У Пирошникова похолодело внутри. По тому, как корчилась в первом ряду Серафима, не в силах сдержать беззвучный смех, он понял, что тут не обошлось без нее.
Это был дружеский сюрприз падишаху от его свиты. Видно было, что уроки силлабо-тонических практик не прошли даром.
Зал встал и разразился аплодисментами. Собственно, выбора не было.
А старик Залман, оборотившись к залу, произнес:
– От имени ветеранов Вооруженных сил поздравляю жильцов дома с торжественным событием: вручением дарственных сертификатов на дополнительную площадь…
Опять раздались аплодисменты.
– Слово предоставляется гвардии полковнику-орденоносцу товарищу Голубеву Анатолию Гавриловичу.
Полковник выступил вперед и сказал примерно то же самое, добавив несколько цифр по району. Другому полковнику говорить не дали.
Залман повернулся к Пирошникову и протянул ему знамя части. Пирошников принял дар и понял, что нужно говорить.
Держа знамя перед собою, он вдруг по какому-то необъяснимому наитию набрал в грудь воздуха и тихо затянул:
– Моооо….
– Кузэй! Кузэй! Кузэй! – грянул зал.
Дальнейшее было обыкновенно, если не считать того, что дом осторожно переместился еще на полградуса по направлению к вертикали.
Глава 32. Инвалидная команда
Между всеми этими делами, как всегда, неожиданно накатил Новый год, и Серафима отправилась к себе домой в Парголово, где жила с родителями после развалившегося года три назад брака. Она намеревалась поздравить их и объяснить, что встречать праздник будет не с ними. Впрочем, они уже и так догадывались.
Там же находился какой-то запас старых елочных игрушек еще с советского времени, отличающихся от нынешних так же радикально, как старые шоколадные конфеты от новых.
Пирошникову же необходимо было купить елку, для чего он и отправился на находившийся неподалеку Сытный рынок, предварительно получив в бухгалтерии у кассира Мидии зарплату, которую сам же себе выписал днем раньше. Кроме него зарплата была выписана исполнительному директору Геннадию, восьми охранникам, трем вахтерам и бухгалтеру с кассиром.
Эта акция практически обнулила счет бизнес-центра и заставила Пирошникова задуматься. Казна бизнес-княжества опустела, надо было искать способ заработка.
Пирошников принялся обдумывать бурение скважины сквозь Плывун, надеясь на то, что паранормальная связь с ним поможет найти если не нефть, то хотя бы минеральную воду типа "Полюстровской", но отбросил эту идею. Ему вдруг померещилось, что Плывуну станет… больно, когда его начнут бурить.
Мысль, достойная шизофрении второй стадии.
Поэтому он бродил по Сытному рынку, чтобы отвлечься, решив, что елку он купит, когда соберется уходить.
Ему нравились такие бесцельные перемещения зеваки, когда жизнь входила в него свободно и неприхотливо и так же непредсказуемо превращалась в стихи. Он любил складывать в стихи в голове, на слух подгоняя строчки и отыскивая рифму, пока строфа, отлитая в классическую форму, еще горячая, не начнет застывать, обретая чеканный вид.
Но сейчас стихи не сочинялись. Пирошников рассматривал лотки с фруктами, уклоняясь от предложений торговцев, затем осмотрел мясной ряд и дошел до рыбных витрин, наполовину пустых. Здесь почти не было покупателей, пахло рыбой, за грязной стеклянной витриной сидели двое мужиков в ватниках и курили.
– Чего нужно, отец? – спросил один, уловив взгляд Пирошникова.
Тот пожал плечами. Ничего нужно не было.
– Может, опохмелишь? – спросил другой, лысоватый, с круглым лицом. – Под омуль. Рыба есть, а выпить нечего.
Пирошников снова пожал плечами, что можно было истолковать как знак согласия.
– Так давай гроши, я сбегаю! – оживился лысый.
Пирошников так же безучастно вытащил из кармана кошелек и отсчитал триста рублей.
– Много даешь, батя. Или две взять? – с надеждой спросил он.
– Нет, возьми одну. Но приличную, – сказал Пирошников.
– "Флагман", что ль? – удивился лысый.
– Ну хоть его.
– Я мигом. Здесь недалеко.
Он схватил деньги и убежал. Второй полез куда-то под витрину и вытащил оттуда упаковку какой-то рыбы. Затем достал нож и принялся разделывать упаковку.
– Откуда рыба? – спросил Пирошников, чтобы что-то сказать.
– С Байкала, – отозвался мужик.
Тут прибежал лысый с полиэтиленовым пакетом, в котором болтались большая бутылка "Флагмана", буханка черного хлеба, батон и бутылка молока.
– Пошли в подсобку, – предложил мужик за витриной. – А то Алиманыч застукает.
– Кто это – Алиманыч? – спросил Пирошников.
– Здешний начальник. Азер.
– Хозяин?
– Ну, сказал. До хозяина как до Луны. Хозяин в Лондоне живет.
– Его не Джабраил зовут? – автоматически уточнил Пирошников, имевший в Лондоне всего одного знакомого.
– А ты откуда знаешь? – удивился лысый.
– Встречался с ним недавно.
Мужики окаменели. Немая сцена продолжалась несколько секунд, потом лысый сказал:
– Дед, а чего ж ты с нами пьешь?
– Сам дед, – ответил Пирошников. – Я еще с вами не выпил. Мне с вами интереснее пить, чем с олигархом.
Мужики недоверчиво на него посмотрели, но промолчали.
Они зашли в подсобку, где громоздились пустые деревянные ящики. В углу, огороженном теми же ящиками, на какой-то грязной подстилке спал пацан лет тринадцати. Пирошникову вдруг вспомнились его ночевки под лестницей в огороженном книгами углу. От шума мальчишка проснулся, сел, разглядывая пришедших.
Лысый достал из пакета батон и молоко, протянул пацану.
– Держи, Геныч… Ничего, что я истратился? – взглянул он на Пирошникова.
Пирошников молча кивнул.
Второй мужик расставил три ящика, в центре поставил четвертый, выложил на него разрезанную рыбу. Лысый поставил бутылку и достал откуда-то три граненых стакана.
Пацан припрятал молоко с батоном, встал и вышел из подсобки.
– Куда он? – спросил Пирошников.
– А кто его знает. Надыбает себе пожрать где-нибудь.
– Он здесь ночует?
– Пятый месяц. Сбежал с Кинешмы… Нормальный малец.
– А что делает?
Мужики ухмыльнулись.
– Ворует, известное дело.
Лысый вскрыл бутылку и принялся наливать.
– Мне полстакана, – сказал Пирошников. – Ну, за встречу! Меня Владимир Николаевич зовут.
– Николай, – представился лысый.
– Григорий, – кивнул второй.
Они сдвинули стаканы и выпили.
Конечно, ста граммами дело не ограничилось, Пирошников выпил больше, но не настолько, чтобы не контролировать себя, и после обыкновенных в таких случаях разговоров решил покинуть собутыльников. Они же, узнав, что он отправляется за елкой, припрятали остатки водки и сопроводили его к елочному базару, где их приятель, торговавший этим товаром, самолично выбрал ему довольно приличную елку высотою метра в полтора.
То есть все совершилось как надо – и дружба, и деловые связи – через бутылку.
Пирошников этого способа никогда не осуждал и иногда им пользовался.
Получив елку, он не спеша направился в сторону дома, как тут зазвонил мобильник. Пирошников всегда настраивал сигнал телефона на традиционный звонок и не любил музыкальных сигналов.
– Ты еще не подошел? – услышал он голос Серафимы.
– Нет. Но уже иду.
– Апартаменты заперты. Приходи на пятый этаж. Мы на пятом.
– Кто это "мы"? – удивился Пирошников.
– Увидишь.
Пирошников встревожился и ускорил шаг, насколько это было возможно при его больных ногах. Через пятнадцать минут он был в вестибюле бизнес-центра, где с момента вручения сертификатов наблюдалось значительное оживление. Входили и выходили какие-то незнакомые люди, читали многочисленные объявления на доске, с которыми Пирошников пока не нашел времени ознакомиться, втаскивали какие-то ящики.
Он подождал лифта, неловко втиснулся туда с елкой, исколов иголками лицо, и нажал кнопку пятого этажа.
На входе в коридор пятого этажа дежурил молодой охранник. Имени его Пирошников не помнил.
– Мои здесь? – спросил он.
– Здесь… – охранник расплылся в улыбке, несколько удивившей Пирошникова.
Он вошел в коридор, простиравшийся в обе стороны, и сразу услышал пронзительный крик, доносящийся с того конца коридора, который был верхом наклонной плоскости. Крик явно не был криком о помощи, а скорее напоминал крик восторга.
Он повернулся туда, стараясь, чтобы иголки не слишком кололи щеки, и увидел стремительно приближающиеся к нему по коридору две фигуры. В одной он узнал Серафиму, которая, раскинув руки, мчалась с горки на роликовых коньках, а вторая представляла собой какую-то небольшую тележку, в которой находилось что-то мелькающее, подвижное и орущее.
Он не успел ничего сообразить, кроме того, что Серафима развила опасную скорость и может прилично навернуться. Инстинктивно он расставил руки, выронив елку. Серафима, не переставая кричать и смеяться, попала к нему в объятия, и оба они вместе с елкой повалились на пол.
Тележка промчалась мимо, издавая победные крики.
Пирошников почувствовал сильную боль в колене. Они с Серафимой помогли друг другу подняться, и только тут он увидел, что промчавшаяся мимо тележка на колесах сделала ловкий пируэт и завертелась на одном месте, как фигуристка на льду.
Когда она прекратила вращение, Пирошников наконец сумел разглядеть, что тележка является детской инвалидной коляской, а в ней сидит девочка лет двенадцати с растрепанными волосами и сверкающими от возбуждения глазами. Обеими руками она держалась за круговые трубки на колесах, служащие для управления, а ноги безжизненно свисали с сиденья. Сразу было видно, что эти ноги не умеют ходить.
– Я выиграла! Я выиграла! – кричала девочка в экстазе.
– Мне помешали! Не считается! – возражала Серафима.
Она обернулась к Пирошникову, лицо ее выразило тревогу.
– Как ты?
– Ничего… – выговорил он с трудом.
– Это Юлька! – представила она девочку.
– Я вижу, что юла… – улыбнулся Пирошников.
Они поднялись в лифте к себе на крышу, причем Пирошников вынужден был опираться на Серафиму, потому что боль в колене была адской. Юлька же весьма умело управляла коляской, преодолевая невысокие пороги, и лишь ступеньки лестницы становились непреодолимым препятствием.
Пирошникова сопроводили в кабинет, где уже находилась привезенная Серафимой картонная коробка с елочными игрушками. Серафима помогла ему раздеться, и Пирошников улегся на кожаном диване, морщась от боли.
– А я хотел елку наряжать… – жалобно проговорил он.
– Потом, потом, полежи… – успокаивала его Серафима. – Мы тебе поможем. Сейчас только Юльку в бассейн свожу и примем душ…
Они ушли в бассейн, оставив Пирошникова в кабинете. Он был раздосадован до крайности – надо же, перед самым Новым годом получить травму!
Серафима помогла Юльке доехать на своей колясочке до бассейна и там пересадила ее на скамейку и велела раздеваться. Сама же, порывшись в деревянном ящике, где были сложены разные необходимые в бассейне вещи – тапки, доски для плавания, очки – нашла надувной плавательный круг, который привела в рабочее состояние. И уже через минуту они с Юлькой плескались в голубой воде.
Серафима принялась учить девочку плавать, но без помощи ног не получалось, однако Юлька не теряла надежды и, вновь и вновь отрываясь от спасательного круга, пыталась продержаться на плаву.
Они обе учились новому общению, хотя были знакомы с момента рождения Юльки. Она жила с матерью и бабушкой на одной лестничной площадке с родителями Серафимы. Когда-то там обитал и Юлькин отец, но когда выяснилось, что у девочки детский церебральный паралич и ходить она не будет, отец куда-то испарился. А несколько месяцев назад мать девочки умерла. Юлька осталась с бабушкой.
Это событие произошло, уже когда Серафима покинула родительский дом и переместилась в каморку под лестницей. И сейчас она узнала от родителей, что Юлька осталась почти без помощи, поскольку бабушка сама в ней нуждалась.
Серафима пошла к соседям и предложила Юльке погостить у нее и вместе встретить Новый год. Бабушке была обещана помощь родителей Серафимы. На том и порешили.
Теперь же неожиданно хлопот Серафиме прибавилось и на руках у нее оказались два инвалида – старый и малый.
Пришлось вызывать подмогу и в тот же вечер везти Пирошникова в травму, где ему диагностировали вывих коленного сустава и наложили гипс. Сопровождал его туда и обратно Толик на своей машине, а на следующий день навестить отца пришли обе дочери. Толик снова приехал и привез пару костылей, чтобы Пирошников мог самостоятельно передвигаться по квартире.
Неожиданно получился странный семейный праздник, поводом к которому послужило событие малоприятное. Но опасность была позади, боль прошла, помощь была оказана, а потому все радовались встрече и с увлечением разглядывали новое жилище Пирошникова и Серафимы.
Серафима включила электрическую сауну, и вскоре все девушки уже сидели там вместе с Юлькой, которую внесли на руках и уложили на полку, подстелив мягкое махровое полотенце.
– Попарить тебя? – спросила Серафима, взяв в руки отпаренный березовый веник.
– Как это? – спросила она.
– А вот сейчас увидишь!
Серафима плеснула кипятку на раскаленные камни, и пар вознесся к потолку сауны. Всех обдало жаром, Юлька от неожиданности даже вскрикнула, но Серафима стряхнула с веника капли, мягко коснулась листьями Юлькиной спины и стала поглаживать.
– Ой! – закричала Юлька. – Здорово! Мне нравится!
А потом уже сама сидела на полке и охаживала себя.
В бассейн бросились с шумом и криками, у Юльки уже получалось держаться на плаву на одних руках, чему она бурно радовалась, попробовала нырнуть и открыть глаза под водой – восторгу не было предела!
И глядя на нее, Анюта и Люба, поначалу стеснявшиеся ее вида и не знавшие, как себя вести, забыли обо всем и повели себя единственно правильным образом, то есть просто не обращали на Юлькин недуг внимания и лишь помогали ей там, где это было необходимо.
Юлька нырнула еще раз, уже глубже, и проплыла под водой небольшое расстояние, впервые наслаждаясь возможностью самостоятельного движения. Серафима была рядом и внимательно следила за ней.
Вынырнув, Юлька сказал:
– Вот! И ноги не нужны!
Когда оделись и направились обратно в апартаменты, Серафима хотела везти коляску с Юлькой, но та воспротивилась и двигалась своим ходом, вращая колеса руками. Руки у нее были сильные, как у всех инвалидов-колясочников.
Любаша с Аней немного поотстали.
– Ты как думаешь, – тихо спросила Аня, – Юлька теперь наша сестра?
– Как Папатя решит, – ответила Любаша.
Итак, неожиданно получился День Отца, или, точнее, День Раненного Отца, как предложил его назвать сам Пирошников.
Прощаясь, Толик сказал:
– Ты Генку гоняй. Он оборотистый. И деньги любит. Но доверять ему можно.
– Ну поглядим. Все равно других помощников у меня здесь нет, – ответил Пирошников.
Однако оказалось, что это не так. Серафима проявила большой интерес к внутреннему преобразованию дома и, испросив у Пирошникова формального разрешения, занялась обустройством пятого этажа. Заодно она по мере возможности следила за тем, что происходит на других этажах, но с Пирошниковым практически не советовалась. Он сам ей запретил, сказав, что она должна действовать самостоятельно.
– Понимаешь, этот дом достанется тебе, когда я уйду, – спокойно объяснил он свое решение. – Он должен соответствовать твоим интересам, а не моим.
– Не говори глупостей. У меня нет своих интересов, – сказала она, целуя его в макушку.
– Как там с плешью? – спросил он.
– С плешью все отлично. Ее нет… Ну почти нет, – отвечала она.
Отстранившись от дел, Пирошников форменным образом впал в детство, оставаясь целыми днями с Юлькой и прыгая на костылях от холодильника к столу, оттуда к телевизору, а от него к дивану, чтобы дружной компанией смотреть мультфильмы.
Дружная компания состояла из Юльки, кота Николаича и его самого.
Юлька решила, что Николаичу обидно быть таким здоровым и нетравмированным, и она наложила ему на переднюю лапу шину из картонки, свернув ее трубочкой, и перебинтовала, отчего Николаич стал прихрамывать. Но особенно не протестовал.
Вернувшаяся домой Серафима увидела, как дружная компания следует из кабинета в гостиную. Впереди на костылях прыгал Пирошников, за ним хромал Николаич, а сзади в коляске ехала Юлька, улыбаясь до ушей. Очень ей нравился вид кота с ограниченными возможностями.
– Да вы прямо инвалидная команда! – воскликнула Серафима.
Пирошников вдруг понял, что соскучился по семье, будь она хоть инвалидной командой. И теперь не уставал изобретать разные игры и развлечения, которыми все вместе занимались по вечерам. Телевизор как способ развлечения был исключен, им пользовались только для просмотра кинофильмов через проигрыватель. Зато в большом ходу были всякие забавы, связанные со стихами и поэтами.
Пирошников, несмотря на свою любовь к поэзии, нисколько не благоговел перед поэтами-классиками; хотя любил многих из них искренно, а посмеивался над ними и тоже причислял к "инвалидной команде".
– Вот послушайте, послушайте! – говорил он внимавшим Серафиме, Юлии и Николаичу.
И начинал читать что-нибудь этакое, при этом прыгая по гостиной на костылях в ритме стихотворения:
Сегодня дурной день,
Кузнечиков хор спит,
И сумрачных скал сень -
Мрачней гробовых плит.
Мелькающих стрел звон
И вещих ворон крик…
Я вижу дурной сон,
За мигом летит миг.
Явлений раздвинь грань,
Земную разрушь клеть
И яростный гимн грянь -
Бунтующих тайн медь!
О, маятник душ строг,
Качается глух, прям,
И страстно стучит рок
В запретную дверь к нам…
Все эти звонкие удары литавр – "скал-сень", "стрел звон", "гимн грянь" – сопровождались подпрыгиваниями на костылях, что было достаточно сложно исполнить. Пирошников радовался.
– Слышите? У него шпоры звенят на ногах! Он скачет на лошади!
– Кто? – недоумевала Серафима.
– Да Мандельштам же! Осип Эмильевич!
Юльке это очень нравилось; она не умела скакать на своей коляске, зато описывала плавные круги вокруг стола, когда Пирошников подсовывал ей другие стихи того же автора:
На бледно-голубой эмали,
Какая мыслима в апреле,
Березы ветви поднимали
И незаметно вечерели.
Узор отточенный и мелкий,
Застыла тоненькая сетка,
Как на фарфоровой тарелке
Рисунок, вычерченный метко,-
Когда его художник милый
Выводит на стеклянной тверди,
В сознании минутной силы,
В забвении печальной смерти.