Она замолчала, ожидая, наверное, что Климов участливо спросит ее, как он погиб. Климову стало неприятно. Он сам любил вести разговор так, чтобы именно он оказывался в центре внимания, его горе, его несчастья, его исключительная личность. Внимание собеседника, его участие, пусть даже притворное, было сладостным, а невнимательный человек, пропускающий мимо ушей его жалобы, неизменно вызывал у Климова неприязнь и даже ненависть. Он сделал попытку завладеть разговором.
- Я тоже очень несчастен, - сказал он и привычно вздохнул, шмыгнув носом.
Люся словно бы не слышала его.
- Мы жили на Севере, - заговорила она. - В тот день мы с Колей сидели на берегу реки. Был чудесный августовский вечер, солнце клонилось к западу, и лучи от него разбегались по водной глади…
Климов заскучал.
- У меня жена отняла детей, - неуверенно перебил он. - Сразу обоих. Я их очень люблю, а она отняла.
И тоже замолчал, ожидая, что скажет на это Люся.
- Напротив нас стояла на якоре баржа, - продолжала она. - Там были бочки с горючим - запас на зиму для нашего поселка. И вот там вспыхнул пожар. Сначала на носу, но огонь готов был перекинуться на горючее, а людей вокруг не было. Тогда мой Коля быстро разделся и бросился в воду…
- Они у меня близнецы, - скорбно вставил Климов. - Мальчик и девочка. Но совсем не похожи друг на друга. Добрые, умные, красивые и так меня любят. Бывало, прихожу с работы…
- Я бегала по берегу и звала на помощь. Плавать я не умела, поселок был далеко, и никто не слышал меня, а Коля доплыл до баржи и начал гасить огонь…
- …а сынишка мне на шею вешается и щекой о мою щеку трется…
- …но он был один, и сила огня превышала его силы. Начали рваться бочки…
- …а дочка гордая, вся в маму, но все равно подойдет и колени обнимет, ласково так, доверчиво…
- …он сбрасывал их в воду, тогда начала гореть река. И Коля мой тоже загорелся…
- Ну и цирк, - внезапно вставил сосед и шумно вздохнул. - Соплей размазано…
- Он погиб у меня на глазах. Я была как безумная. Я долго болела от горя, потом приехала сюда, чтобы поскорее забыться, отвлечься, уйти в работу…
Климову расхотелось говорить. Его не слушали, и он проглотил обиду вместе с последним глотком чая. Он засопел и хотел было упрекнуть Люсю в душевной черствости, но она опередила его и заплакала, уткнув лицо в ладони.
- Ладно тебе, - сказал он, морщась. - Его не вернешь. Что реветь напрасно?
- Ты черствый, - сказала Люся сквозь плач. - Ты сухой, у тебя нет жалости. Знал бы ты, как много мне пришлось пережить. Я на мужчин смотреть не могла, все мне казалось, что лучше моего Коли не бывает. Только год назад встретила одного человека, похожего на Колю, и полюбила его. Но он оказался подлецом, а теперь и ты меня выгоняешь. Я думала, ты добрый, а ты вот какой…
- Во заливает! - сказал сосед и восторженно прищелкнул языком. - Во дает!
- Помолчи, - сказал Климов им обоим. - Так будет лучше. И вообще, спать пора. Уже поздно. Завтра разберемся.
Люся еще поплакала немного и снова забралась под одеяло. Она долго ворочалась, шептала что–то про себя, вздыхала и стонала, потом понемногу успокоилась и затихла. Климов вымыл чашки, походил по комнате, мельком взглянул на свое отражение в зеркале, но что–то насторожило его, и он снова взглянул, сел и внимательно уставился на себя. Зеркало висело высоко, приходилось чуточку приподнять подбородок, чтобы увидеть все лицо. Было странное ощущение, что в зеркале отражается другой человек, не Климов. Он провел ладонью по щеке, дотронулся пальцем до носа, разгладил морщинки под глазами. Все было его, но одновременно чье–то еще, чужое.
- Не нравится? - спросил сосед.
Климов не ответил.
- Метаморфируешь, - удовлетворенно сказал сосед. - Хотел измениться изменяешься. Дело нехитрое. Изменщик!
И засмеялся своей шутке.
- Почему ты не любишь меня? - не выдержал Климов. - Что я тебе сделал?
- В том–то и дело, что ничего, - сказал сосед. - Ты умеешь только страдать и мучить других, а сделать что–нибудь не способен.
- Ты обидел меня, - вдруг отозвалась Люся из–под одеяла. - Ты равнодушен к моему горю.
- Я знаю, - вздохнул Климов. - Но ничего не могу с собой поделать. Помоги мне.
- Ну уж нет, - сказал сосед, звякая ложечкой в стакане. - Я тебя топить буду.
- Как? - спросила Люся.
- Страшно мне, - сказал Климов.
- Врешь, - уверенно сказал сосед. - Врешь и не краснеешь.
Люся выглянула из–под одеяла, повертела головой по сторонам, остановила взгляд на Климове.
- Ложись, - пробормотала она. - У тебя лицо бледное.
- Неправда, - ответил Климов сразу обоим. - Ты ошибаешься.
Сосед не ответил, потом проговорил нараспев длинную фразу на незнакомом языке и весело рассмеялся.
- Господи, - сказала Люся, - ну и акустика в этом доме. Нас тоже слышно?
- Слышно, - сказал Климов и погасил свет.
Он нашел эти фотографии. Четыре лица. Мужчина и женщина, мальчик и девочка. Красивая женщина, блеклый пухлогубый мужчина и дети, похожие на мать. Климова неприятно удивило свое собственное лицо. В зеркале оно казалось более красивым и значительным. По крайней мере, в последние дни. Он сел перед зеркалом и стал сравнивать свое отражение и фотографии, сделанные год назад. Люси Дома не было, стесняться было некого, и он морщил лоб, вытягивал губы трубочкой, оттопыривал уши пальцем, растягивал в стороны уголки глаз. Его не покидало ощущение, что зеркало отражает чужое лицо или на лицо надета маска. И то и другое было неприятно. Тонкая пленка серебра отражала мужское лицо с твердым подбородком, большим лбом и пристальным взглядом серых глаз. Черные крупинки серебра на фотографии округлое курносое лицо с большими ушами, маленькими сонными глазами. Между этими людьми было несомненное сходство, какое бывает у братьев, но все же это были совершенно разные люди.
- Это твоя работа? - спросил Климов, уверенный, что его услышат.
Наверху промолчали.
- Эй ты, задрипанный бог! - сказал Климов. - Это и есть твоя метаморфоза? Для чего мне она?
Наверху забулькало, словно переливали воду из бутылки в стакан.
- Помалкиваешь? - угрожающе спросил Климов. - Воды в рот набрал? Я не погляжу, что ты бог, я тебя сам, как черепаху, разделаю.
- Обнаглел, - удовлетворенно сказал сосед. - Богоборцем стал. Ишь ты!
- И ты меня еще топить собираешься? Меня, Климова?
- Тебя, - радостно подтвердил сосед. - Клизму топить буду.
Бульканье нарастало, и вдруг Климов увидел, как стык потолка и стены темнеет, набухает водой, и вот узкая струйка воды потекла вниз и застучала по подоконнику.
- Эй! - испугался Климов. - Ты с ума спятил? Закрой воду!
- Потоп, - сказал сосед. - У меня батарея течет. Самому хлопотно.
- А мне какое дело! - возмутился Климов, подставляя ведро. - Вызывай слесаря.
- А он не может! - обрадовался сосед. - У него голова болит.
- Тогда я сам к тебе поднимусь.
- Хляби у меня разверзлись, - торжественно произнес сосед. - Без акваланга не попадешь, салага.
- Хоть бы сам потонул, - в сердцах сказал Климов, вытирая лужу. - Бог называется. Ни пользы от него, ни сострадания, одни неприятности и оскорбления.
- Я бы рад потонуть, - приглушенно сказал сосед, - да не умею. Я же бессмертный… И чего ты раскипятился? Твое желание исполняется. Теперь наверняка твоя жена вернется к тебе. Разве ты не об этом мечтал?
- Мечтал, мечтал, - буркнул раздраженно Климов. - Только на черта мне твой потоп? Без этого нельзя, что ли?
- Счастья надо добиваться упорным трудом, - сказал сосед голосом матери Климова. - Только в испытаниях выковывается настоящее счастье.
Климов вздрогнул. Он узнал надоевшие нравоучения.
- Пересмешник, - сказал он. - Хулиган. Я на тебя в ЖКО пожалуюсь, что жильцов топишь.
- А я на тебя в местком анонимку напишу, - мстительно сказал сосед, что ты в бога веришь и с соседями ругаешься. Вот!
- А я в тебя не верю! Нужен ты мне!
- Софи–и–ст! - насмешливо протянул сосед. - Схоластик. В бога не веришь, а с богом ругаешься. Во даешь!
Климов подставил ведро и пошел выливать наполненное.
- Простите, - спросил он старушку на кухне, - вы не знаете, кто живет надо мной?
- Кто–нибудь да живет, - ответила старушка. - Человек живет какой–нибудь.
- Мужчина или женщина?
- Или мужчина, или женщина, - ответила она, - или оба сразу. Уж это непременно. А вот вы где живете?
- Здесь! - удивился Климов. - Уже месяц!
- Ишь чего. А я и не видела такого, - спокойно сказала старушка и пошла доваривать щи.
Через час потоп прекратился. Климов вымок и взмок, пока выливал воду и вытирал пол. Ругаться больше не хотелось. Он уже убедился в том, что конфликтовать с соседями хлопотно, а с богом - глупо. Даже если такого и не существует.
То и дело он подходил к зеркалу и всматривался в затуманенное стекло. Ему казалось, что лицо его изменяется без перерыва. Ощущение было чисто физическое. Словно бы поверхность лица стала размягченной, текучей, и движения мышц подчас не совпадали с его желанием нахмуриться, скажем, или улыбнуться. Хотелось сбросить эту раздражающую маску, он часто дотрагивался до лица, пытаясь избавиться от тягостного ощущения, но оно не уменьшалось.
В свое время из маленького ребенка он превратился в мальчика, потом в худого веснушчатого подростка, в юношу, мужчину, и все эти естественные метаморфозы никого и никогда не удивляли. Так заведено. Человеку свойственно не только ошибаться, но и изменяться до тех пор, пока последняя перемена не растворит его в земле. И как знать, думал в эти часы Климов, быть может, его теперешняя метаморфоза тоже закономерна, просто более редка и менее известна. Ведь был он когда–то ребенком, и ничего никто не удивляется, что тот, позавчерашний маленький Климов, и этот, тридцатилетний, - один и тот же человек.
Он думал так, но мысли эти все равно не успокаивали. Сам он ни разу не видел и не читал нигде, чтобы человек вдруг начал менять свою внешность. Тогда он повернул зеркало стеклом к стене, сел на диван, взял книгу наугад и, стараясь не обращать внимания на взбунтовавшееся лицо, стал дожидаться Люсю.
Она пришла, нагруженная чемоданами, тяжело опустила их у порога и, не раздеваясь, села на стул. Климов боялся повертываться к ней, он не хотел пугать ее новым лицом.
- Как дела? - спросил он с дивана.
Она промолчала, вздохнула и, поднявшись, начала медленно раздеваться.
- У тебя плохое настроение? - спросил он.
Она открыла чемодан и стала вынимать платья, белье, безделушки.
- Не хочешь разговаривать? - спросил Климов.
- Хочу, - сказала она раздраженно. - Я смертельно устала. У меня болит голова. У меня неприятности по работе. А ты весь день лежишь на диване и бездельничаешь.
- У меня отпуск, - вздохнул Климов. - Я не виноват, что у тебя болит голова.
- Мог бы сходить в магазин и приготовить ужин.
- Я не знал.
- Мог бы и догадаться.
- Не срывай на мне плохое настроение. Это несправедливо.
- Несправедливо, когда ты лежишь на диване и ни черта не делаешь.
- Послушай! - не выдержал Климов. - Я не лежу, а сижу, как видишь. И вообще, какого черта ты предъявляешь мне претензии? Ты кто? Не нравится уходи. И нечего мне нервы мотать!
- Ах, вот как! - вскричала Люся и запустила в Климова булкой хлеба.
Климов увернулся. Буханка пролетела мимо и ударилась в стену.
- Не бросайся хлебом, дура! И оставь привычку бросаться чем попало.
- Конечно! Хлеб для тебя - это что попало! Ты ничего не ценишь. Белоручка!
Климов опешил. Люсина логика ошарашила его. Тогда он встал, подошел к ней и взглянул в лицо.
- Ну, что уставился, черт белоглазый? - сказала она.
- Гляжу на тебя новыми глазами, - сказал Климов, ожидая, когда она сама увидит его другое лицо, и даже радуясь заранее ее растерянности.
- Ну и что? - спросила Люся, нимало не удивляясь. - Не нравится?
- А тебе? - спросил Климов. - Мое лицо тебе нравится?
- Лицо как лицо. Страшное и наглое. Отойди, не мешай дело делать.
- А ты близорукая, да? Посмотри на меня внимательнее.
- Ох, и надоел же ты мне! - сказала Люся и ушла на кухню.
- Я ей надоел! - сказал Климов двери. - Нет, вы поглядите, я ей надоел! Пришла непрошено, ведет себя, как хозяйка, да еще и шпыняет меня, как мальчишку. Ну, не свинья ли?
- Свинья, - охотно согласился сосед.
- А ты не лезь в чужие дела! - пригрозил Климов. - И без тебя тошно.
- Должен же я с кем–то разговаривать, - возразил сосед. - Мне, может, скучно.
- А ты полетай, - предложил Климов. - За облаками. Там чудная погода. Только оденься потеплее и по сторонам гляди.
- Злопамятный ты, - вздохнул тот. - Весь в меня. И не боишься совсем. Десять казней на тебя нашлю.
- Знаю твои казни. Тьму египетскую ты коротким замыканием заменишь, вместо саранчи клопов нашлешь, и все остальное так же. Не казни, а козни. Мельчает бог, ох мельчает! И в кого превратился? В склочного соседа по коммуналке. Позор!
- С кем не бывает, - скорбно сказал сосед. - Все изменяется. На то и диалектика. Ты ведь тоже изменяешься.
- Самоутверждаюсь.
- Вот–вот. Самоутверждение у слабых людей всегда начинается с унижения других. На большее ты и не способен.
- Способен. Я буду драться. Хватит лежать и ныть в тряпочку.
- Ангел резвый, веселый, кудрявый, не пора ли мужчиною стать? неожиданно пропел фальцетом сосед.
- Не искажай цитаты, - сказал Климов. - Ты сам хотел этого.
- Хотел, да расхотел. Ты ведь знаешь, я все назло делаю. Такой уж у меня характер.
- Сам же унижаешь других. Слабак ты, а не бог.
- Сосед я твой, - вздохнул тот. - Всего–навсего. Сколько тебе об этом твердить? Заладил одно: бог да бог. Ты вот только помощи у меня просишь, а сам ни разу не поинтересовался, может, и я в ней нуждаюсь. Может, я старый, больной, одинокий? Может, у меня ревматизм застарелый и камни в почках? Может, мне стакан воды подать некому? Ты привык, что о тебе заботятся, а сам о других не умеешь. Поучись сначала, а потом уже самоутверждайся.
- Ты мне ничего о себе не рассказывал. Я помогу, если надо.
- А зачем обременять других своими бедами? У всех своего горя хватает. Ты лезешь со своим, а чужого не видишь и знать не хочешь. Нет, Климов, рано тебе еще мужчиною становиться. Ты еще так, недоделок.
- Ладно тебе, - махнул рукой Климов. - Только ругать и умеешь.
- Был бы я твоей женой, - сказал сосед, - я бы тебя еще раз бросил. Только подальше и побольнее. Мне тебя не жалко.
- Тогда и мне тебя, - ответил Климов и включил погромче радио.
Вернулась Люся. Поставила на стол сковородку, уже успокоенная, улыбнулась Климову, попросила нарезать хлеб. Он поднял булку, обтер рукавом и сделал то, что просили.
- Почему ты всегда обижаешь меня? - спросила она за едой.
- Ты сама начала первая.
- Ох, Климов, - вздохнула она. - Конечно, всегда и во всем виновата я. Сколько мы с тобой живем - и всегда я.
- Три дня мы с тобой живем, - удивился Климов.
- Четыре, - поправила она. - И не все ли равно, сколько. Главное, что ты невнимателен ко мне.
- А ты ко мне? Ты даже не заметила, что я изменился.
- Если бы, - усмехнулась Люся. - Если бы ты изменился по отношению ко мне.
- Да ты посмотри на меня. Посмотри. Разве я похож на себя?
- К сожалению, Климов, - сказала Люся, бросив беглый взгляд.
- А ты хочешь, чтобы я походил на знаменитого артиста?
Климов ощупал лицо. Ощущение текучести не уходило, просто он постепенно привыкал к нему. Он развернул зеркало и увидел, что так оно и есть. Лицо было его и не его одновременно. Он погрозил зеркалу кулаком и прошептал: "Разобью!" Достал фотографии и протянул Люсе.
- Ты просила. Сравни сама. Это я, каким был год назад.
- Какая противная, - сказала Люся и отложила фотографии. - Нос кверху, губы поджала, глаза злые. И как ты с ней жил?
Климов обиделся за свою жену и хотел было сказать, что она намного лучше Люси, но пересилил себя.
- А я? Ты на меня посмотри. Разве похож?
- Конечно, похож. Ну, страшным был, сейчас немного похорошел, не все ли равно? Это тебя жена так затюкала. Разве главное во внешности?
Сосед наверху захихикал. Климов снова подошел к зеркалу и недоверчиво потрогал текучие формы лица.
- Что это тебе в голову пришло, Климов? - спросила Люся. - Ты, как красная девица, в зеркало таращишься. Уж не влюбился ли?
- Влюбился, - буркнул Климов, садясь на место. - В тебя влюбился.
- Нужна мне твоя любовь! - пренебрежительно сказала Люся.
- Интересно! - удивился Климов. - Что же ты хочешь от меня?
- Заботу и уважение, - сказала Люся. - Если мы полюбим друг друга, то будем напрасно мучиться. Я очень любила своего Колю и что же хорошего видела? Сначала мучилась, что он меня не любит, потом из–за ревности, а потом уж, очень долго, из–за того, что он погиб. Если бы я не любила его так сильно, то мне жилось бы легче. Очень просто.
- Мудрая ты, как змея, - сказал Климов, покачав головой.
- Это я–то змея? - угрожающе спросила Люся и отложила вилку.
- Ну, как сова, - сказал Климов, не желая ссоры.
- Ах, как сова! Ну, Климов, ну, наглец! Я его кормлю, пою, а он меня оскорбляет! Ну, скотина!
Она поискала глазами, чем бы запустить в Климова, но расстояние между ними было слишком небольшим, поэтому она быстро протянула руку и крепко дернула его за нос.
- Злая ты, а не мудрая, - обиделся Климов и отошел к окну. - Навязалась на мою голову. То не скажи, это не сделай.
- Это ты навязался, - вскипела Люся. - Господи, что я тебе сделала плохого? Ты постоянно оскорбляешь меня. Все меня обижают, я так люблю людей, а меня обижают.
Она закрыла лицо руками, и Климов догадался, что она сейчас заплачет. Он хотел сказать ей еще несколько резких слов, но страх перед женскими слезами пересилил.
- Ладно, - сказал он. - Прости меня. Я был не прав.
- Гениально, - тихо сказал сосед. - Признать себя неправым при полной правоте - это мужская доблесть. Ты делаешь успехи, Климов.
- Выключи радио, - сказала Люся. - Покоя нет в этом доме. Ты почему не добьешься хорошей квартиры?
- Где же я ее возьму? С меня и такой хватит.
- Раньше хватало. А сейчас мы живем вдвоем. Неужели не понятно?
- Понятно, - буркнул Климов и показал кукиш зеркалу.
Шли дни, и к концу отпуска Климов открыл у себя новое свойство терпимость. Он не пытался переспорить Люсю, не жаловался ей ни на что, потому что твердо знал - сочувствия ему не дождаться. Он молча выслушивал ее жалобы, принимал на себя ее боль, одиночество, тоску, и силы его увеличились настолько, что он противостоял всему этому без обычных ранее хандры и растерянности.