один, отдаляясь от стола. Ее место тут же заняли, и она уже собиралась просто повернуться и направиться к выходу, но чья-то рука неожиданно стиснула ее локоть. Аревик подняла глаза. Свободной рукой Костя грозил ей, покачивая пальцем перед самым носом, и пьяно улыбался.
– Я пойду, – сказала Аревик, – спасибо за все.
– Тебя ждут муж и дети?
– Нет… – Аревик растерялась.
– А куда ты пойдешь?
– А здесь мне что делать?.. – Аревик даже не подумала, какой ответ надеется получить. Поскольку комплименты ей делали чрезвычайно редко, нарваться она могла, скорее всего, на грубость, но Костя, действительно, мыслил не так, как все.
– Здесь?.. – он обвел блуждающим взглядом зал и народ, веселившийся у стола, – здесь делать нечего, – он кивнул, – поэтому сейчас мы еще немного выпьем и пойдем отсюда вместе.
– Куда? – из личного опыта Аревик знала, что пьяным надо задавать только конкретные вопросы, потому что намеки и недомолвки до них не доходят – они начинают философствовать, собирая в кучу мировые проблемы, и это бывает хуже всего.
– Куда?.. А, в самом деле?.. Знаешь, вообще-то, я хочу написать твой портрет, – закончил Костя неожиданно.
Аревик могла предположить все, что угодно, только не это. На секунду представила, каким он может получиться. Как иллюстрация к фильму ужасов! Она не могла даже выразить словами, как оскорбилась такому предложению. Неужели он сам не понимает? Или, может, он специально издевается над ней?..
Она вырвала руку и быстро пошла через зал, но Костя обогнал ее и остановился, преградив дорогу.
– Послушай, – он явно пытался придать своему голосу твердость, – я все равно буду писать тебя, но зачем мне делать это по памяти? Через полчаса все уже разойдутся… – он держал ее за руки, и Аревик почувствовала, что сможет вырваться, только оттолкнув его. А как его оттолкнуть, если, в принципе, он не хотел ничего плохого? Любая женщина была бы рада, если б настоящий художник писал ее портрет. Любая, только не такая, как она! …Как ему объяснить, если он сам не понимает?!.. – и она решилась:
– Я – урод, понимаешь? – произнесла Аревик тихо, но уверенно, – неужели ты не видишь это своим художественным взглядом? Или ты напился так, что не замечаешь совсем ничего?..
– Ты еще не знаешь, как я могу напиться, – Костя растянул рот в идиотской улыбочке.
– Слава богу!
– И я напьюсь, если ты откажешься мне позировать!
Слово "позировать" мгновенно ассоциировалось с некой обнаженной особой, фривольно лежащей на постели. Аревик покраснела от возмущения. Конечно, в их среде это, может быть, и называется "позировать"…
Она вырвалась и побежала прочь. Уже в дверях оглянулась – кроме Кости никто не обратил внимания на произошедшую сцену, а он стоял посреди зала, чуть покачивая головой и провожая ее печальной улыбкой. На секунду ей захотелось вернуться. Она искала слова, которые забыла ему сказать… но он повернулся и опустив голову, побрел обратно к столу.
…Значит, все правильно, – Аревик выскользнула из зала.
Солнце уже скрылось за домами, но духота, оставленная им в наследство наступавшему вечеру, была ничуть не лучше. Аревик остановилась возле двери, решая, что делать дальше. Домой возвращаться не хотелось – последние впечатления казались настолько яркими, что никакой сериал не сможет затмить их. Тогда что – сидеть одной дома и мучиться?.. Нет, не такая она мазохистка! Она просто реально смотрит на вещи, именно поэтому и не надо рисовать ее портреты!..
Мысли сами собой крутились вокруг нового, непонятного мира, который она сама же решила покинуть. А зачем?.. Ведь рисуют и калек, и всяких больных, нищих… да и почему она обозвала себя уродом? Ведь кроме этого гнусного пятна, все у нее в порядке, а пятно можно как-нибудь скрыть…
…Как его скроешь?! Тогда надо убрать все лицо!..
Медленно приходя в себя и анализируя ситуацию, Аревик пришла к выводу, что ей абсолютно безразлично, в каком виде нарисует ее Костя, ведь на всех его полотнах царит ночь, и распознать там что-либо невозможно. …Пусть делает, что хочет – важно, что он единственный мужчина, не шарахнувшийся от меня. А я такая дура!!.. Нет, я не дура. Он только художник, и, как человек, я его не интересую вовсе… Значит, надо ехать домой… И что я здесь стою, вроде, жду кого-то?.. Я даже знаю, кого… Вот, дойду до угла, и если он не появится, сразу поеду домой… Она медленно-медленно двинулась вперед. До угла было всего метров сто, и при желании, их можно преодолеть за несколько минут, но если не спеша покурить, да с умным видом останавливаться у каждого ларька, можно убить те пресловутые полчаса… хотя разве не известно, во что выливаются "полчаса" в пьяных компаниях?..
Уже возвращаясь обратно, Аревик увидела людей, выходящих из галереи. Узнать их она не могла, потому что не успела запомнить, но желтой рубашки среди них, точно, не оказалось. Подождав, пока компания усядется в маршрутку, Аревик подошла к двери. Внутри было тихо, а у двери стоял одинокий охранник.
– Извините, – Аревик ступила на порог, но дальше не пошла, – а Костя ушел?
– Все ушли.
– Такой, в желтой рубашке… я не видела его.
– Этот спит, вон, – охранник кивнул в сторону зала.
– Как спит? – не поверила Аревик, – прямо здесь?
– А, – охранник махнул рукой, – ему не привыкать – он постоянно, как нажрется, так и засыпает, то в мастерских, то, вообще, на улице. Всем уж надоело возиться с ним.
– Можно мне пройти?
– Зачем? Пусть спит.
– Ну, что ж он, так и будет?.. – Аревик показалось, что в этой фразе присутствует определенная логика, но охраннику она оказалась недоступна.
– Вы потащите его домой? – охранник искренно удивился.
– Да, – ответила Аревик, хотя еще секунду назад даже не думала об этом. Ей просто хотелось еще раз взглянуть на него и все. Честное слово!..
– Пожалуйста, – охранник пожал плечами, – вон, он.
Шаги в пустом высоком помещении звучали загадочно и зловеще, поэтому Аревик шла на цыпочках. Костя полулежал в откуда-то взявшемся кресле; ноги его были вытянуты, руки свесились до самого пола, голова запрокинута. Аревик решила, что он не спит, потому что губы шевелились; наклонилась, с трудом разбирая невнятное бормотание:
– Суки… бросили… это ж надо, все бросили…
– Не все, – Аревик коснулась его плеча.
Костя тяжело поднял веки. Взгляд его был совершенно пустым, и Аревик поняла, что он не узнает ее или, в крайнем случае, пытается вспомнить, но не может. Наконец, чувствуя тщетность всех попыток, он бессильно улыбнулся.
– Нет, все… – и снова закрыл глаза.
Аревик подумала, что не хочет уподобляться "всем" – не важно, что он привык так ночевать, ведь это происходило до нее. А теперь есть она! Подняла глаза на его картины. Как они не вязались с этим беспомощным существом, не способным не только творить, но даже здраво мыслить и самостоятельно передвигаться. …Нет, сам он домой не доберется, а я не знаю, куда ему надо… а если б знала?.. Хотя стольник у меня есть. Я ж собиралась купить чего-нибудь на ужин, а поужинала здесь – значит, сэкономила. До меня возьмут рублей семьдесят, не больше, только дойдет ли он до машины?.. Это "до меня" возникло совершенно спонтанно, но, с другой стороны, куда еще она могла отвезти его?..
– Нужен такой? – охранник стоял в дверях и ухмылялся.
– Нужен. Вызовите такси, пожалуйста.
– Баба с возу, кобыле легче, – он пожал плечами, – премного благодарен, а то прошлый раз замучился водить его в сортир.
– Ему было плохо? – по-деловому осведомилась Аревик.
– Ему-то было хорошо, но он бы разнес тут половину экспонатов, пока сам дошел.
…Это не беда, – решила Аревик, – у меня ломать нечего…
Грузить тело пришлось вместе с охранником не потому, что Костя оказался слишком тяжелым – просто его члены действовали отдельно друг от друга, не желая координироваться сознанием. Стоило, например, ему убрать руку с крыши машины, как тут же подкашивались ноги, а если, сообща, его удавалось удержать в вертикальном положении, то падала голова, ударяясь о стойку. Сначала таксист даже отказался везти такого клиента, но трезвый и уверенный вид Аревик плюс целая "сотка" оказали свое действие.
…Как хорошо, что я живу на первом этаже, – радостно подумала Аревик, когда машина тронулась. Ей даже стало казаться, что это устроено специально для облегчения задачи; и сто рублей она тоже взяла не случайно. Что ей стоило взять, например, пятьдесят? На кефир с булочкой бы хватало, а таксисту, точно, нет…
Наконец машина остановилась.
– Вы поможете? – обратилась Аревик к водителю.
– Нет, барышня, – тот усмехнулся, – он, извините, блеванет, а мне еще всю ночь работать. Спасибо, машину не загадил.
Аревик вздохнула. То, что в мыслях казалось простым и легким, на деле выглядело почти невыполнимым. А тут еще, как назло, соседи высыпали во двор. …Ну и пусть, – разозлилась Аревик, – в конце концов, они никогда даже не замечали, что я существую. Пусть теперь узнают!..
– Костя, давай ножку… – просюсюкала она, как ребенку, и Костя с трудом поднял ногу, – умница. Теперь держись за меня, – она подлезла под его руку и кое-как выволокла наружу.
…Стыд-то какой, – Аревик старалась не смотреть на оккупировавших скамейку бабок, – и зачем я с ним связалась? Мало алкашей я видела?.. – однако перед глазами возникла стена с картинами, – нет, не все алкаши одинаковы. Может, я сама и виновата. Неизвестно, правда, в чем (это как с проклятым пятном), но наверняка виновата сама…
Открыв дверь и не дав при этом Косте упасть, она втащила его в квартиру. Помогла опуститься на диван, а не на пол в прихожей; подсунула под голову подушку; поправила ноги и отдышавшись, уселась рядом на стул. Впервые в ее комнате спал мужчина. Какая разница, в каком он состоянии, и как он отнесется к ней, когда проснется? Главное, он здесь. Может, где-то в ее снах и кроются куски правды?..
…Нет, не в этом дело. Я просто не могла бросить человека и все… – Аревик включила телевизор, максимально убрав громкость, и отвернулась к экрану, чтоб не видеть лежащего на диване тела.
…Как классно, что теперь телеканалы работают круглосуточно!.. Аревик посмотрела комедию, триллер, маленький концерт, новости, а когда началась еще одна комедия, небо стало голубеть, и во дворе захлопали дверцы автомобилей (это были дачники, встававшие ни свет ни заря, чтоб не провести половину выходных в пробках). …Ну и что дальше? – подумала Аревик, – вот, и прошла ночь. Ночь с мужчиной… как интригующе звучит, – повернувшись к Косте, она увидела, что глаза его открыты, и он удивленно осматривает комнату. И вот тут Аревик испугалась. Сейчас перед ней находилось не тело, которое можно кантовать, как угодно, за которое можно думать и даже говорить, а пусть не вполне трезвый, но человек. И что этот человек ей сейчас скажет?..
Она не решилась подойти, а лишь развернулась на стуле и уставилась на него своими огромными черными глазами.
– У тебя красивое имя, – с трудом произнес Костя, – только я не могу его вспомнить.
– Аревик.
– Да, Аревик. Правильно. А где я?
– У меня дома. Ты… (она не стала употреблять слово "бросили") остался в галерее, но там же плохо.
Костя вдруг протянул руку. Что он хотел изобразить этим жестом, неизвестно, но Аревик вложила в нее свою ладонь. Костя чуть сжал пальцы и улыбнулся.
– Почему ты это сделала?
– Я не знаю.
– Скоты… никому я не нужен… а тебе я нужен? – он приподнял голову, – только честно.
– Нужен, – Аревик зажмурилась, ожидая гомерического хохота, который хуже самой сильной оплеухи, но в ответ услышала только вздох.
– Я знаю, что я сделаю, – Костя тяжело сел и только теперь обратил внимание, что кроме дивана, в комнате нет "лежачих" мест, – ты что, не спала из-за меня всю ночь?
– Я смотрела телевизор.
– Сумасшедшая, – Костя потер виски, – пива у тебя нет?
– Нет.
– Может, сходишь? Тут что-нибудь работает в такую рань?
– Работает, но там все дорого.
Костя еще раз осмотрел комнату.
– Ты бедно живешь, да?
– Не жалуюсь, – Аревик пожала плечами, – квартира, видишь, есть; с голода не умираю.
– Ты везла меня на такси?
– Почему ты так решил?
– Не в маршрутке же? Кто меня туда пустит? – он полез в карман и достал несколько смятых бумажек по пятьсот рублей. Разгладил две из них и подал Аревик, – компенсирую твои расходы, и сходи, пожалуйста, за пивом.
– Хорошо, – Аревик встала, – тебе телевизор оставить?
– Не надо. Дай мне лучше бумагу и карандаш.
Аревик вспомнила, что на прошлой неделе принесла с работы целую пачку бумаги. Тогда она не знала, для чего это сделала, а, вот, оказывается, для чего! Она уже не могла сообразить, что происходит случайно, а в чем, при желании, можно проследить определенную закономерность. (…Какая закономерность?.. Я все придумала!..). Чтоб не выявить ненароком еще каких-нибудь совпадений, Аревик поспешно выложила на стол бумагу с "огрызком" карандаша и вышла.
Купить пива в пять утра не составляло труда, тем более, магазин находился всего в трехстах метрах. Аревик показалось, что обернулась она за несколько минут, не успев даже до конца обдумать, к какой категории отнести свое новое знакомство, но когда вернулась, даже ее робкие предположения рухнули, потому что Костя выглядел совершенно другим человеком. Он сосредоточенно сидел на кухне, куря уже не первую сигарету (окурки предыдущих образовали в тарелке весьма непривлекательный натюрморт); рука с карандашом уверенно двигалась по бумаге, пачка которой оказалась разделена на две части – толстую, откуда он брал листы, и тонкую, куда складывал использованные. Услышав шаги, он поднял голову, "выстрелив" в Аревик взглядом.
– Принесла?
– Да, – Аревик остановилась, не зная, как вести себя в изменившейся обстановке, и послушно протянула банку. Не разбираясь в пиве, она купила те, что стояли в витрине крайними, но Костя даже не взглянул на марку.
– Сядь, – он сделал большой глоток, – начинаю ощущать себя человеком… – и снова замолчал, не сказав даже "спасибо".