- Вся эта чушь про Брешь. - Она понизила голос на слове "Брешь". - Что вы делаете?
Я ничего не сказал.
- Я пытаюсь установить здесь рупор власти, и говорить в него буду я, а не Брешь, босс. Мне такого дерьма на горизонте не надо. Откуда, чёрт возьми, вы берёте эту жуткую дрянь?
Не дождавшись ответа, она покачала головой и провела меня в здание.
Фронт солидарности Бещкома не предпринимал особых усилий, чтобы украсить свой офис. Там имелись две комнаты, две с половиной при более точном подсчёте, полные шкафов и полок, забитых папками и книгами. В одном углу участок стены был от всего освобождён и очищен, как видно, для фона, и на него, а также на стоявший там пустой стул была нацелена веб-камера.
- Трансляция, - сказал Дродин. Он видел, куда я смотрю. - По сети.
Он принялся сообщать мне веб-адрес, но я покачал головой.
- Все остальные разбежались, как только я вошла, - сказала Корви.
Дродин сел за свой стол в задней комнате. Там имелись ещё два стула. Он их не предлагал, но мы с Корви всё равно уселись. Стол его покрывал завал из книг, окружавший грязный компьютер. На стене висела крупномасштабная карта Бещеля и Уль-Комы. Чтобы избежать судебного преследования, линии и оттенки разделения там имелись - сплошные районы, альтернативные и заштрихованные, - но линии были демонстративно тонкими, а различия обозначались в оттенках серого. Некоторое время мы сидели, глядя друг на друга.
- Послушайте, - сказал Дродин. - Я знаю… Вы понимаете, я не привык к… Я вам, ребята, не нравлюсь, и это нормально, это понятно.
Мы помалкивали. Он возился с какими-то вещицами на столе.
- И я не стукач.
- Господи, Дродин, - сказала Корви, - если вам требуется отпущение грехов, обратитесь к священнику.
Но он продолжал:
- Это лишь… Если это как-то связано с тем, в чём она участвовала, то вы все будете считать, что это имеет какое-то отношение к нам, может, это даже и связано с нами, но я никому не дам повода ополчаться на нас. Вы понимаете? Понимаете?
- Ладно, хватит, - сказала Корви. - Уймитесь с этим дерьмом.
Она осмотрела комнату.
- Я знаю, вы полагаете себя умным, но если серьёзно, то как много проступков, по-вашему, я вижу прямо сейчас? Ваша карта, для начала, - вы считаете, она выполнена осторожно, но прокурору, отличающемуся особым патриотизмом, не составит труда истолковать её таким образом, чтобы вы остались за решёткой. Что ещё? Хотите, чтобы я пробежалась по вашим книгам? Сколько их здесь из списка запрещённых? Хотите, чтобы я просмотрела ваши документы? На вашем здании мигает неоновая вывеска: "Оскорбление бещельского суверенитета второй степени".
- Как в клубных районах Уль-Комы, - подхватил я. - Неон Уль-Комы. Вам он нравится, Дродин? Предпочитаете его местной разновидности?
- Так что благодарим вас за помощь, господин Дродин, но давайте не будем обманываться относительно того, почему вы это делаете.
- Вы не понимаете, - пробормотал он. - Мне надо защищать своих людей. Там что-то странное. Странная какая-то дрянь происходит.
- Ладно, - сказала Корви. - Что бы ни было. Давайте вашу историю, Дродин.
Она достала фотографию Фуланы и положила перед ним.
- Расскажите моему боссу то, что начали рассказывать мне.
- Да, - сказал он. - Это она.
Мы с Корви подались вперёд. Идеальная синхронность.
- Как её имя? - спросил я.
- Она сказала, что её зовут Бьела Мар. - Дродин пожал плечами. - Это её слова. Понимаю, но что мне добавить?
Это был явный псевдоним, причём элегантно каламбурный. Бьела - бещельское имя, как мужское, так и женское; Мар в качестве фамилии звучит не очень правдоподобно. Вместе их фонемы приблизительно воспроизводят фразу "бье лай маар", дословно "рыбка только для наживки", рыбацкая поговорка со значением "ничего примечательного".
- В этом нет ничего необычного. Многие наши контакты и члены проходят под никами.
- Noms de unification, - сказал я. Непонятно было, понял ли он. - Расскажите нам о Бьеле.
Бьела, Фулана, Марья - имена накапливались.
- Она была здесь, не знаю, года три назад? Чуть меньше? С тех пор я её не видел. Она явно была иностранкой.
- Из Уль-Комы?
- Нет. По-иллитански разговаривала хорошо, но не бегло. Владела бещельским и иллитанским - ну, основами. Никогда не слышал, чтобы она говорила на каком-нибудь другом языке - не хотела сообщать, откуда она родом. По акценту я бы сказал, что она американка или, может, англичанка. Не знаю, чем она занималась. Это не… это вроде как грубо - выспрашивать слишком много о людях такого рода деятельности.
- Значит, что, она приходила на заседания? Была организатором?
Корви повернулась ко мне и сказала, не понижая голоса:
- Даже не знаю, что именно делают эти уроды, босс. Даже не знаю, о чём спрашивать.
Дродин наблюдал за ней, унылый, но не более, чем был с тех пор, как мы приехали.
- Она появилась здесь, как я сказал, пару лет назад. Хотела воспользоваться нашей библиотекой. У нас есть старые брошюры и книги о… ну, о городах, многое такое, чего в других местах не хранят.
- Надо посмотреть, босс, - сказала Корви. - Проверить, нет ли чего неуместного.
- Чёрт возьми, я же оказываю содействие, разве нет? Желаете застукать меня на запрещённых книгах? Там нет ничего класса один, а те книги класса два, которыми мы располагаем, всё равно вполне доступны в Сети.
- Хорошо, хорошо, - сказал я, делая ему знак продолжать.
- Ну, явилась она, и мы много разговаривали. Долго она здесь не пробыла. Вроде как пару недель. Не спрашивайте меня, чем она ещё занималась и всё такое, потому что я не знаю. Знаю только, что всякий раз она приходила в неурочное время и просматривала книги или говорила со мной о нашей истории, об истории городов, о том, что происходит, о наших кампаниях, о такого рода вещах.
- О каких кампаниях?
- Наши братья и сёстры сидят в тюрьмах. Здесь и в Уль-Коме. Ни за что, кроме своих убеждений. Международная Амнистия на нашей стороне, вы это знаете. Беседы с контактами. Образование. Помощь новым репатриантам. Демонстрации.
Демонстрации унификационистов в Бещеле - мероприятия мелкие, капризные и опасные. Заранее известно, что местные националисты выйдут избивать их, кричать на участников марша как на предателей, и вообще особого сочувствия к ним не испытывают даже самые аполитичные местные. Почти так же плохо было и в Уль-Коме, если не считать того, что там им в первую очередь и собраться вряд ли бы позволили.
Это, должно быть, вызывало у них гнев, хотя, безусловно, спасало унифов Уль-Комы от побоев.
- Как она выглядела? Хорошо одевалась? Какой она была?
- Да, хорошо. Красиво. Почти шикарно, понимаете? Очень здесь выделялась. - Он даже рассмеялся над собой. - И при этом была умна. Мне она сначала очень понравилась, понимаете? Я был просто сам не свой. Поначалу.
Его паузы были адресованными нам просьбами подгонять его, чтобы ничто в этом разговоре не было им произнесено по собственной воле.
- Но? Что случилось?
- Мы поругались. Собственно, я поругался с ней только потому, что она доводила некоторых других товарищей, понимаете? Войду в библиотеку, спущусь, появлюсь ещё где-нибудь - и то один, то другой непременно на неё кричит. Сама-то она никогда ни на кого не кричала, спокойно так разговаривала и сводила их с ума, так что в конце концов мне пришлось сказать ей, чтобы она уходила. Она была… она была опасна.
Он опять замолчал. Мы с Корви переглянулись.
- Нет, я не преувеличиваю, - сказал он. - Это ведь она вас сюда привела, верно? Говорю же вам, она опасна.
Он взял фотографию и стал её разглядывать. По лицу у него прошли жалость, гнев, неприязнь, страх. Страх, несомненно. Он встал и начал ходить вокруг стола - смех, слишком тесное пространство, чтобы расхаживать, но он пытался.
- Понимаете, проблема была в том…
Он подошёл к своему маленькому окну, выглянул, снова повернулся к нам, силуэтом вырисовываясь на фоне линии горизонта - Бещеля, Уль-Комы или обоих, сказать я не мог.
- Она расспрашивала о самых прибабахнутых подпольных россказнях. Её интересовали бабкины сказки, слухи, городские мифы, вообще всякое безумие. Я об этом особо не думал, потому что такого дерьма у нас хватает, а она была явно умнее, чем наши простофили, вот я и решил, что она просто нащупывает свой путь, разузнает, что к чему.
- Разве вам не было любопытно?
- Конечно, было. Молодая иностранка, умная, таинственная? Ослепительная? - В его интонации прозвучала насмешка над самим собой. Он кивнул. - Конечно, было. Мне все, кто сюда является, любопытны. Некоторые рассказывают всю подноготную, другие помалкивают. Но я не возглавлял бы этот филиал, если бы пытался что-то из них выкачивать. Здесь есть одна женщина, намного старше меня… Вижу её на протяжении пятнадцати лет. Не знаю ни её настоящего имени, ни вообще чего-нибудь о ней. Ладно, плохой пример, потому что она, я уверен, из ваших, агент, но вы меня поняли. Я ни о чём ни у кого не спрашиваю.
- Чем же она в таком случае занималась? Бьела Мар? Почему вы её выставили?
- Послушайте, дело вот в чём. Вникая в это…
Я почувствовал, что Корви напряглась, словно собираясь перебить его, пришпорить его, чтобы поторапливался, и я коснулся её руки - мол, нет, подождите, - чтобы он сам поразмыслил о том, что говорит. Он смотрел не на нас, но на свою провокационную карту.
- Понимаете, вникая в это, сильно рискуешь… ну, понимаете, переходя черту, жди серьёзных неприятностей. Вроде вашего здесь появления, для начала. Или позвонить куда-то не туда - и наши братья в Уль-Коме окажутся в дерьме, копы к ним явятся. Или - или бывает и хуже. Ей нельзя было оставаться, она ополчила бы на нас Брешь. Или ещё что-нибудь. Она входила в… Нет, ни во что она не входила, она была просто одержима. Оркини.
Он внимательно смотрел на меня, так что я лишь сузил глаза. Хотя был удивлён.
По тому, как Корви не шелохнулась, было ясно: что такое Оркини, ей неведомо. Подробный разговор о нём прямо здесь мог бы ей повредить, но, пока я колебался, он уже объяснял. Это была сказка. Вот что он сказал:
- Оркини - это третий город. Он находится между двумя другими. В диссенсусах, спорных зонах, местах, которые в Бещеле считают принадлежащими Уль-Коме, а в Уль-Коме - Бещелю. Когда старая коммуна раскололась, то раскололась не на две, а на три части. Оркини - город тайный. Он всем заправляет.
Если раскол вообще имел место. Это было в истории тенью, областью неизвестного - летописи с обеих сторон стёрлись, исчезли на целое столетие. Случиться могло что угодно. С этого исторически краткого и совершенно непрозрачного момента наступили хаос в нашей материальной истории, анархия в хронологии, несогласованные остатки, восторгавшие и ужасавшие исследователей. Всё, что мы знаем, это кочевники в степях, затем подобные чёрным ящикам века городского наваждения - некие события, а ещё имелись фильмы, рассказы и игры, основанные на предположениях (все они заставляли цензоров хоть немного да нервничать) об этом двойном рождении, - а затем история возвращается, и - вот вам Бещель, вот вам Уль-Кома. Было ли это расколом или объединением?
Словно тайна была недостаточной, словно двух заштрихованных стран им не хватало, барды измыслили этот третий, якобы существующий Оркини. На верхних этажах, в игнорируемых городских домах в римском стиле, в самых первых саманных жилищах, занимая сложно соединённые и разрозненные пространства, выделенные ему при расколе или объединении племён, устроился крошечный третий город Оркини, затаившись между двумя более дерзновенными городами-государствами. Сообщество мнимых повелителей, возможно, изгнанных, в большинстве историй интригующих, подтасовывающих факты, правящих с искусной и абсолютной хваткой. Оркини был тем местом, где жили иллюминаты. И прочее в том же духе.
Несколько десятилетий назад не было бы никакой необходимости в разъяснениях - рассказы об Оркини были тогда обычным детским чтением, наряду с бедствиями "Короля Шавиля и морского чудовища, приплывшего в гавань". Гарри Поттер и могучие рейнджеры сейчас более популярны, и те старинные сказки знают всё меньше детей. Это хорошо.
- Вы хотите сказать - что? - перебил его я. - Что Бьела была собирательницей фольклора? Занималась старинными сказками?
Он пожал плечами. Смотреть на меня он избегал. Я попробовал ещё раз, чтобы разговорить его, заставить сказать, что он подразумевает. Он только пожимал плечами.
- Зачем бы ей говорить об этом с вами? - спросил я. - Зачем вообще она здесь была?
- Я не знаю. У нас есть материалы на эту тему. Им много лет. Понимаете? В Уль-Коме они, знаете ли, тоже есть, сказки об Оркини. Мы не просто храним документы, понимаете, не только о том, чем непосредственно занимаемся. Понимаете? Мы знаем нашу историю, поддерживаем все виды…
Он помолчал.
- Я осознал, что её интересуем не мы, понимаете?
Как всякие диссиденты, они были невротическими архивистами. Можно было соглашаться с ними или не соглашаться, не проявлять интереса к их взглядам на историю или преклоняться перед ними, но никто не мог бы сказать, что они не подкрепляют их примечаниями и исследованиями. В их библиотеке, должно быть, имелось - в оборонительных целях - полное собрание всего, что содержало хотя бы намёки на размывание городских границ. Она явилась к ним - это нетрудно было понять - в поисках информации не о городском единстве, но об Оркини. Какова же была их досада, когда они осознали, что странные её поиски были не причудами, но самой сутью исследования. Когда осознали, что её не очень-то заботит их собственный проект.
- Значит, она зря отнимала время?
- Да нет, говорю же, она была опасна. По-настоящему. Из-за неё у нас возникли бы проблемы. Да и всё равно она говорила, что не собирается здесь задерживаться.
Он неопределённо пожал плечами.
- Почему она была опасна? - Я подался к нему - Дродин, она что, совершала бреши?
Он поднял руки.
- Боже, нет, я так не думаю. Если да, то я ни черта об этом не знаю. Чёрт возьми, вы знаете, как за нами наблюдают? - Он ткнул рукой в сторону улицы. - Ваши сотрудники в этом районе на полупостоянном патрулировании. Копы из Уль-Комы наблюдать за нами, ясное дело, не могут, но они следят за нашими братьями и сёстрами. И ещё, ко всему прочему, за нами наблюдают оттуда… сами знаете. Брешь.
После этого мы все на какое-то время притихли. Все чувствовали себя под наблюдением.
- Вы это видели?
- Конечно, нет. На кого я похож? Кто же это видит? Но мы знаем, что они там. Наблюдают. Любой предлог, и… нас нет. Вы знаете… - Он потряс головой, а когда снова посмотрел на меня, то во взгляде у него был гнев и, возможно, ненависть. - Знаете, скольких моих друзей забрали? Которых я больше никогда не видел? Мы осторожнее, чем кто-либо!
Это было правдой. Политическая ирония. Тем, кто был наиболее предан идее прорыва границы между Бещелем и Уль-Комой, приходилось её наиболее тщательным образом соблюдать. Если бы я или кто-то из моих друзей на мгновение потерпели неудачу с не-видением (а у кого такого не бывало? кому иной раз не удавалось не-видеть?), то до тех пор, пока это не афишировалось и не поощрялось, никакая опасность нам не угрожала. Случись мне на секунду-другую задержать взгляд на какой-нибудь привлекательной прохожей в Уль-Коме, молча полюбоваться линией горизонта обоих городов разом, испытать раздражение из-за шума уль-комского поезда, меня бы никто не забрал.
Однако здесь, в этом здании, не только мои коллеги, но и силы Бреши всегда были исполнены гнева, и, как у ветхозаветного бога, у них на это были и могущество, и право. Это ужасное нечто могло появиться и заставить унификациониста исчезнуть даже за соматическое нарушение, испуганный прыжок из-под не туда свернувшего уль-комского автомобиля. Если бы Бьела, Фулана, совершала бреши, то принесла бы это с собой. Значит, похоже, Дродина заставляло бояться именно это подозрение.
- Просто что-то такое было. - Он посмотрел в окно на два города сразу. - Может, она бы… из-за неё на нас в конце концов обрушилась бы Брешь. Или ещё что-нибудь.
- Погодите, - сказала Корви. - Вы сказали, что она уехала…
- Она говорила, что уезжает. В Уль-Кому. Официально.
Я перестал делать заметки. Глянул на Корви, а та - на меня.
- Больше я её не видел. Кто-то слышал, что она уехала и ей не позволяют сюда вернуться. - Он пожал плечами. - Не знаю, правда ли это, а если да, то не знаю почему. Это было просто вопросом времени… Она ковырялась в опасной дряни, и у меня из-за этого возникло дурное предчувствие.
- Но это ещё не всё, верно? - спросил я. - Что ещё?
Он уставился на меня.
- Я не знаю. Она была проблемой, она внушала страх, слишком много всего… просто что-то такое в ней было. Когда она всё говорила и говорила обо всей этой ерунде, то мурашки по спине бегали. Она всех заставляла нервничать.
Он снова выглянул в окно. Потряс головой.
- Мне жаль, что она умерла, - сказал он. - Жаль, что кто-то её убил. Но я не очень-то этому удивляюсь.
Этот дух намёков и таинственности был прилипчив, каким бы циничным или равнодушным вы себя ни полагали. Когда мы вышли, я заметил, как Корви окинула взглядом обшарпанные фасады складов. Возможно, слегка задержавшись на магазине, который, как она должна была понимать, находился в Уль-Коме. Она чувствовала, что за ней наблюдают. Мы оба это чувствовали - и были правы - и суетились.
Когда мы отъехали, я повёз Корви - провокация, я признаю, хотя и направленная не против неё, но, в некотором роде, против Вселенной, - на обед в маленький бещельский Уль-Кома-город, что к югу от парка. Из-за особенностей расцветки и оформления витрин магазинов и очертаний фасадов посетители Бещеля, видя его, всегда думают, что смотрят на Уль-Кому, и поспешно и демонстративно отводят взгляд (насколько иностранцы вообще способны достигнуть не-видения). Но при более тщательном рассмотрении и опыте в дизайне зданий заметен некий стеснённый китч, приземистая самопародия. Видно, что кое-где они отделаны так называемым бещельским синим, одним из цветов, незаконных в Уль-Коме. Эти свойства имеют сугубо местный характер.
Эти несколько улиц - с названиями-полукровками: иллитанские существительные и бещельские суффиксы, Юлсайнстращ, Лилигистращ и так далее - были центром культурного мира для небольшой общины уль-комских эмигрантов, проживающих в Бещеле. Они приехали по разным причинам - из-за политических преследований, в поисках экономической выгоды (и как же патриархи, прошедшие через немалые тяготы эмиграции по этой причине, должны сейчас об этом сожалеть!), по прихоти, в поисках романтики. Большинство из них теперь второго и третьего поколения, в возрасте сорока и ниже, и говорят они по-иллитански у себя дома, но по-бещельски без акцента на улицах. Может быть, уль-комское влияние сказывается в их одежде. В разное время местные задиры и кто похуже швыряли им камни в окна и били их на улицах.