Вождение в Бещеле или Уль-Коме является достаточно сложным делом, даже когда находишься в своём родном городе, стараясь поладить и с местным, и с иностранным трафиком.
- Знаете, - сказал я. - Когда я впервые сел за руль… должно быть, здесь оно так же: видя все машины на дороге, надо научиться не-видеть те, что за границей, но не-видеть с такой быстротой, чтобы успеть убраться с их пути.
Дхатт кивнул.
- В общем, когда я подростком впервые сел за руль, надо было привыкнуть носиться, огибая все эти старые колымаги и прочее в Уль-Коме, ослиные упряжки в некоторых районах и что там у вас было. Что не-видишь, но о чём знаешь… Теперь, спустя годы, большинство из того, что я не-вижу, обгоняет меня.
Дхатт рассмеялся. Чуть ли не смущённо.
- Дела идут то вверх, то вниз, - сказал он. - Через десять лет вы снова станете обгонять.
- Сомневаюсь.
- Да ладно, - сказал он. - Всё переменится, всегда так бывает. Это уже началось.
- Наши выставки? Пара крошечных инвестиций. Думаю, какое-то время вы будете вожаком стаи.
- Мы в блокаде!
- Кажется, вам из-за неё не так уж плохо. Вот нас Вашингтон любит, но в доказательство этого мы можем предъявить только кока-колу.
- Не возмущайтесь, - сказал Дхатт. - Вы канадскую колу пробовали? Всё это чушь времён холодной войны. Кого вообще колышет, с кем хотят играть американцы? Удачи вам с ними. "О, Канада…"
Дхатт пропел эту строчку, а потом сказал:
- Как там в вашем отеле с едой?
- Ничего. Паршиво. Не хуже, чем в любом другом отеле.
Он крутанул руль, свернув с уже знакомого мне маршрута.
- Милая? - сказал он в телефон. - Ты не могла бы сварганить ужин побольше? Спасибо, красавица. Хочу познакомить тебя со своим новым напарником.
Звали её Яллья. Прехорошенькая, намного моложе Дхатта, она, однако, встретила меня с большим достоинством. Она играла роль и наслаждалась этим, поджидая у дверей их квартиры, чтобы на уль-комский манер трижды расцеловать меня в знак приветствия.
По пути Дхатт посмотрел на меня и спросил: "Всё в порядке?" Быстро выяснилось, что он жил, говоря гросстопично, в пределах мили от моего дома. Из их гостиной я увидел, что окна Дхатта и Ялльи, как и мои, выходят на один и тот же участок зелёной земли тонко сбалансированной штриховки, который в Бещеле был рощей Майдлина, а в Уль-Коме - парком Квайдзо. Я сам часто гулял в Майдлине. Там есть места, где заштрихованы даже отдельные деревья и где уль-комские и бещельские дети карабкаются рядом, повинуясь шёпотным наказам своих родителей не-видеть друг друга. Дети подобны кулям с инфекцией. Из-за этого распространялись заболевания. И здесь, и у меня на родине с эпидемиологией всегда было трудно.
- Как вам нравится Уль-Кома, инспектор?
- Тьядор. Очень нравится.
- Чепуха, он думает, что все мы бандиты и идиоты и наводнены тайными армиями из скрытых городов. - Смех Дхатта не был лишён язвительности. - Во всяком случае, возможностей осматривать достопримечательности у нас немного.
- А как движется дело?
- Нет никакого дела, - сказал он ей. - Есть ряд случайных и неправдоподобных происшествий, которые не имеют никакого смысла, если только не верить в самую страшную чушь изо всех возможных. А в основе всего этого - мёртвая девушка.
- Это правда? - спросила она у меня.
Еду вносили по частям. Она была не домашнего приготовления и вроде бы включала в себя множество полуфабрикатов и расфасованных продуктов, но была лучшего качества, чем я ел прежде, и более уль-комской, хотя это не безусловное благо. Небо над заштрихованным парком потемнело из-за наступающей ночи и влажных облаков.
- Вы скучаете по картошке, - сказала Яллья.
- Это у меня на лице написано?
- Вы ведь, кроме неё, ничего не едите? - Она думала, что ведёт себя игриво. - А такое для вас слишком остро?
- Кто-то следит за нами из парка.
- Как вы можете отсюда определить? - Она глянула поверх моего плеча. - Надеюсь, ради их же блага, что они в Уль-Коме.
Она была редактором финансового журнала и увлекалась, судя по книгам, которые я видел, и плакатам в ванной, японскими комиксами.
- Вы женаты, Тьядор?
Я пытался отвечать на вопросы Ялльи, хотя на деле они для этого поступали слишком быстро.
- Вы впервые в Уль-Коме?
- Нет, но давно не был.
- Значит, вы её не знаете.
- Нет. Когда-то я мог утверждать, что знаю Лондон.
- Вы хорошо попутешествовали! А теперь со всем этим путаетесь со странниками и брешедеями? - Такое направление разговора меня не порадовало. - Куссим говорит, что вы проводите время там, где выкапывают какое-то заколдованное старьё.
- Там так же, как и в большинстве мест, всё куда более бюрократично, чем представляется, какие бы причудливые истории ни плели.
- Это смешно. - И вдруг, совершенно внезапно, она приняла смиренный вид. - Мне не следует шутить по этому поводу. Это просто потому, что я почти ничего не знаю о той девушке, которая умерла.
- Ты никогда не спрашивала, - сказал Дхатт.
- Ну, это… У вас есть её фотография? - спросила Яллья.
Должно быть, я выглядел удивлённым, потому что Дхатт пожал плечами, глядя на меня. Я полез во внутренний карман пиджака, но вспомнил, когда его коснулся, что единственная фотография, которая у меня была, - уменьшенная копия фото, сделанного в Бещеле, вложенная в мой бумажник, - изображала Махалию мёртвой. Мне не хотелось её показывать.
- Простите, нет.
В непродолжительной тишине мне пришло в голову, что Махалия была лишь на несколько лет моложе Ялльи.
Я пробыл там дольше, чем ожидал. Она была хорошей хозяйкой, особенно когда я отвлёк её от прежних тем - она позволила мне перевести разговор в другое русло. Я наблюдал, как они с Дхаттом исполняют неясно-склочные сценки. Это было так трогательно, что я отвлёкся от наших проблем. Созерцание Ялльи и Дхатта навело меня на мысли о Сариске и Бищайе. Мне вспомнилось странное рвение Айкама Цуеха.
Когда я собрался к себе, Дхатт вывел меня на улицу и направился к машине, но я сказал ему:
- Я доберусь сам.
- С вами всё в порядке? - спросил он. - Вы весь вечер были словно не в себе.
- Всё в порядке, извините. Мне очень жаль, я не хочу быть грубым; это очень любезно с вашей стороны. Правда, вечер был очень хорош, а Яллья… Вы счастливец. Я просто стараюсь всё обдумать. Слушайте, я вполне смогу добраться. Деньги у меня есть. Уль-комские. - Я показал ему свой бумажник. - Все документы при мне. Значок посетителя на месте. Знаю, вам неудобно, что я отправлюсь вот так, но я, серьёзно, хотел бы пройтись, мне надо немного побыть на воздухе. А вечер был прекрасный.
- Чёрт, о чём вы толкуете? Дождь ведь идёт.
- Я люблю дождь. И вообще это морось. Вот в Бещеле вы бы и дня не выдержали. В Бещеле у нас дожди что надо.
Старая шутка, но он улыбнулся и сдался.
- Ладно уж. Но нам надо решить эту задачку, знаете ли, мы не очень-то продвинулись.
- Верно.
- А ведь мы - лучшие умы, что имеются в наших городах, не так ли? Но Иоланда Родригез до сих пор не найдена, а теперь у нас пропал ещё и Боуден. Медалей нам за это не вручат. - Он огляделся. - Серьёзно, что происходит?
- Вы знаете всё, что знаю я, - сказал я.
- Меня донимает, - сказал он, - вовсе не то, что нет никакого способа осмыслить это дерьмо. А как раз то, что способ его осмыслить есть. Но я не хочу идти этим путём. Я не верю в…
Он отмахнулся от зловещих спрятанных городов. Посмотрел вдоль улицы. Она была сплошной, так что ни одно из освещённых окон вверху не являлось иностранным. Ещё не так уж поздно, и мы были не одни. Людские силуэты высвечивались фонарями дороги, перпендикулярной улице Дхатта, дороги, проходившей по большей части в Бещеле. На мгновение я подумал, что вон та чёрная фигура наблюдает за нами достаточно долго, чтобы это представляло собой брешь, но потом она двинулась дальше.
Когда я пустился в путь, поглядывая на размытые очертания города, то никуда конкретно не направлялся. Просто двигался на юг. В одиночестве шагая мимо тех, кто одинок не был, я тешил себя мыслью пойти туда, где жили Сариска, Бищайя или даже Корви. Они знали, что я в Уль-Коме. Я мог бы найти их и идти рядом с ними по улице, и мы были бы в нескольких сантиметрах, но не могли бы друг друга признать. Как в той старинной истории.
Не то чтобы я когда-то делал нечто подобное. Необходимость не-видеть знакомых или друзей - обстоятельство редкое и заведомо неудобное. На самом же деле я решился пройти мимо своего дома.
Отчасти я ожидал увидеть кого-нибудь из соседей, а никто, думаю, не знал, что я за границей, и поэтому следовало ожидать, что этот кто-то поприветствует меня, прежде чем заметит мой уль-комский значок посетителя и попытается поспешно загладить брешь. Свет у них горел, но все они были в помещении.
В Уль-Коме я находился на улице Иой. Она довольно равно заштрихована с Росидстращ, на которой я жил. В здании через две двери от моего дома располагался уль-комский ночной винный магазин, половина пешеходов вокруг меня пребывала в Уль-Коме, так что гросстопично, физически близко, я мог остановиться у своей двери и не-видеть её, но в то же время, конечно, не совсем, испытывая чувство, название которого мне неведомо. Я медленно приблизился, не сводя глаз с фасадов Уль-Комы.
Кто-то за мной наблюдал. Вроде бы какая-то старуха. Я едва мог видеть её в темноте, черт лица, во всяком случае, совсем не различал, но было кое-что любопытное в том, как она стояла. Я рассмотрел её одежду и не смог понять, в каком она городе. Это обычное мгновение неопределённости, но продолжалось оно гораздо дольше, чем допустимо. И моя тревога не убывала, она росла, потому что её местопребывание никак не прояснялось.
В подобных тенях я замечал и других, о которых столь же трудно было что-либо сказать, они вроде бы возникали, не приближаясь ко мне, даже не двигаясь, но постепенно становились всё более в фокусе. Женщина продолжала смотреть на меня, а потом сделала два шага в мою сторону, так что она либо находилась в Уль-Коме, либо совершала брешь.
Это заставило меня отступить. Я продолжал пятиться. Возникла неприятная пауза, пока как бы в запоздалом эхе она и те остальные одинаковым движением не исчезли в общей темноте. Я убрался оттуда, не совсем бегом, но быстро. Нашёл лучше освещённые улицы.
Я не пошёл прямиком в отель. Дождался, пока сердце перестало колотиться, и, проведя несколько минут не в безлюдном месте, направился к той же наблюдательной точке, что и раньше, с видом на Бол-Йеан. Этот осмотр я проводил гораздо осторожнее, чем в прошлый раз, стараясь воспроизводить уль-комские манеры, и за тот час, в течение которого я наблюдал за неосвещёнными раскопками, никто из милицьи не появился. Пока что я заметил за ними склонность либо оказываться на виду и не чураться применения силы, либо вообще отсутствовать. Несомненно, у полиции Уль-Комы имелся какой-то способ обеспечения тонкого вмешательства, но я его не знал.
В "Хилтоне" я потребовал разбудить меня в пять утра телефонным звонком и спросил у женщины за конторкой, не распечатает ли она мне сообщение, поскольку крошечный зал под названием "бизнес-центр" был закрыт. Сначала она сделала это на бумаге с шапкой отеля.
- Не могли бы вы сделать то же самое на простой? - попросил я, подмигивая. - На случай, если его перехватят.
Она улыбнулась, не уверенная, в какой именно секрет её посвящают.
- Перечитайте, пожалуйста, что там получилось.
- "Срочно. Ко мне как можно быстрее. Не звони".
- Прекрасно.
Наутро я снова обозревал раскопки, проделав окольный путь через весь город. Хотя, как и требовал закон, на мне был значок посетителя, я прикрепил его на самый край лацкана, где ткань образует складку, так что он был видим только для тех, кто знал, на что надо смотреть. Он был прицеплен к пиджаку подлинного уль-комского покроя, который, как и моя шляпа, был не нов, хотя и нов для меня. Я вышел за несколько часов до открытия магазинов, но удивлённый улькоманин в самой дальней точке моей прогулки стал на несколько динаров богаче, а запасы верхней одежды у него слегка поубавились.
Не было никакой гарантии, что за мной не наблюдали, но я не думал, чтобы это была милицья. Прошло совсем немного времени после рассвета, но улькомане уже сновали повсюду. Я не стал рисковать, подходя к Бол-Йеану ближе. По мере того как разворачивалось утро, город заполнялся сотнями детей - как теми, кто носил строгую уль-комскую школьную форму, так и десятками беспризорников. Я старался быть умеренно ненавязчивым, поглядывал вокруг из-за "Уль-Кома Насьоны" с её слишком длинными заголовками и завтракал чем-то жареным, купленным на улице. На раскопки начали прибывать люди. Часто объединённые в маленькие группы, они были слишком далеко от меня, чтобы различить, кто есть кто, когда каждый из них проходил, предъявляя свой пропуск. Я немного подождал.
Маленькая девочка в ветровке не по размеру и в подрезанных джинсах, к которой я подошёл, посмотрела на меня скептически. Я показал ей банкноту в пять динаров и запечатанный конверт.
- Видишь вон то? Ворота видишь?
Она кивнула, настороженная. Помимо всего прочего, эти дети при случае выступали в роли курьеров.
- Откуда вы? - спросила она.
- Из Парижа, - сказал я. - Только это секрет. Никому не говори. У меня для тебя есть работёнка. Как думаешь, сможешь ты уговорить тех охранников позвать к тебе кое-кого?
Она кивнула.
- Я назову тебе имя, я хочу, чтобы ты пошла туда и нашла человека с таким именем, только этого человека, и чтобы ты вручила ему это послание.
Либо она была честной, либо сообразила, умница этакая, что оттуда, где я стоял, мне виден почти весь её путь к воротам Бол-Йеана. Она его доставила. Она ныряла в толпы и выныривала из них, крошечная и быстрая - чем быстрее будет выполнено это прибыльное задание, тем быстрее она сможет получить другое. Легко понять, почему у неё и других беспризорных детей появилось прозвище "рабочих мышек".
Через несколько минут после того, как она достигла ворот, появился некий человек с опущенной головой и поднятым воротником, он скованной, но быстрой походкой стал удаляться от раскопок. В одиночку, как и ожидалось. Хотя он был далеко, я точно знал, что это Айкам Цуех.
Я делал такое раньше. Я мог держать его в поле зрения, но в городе, которого я не знал, это трудно, потому что одновременно приходится обеспечивать собственную невидимость. Он облегчил мне задачу, ни разу не оглянувшись и всегда, кроме пары мест, выбирая самые большие, заполненные народом и заштрихованные дороги, что, по моему предположению, было самым прямым маршрутом.
Сложный момент наступил, когда он сел в автобус. Я устроился неподалёку от него и мог прятаться за свою газету. Когда у меня зазвонил телефон, я вздрогнул, но такое в автобусе случалось не в первый раз, так что Айкам на меня не взглянул. Звонил Дхатт. Я отклонил вызов и выключил звонок.
Цуех сошёл и привёл меня к лежащей на отшибе сплошной зоне уль-комских жилищных массивов, за Бишам-Ко, очень далеко от центра. Здесь не было ни красивых кручёных башен, ни культовых газовых комнат. Бетонные дома между обширными кучами мусора не пустовали, но были полны шума и людей. Похоже на беднейшие жилые массивы Бещеля, только ещё беднее, со звуковым сопровождением на другом языке, с детьми и карманниками в другой одежде. Только когда Цуех вошёл в одну из промокших высоток и стал подниматься, пришлось мне проявить настоящую осторожность, ступая бесшумно, как только можно, по бетонной лестнице мимо граффити и экскрементов животных. Я слышал, как он поспешает впереди, наконец останавливается и тихонько стучит в дверь. Я замедлил шаг.
- Это я, - послышался его голос. - Я здесь, это я.
Отвечающий голос был полон тревоги, хотя это впечатление, возможно, возникло потому, что тревоги я и ожидал. Я продолжал красться за ним. Жалел, что у меня нет при себе моего пистолета.
- Ты же звала меня, - сказал Цуех. - Сама написала. Впусти меня. В чём дело?
Дверь легонько скрипнула, и зашептал второй голос, но лишь немного громче, чем раньше. Теперь меня от них отделяла только покрытая пятнами колонна. Я затаил дыхание.
- Но ведь ты писала…
Дверь открылась шире, и я, услышав, что Айкам шагнул вперёд, обогнул колонну и быстро двинулся по маленькой площадке. У него не было времени заметить меня или повернуться. Я сильно толкнул его, и он влетел в приоткрытую дверь, распахнув её настежь, кого-то за ней оттеснил, упал и растянулся на полу в коридоре. Я услышал крик, но уже проследовал через порог и захлопнул за собой дверь. Стал возле неё, блокируя выход и глядя вдоль мрачного коридора между комнатами, на полу которого хрипел и пытался встать Цуех, на кричащую молодую женщину, которая пятилась в ужасе.
Я приложил палец к губам, и она мало-помалу смолкла - конечно, по совпадению: у неё просто кончился воздух в лёгких.
- Нет, Айкам, - сказал я. - Ничего она не писала. То послание было не от неё.
- Айкам, - пролепетала она, всхлипывая.
- Перестаньте, - сказал я, снова прикладывая палец к губам. - Я не собираюсь причинять вам зло, я здесь не затем, чтобы вам навредить, но мы оба знаем, что есть другие, которые этого хотят. Я же хочу помочь вам, Иоланда.
Она снова заплакала, и я не мог определить, что было тому причиной: страх или облегчение.
Глава 19
Айкам поднялся на ноги и попытался напасть на меня. Он был мускулист и держал руки так, словно обучался боксу, но если это правда, то он не был хорошим учеником. Я поставил ему подножку и толкнул его лицом вниз на запятнанный ковёр, скрутив ему руки за спиной. Иоланда выкрикивала его имя. Он привстал, несмотря даже на то, что я его оседлал, поэтому мне пришлось снова ткнуть его лицом в пол, постаравшись, чтобы у него пошла носом кровь. Я оставался между ними обоими и дверью.
- Достаточно, - сказал я. - Готов успокоиться? Я пришёл не затем, чтобы причинять ей боль.
Сила на силу, он в конце концов одолел бы меня, если бы я не сломал ему руку. Ни то, ни другое желательным не было. Я перехватил взгляд девушки, следившей, как он ёрзает.
- Иоланда, успокойтесь. - Я перешёл на английский ради лжи. - У меня пистолет - не думаете ли вы, что я выстрелил бы, если бы хотел причинить вам вред?
– ’Кам, - сказала она наконец, и он почти сразу затих.
Она смотрела на меня, вжавшись в стену в конце коридора.
- Пустите руку, больно, - сказал Айкам из-под меня.
- Жаль это слышать. Если я отпущу его, он будет хорошо себя вести? - Это я снова сказал ей по-английски. - Я здесь, чтобы помочь вам. Знаю, вы боитесь. Вы слышите меня, Айкам?
Переходить с одного иностранного языка на другой при таком обилии адреналина было ничуть не сложно.
- Если я дам вам встать, вы присмотрите за Иоландой?