И Пирошников, внезапно посерьезнев, рассказывал им, как его убивали. Рассказывал, будто был близким другом или приятелем, будто это касалось его лично. Да это и касалось его лично. А на Новый год пришел Борис Леонидович со своими Рождественскими стихами. За стеклянной стенкой, на крыше, вилась метель, горела огнями елка, пылал камин в гостиной, и Пирошников читал стихи, подражая автору, с какой-то жалобно-умиротворяющей интонацией:
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями теплая дымка плыла…
Он никогда не мог читать без слез это стихотворение. И без всякого перехода начинал рассказывать о том, как Борис Леонидович нанимался вскапывать огород на даче в Переделкине советскому поэту Суркову, которого каждую весну вынимали из норы, чтобы определить, кому будет вручена Сталинская премия.
Врал, конечно.
– Он тоже был с ограниченными возможностями? – спросила Юлька деловито.
– Кто? Пастернак? Он был с неограниченными возможностями! Только это еще хуже… Кстати, Джулия, ты бы почитала про свою любовь к Ромео четыреста лет назад. Это он перевел.
…Новый год прилетел и опустился на снежный город. Где-то на Петроградской в яслях из дуба лежал младенец из той же инвалидной команды с неограниченными возможностями. И прыгал на костылях вокруг праздничного стола, обнимая по очереди своих родных и котенка в сущности старик, которому в наступившем году исполнялось семьдесят лет.
Глава 33. Инспекция
Есть один период в году, когда время останавливается, все замирает в полусне, холод сковывает землю и струйки дыма застывают вертикально в морозном воздухе. Это первая неделя года – от новогодней ночи до Рождества.
Доедается и допивается все, что осталось с праздничного стола, не хочется ни о чем думать, тем более разглядывать подплывающую громаду года, который следует прожить, чтобы сделать еще один шаг в единственно возможном направлении.
У Пирошникова эта глыба непрожитого времени каким-то образом связывалась с массивом Плывуна, который, как ему казалось, тоже замер в глубине, погрузился в зимнюю спячку и ждет весны, когда весенние воды разбудят его и приведут в движение.
Но все оказалось не столь просто. Об этом рассказал экспериментатор Браткевич, посетивший Пирошникова как раз на Рождественской неделе.
– Идут непонятные процессы, – доложил он, после того как закончился обмен вежливыми приветствиями и вопросами о здоровье. – Датчики фиксируют повышение температуры массива. Он разжижается. Скорость погружения возросла втрое по сравнению с сентябрем.
– Почему же мы не замечаем?
– Ну она все равно относительно невелика: примерно два сантиметра в сутки.
– Но это же семь с лишним метров в год! – воскликнул Пирошников, произведя в уме быстрый подсчет.
– То-то и оно.
– А с чем это связано?
– Думаю, прежде всего с перезагрузкой дома, – начал вслух размышлять аспирант. – Вы внизу давно не были?
– Давненько, – признался Пирошников.
– Ну сами увидите… А во-вторых, лично с вами. Ваша связь с плывуном ослабла, это видно по графикам. К тому же этот юноша… Август. Он тоже воздействует. Вам бы как-то договориться.
– Что же вы раньше не сказали! – рассердился Пирошников.
– Я думал, он вам неприятен.
– Какое это имеет значение для дела! Мы проваливаемся в дыру, тут уж не до выяснения отношений!.. Вот что. Я попрошу вас в ближайшее время провести монтаж вашего оборудования на всех этажах.
Выяснилось, что Пирошников имеет в виду петли гравитации и звуковую трансляцию. Аспирант сказал, что сеть громкой трансляции уже стоит, она входит в систему противопожарной сигнализации, а вот оптоволокно нужно заказывать.
– И встанет это в копеечку, – сказал он.
– Попросите Джабраила, – посоветовал Пирошников.
– А что я ему скажу?
Пирошникову показалось, что аспирант почему-то не хочет прокладывать оптоволокно. Он задумался.
– Мне нужно такое количество, чтобы мы могли управлять тяготением во всем здании, – наконец сказал он.
Аспирант отвел глаза, тяжело вздохнул.
– Что-то не так? – спросил Пирошников.
– Да. Мы уже не можем управлять тяготением во всем здании… И нигде не можем.
– Почему?
– Я не знаю. Эффект перестал наблюдаться. То ли из-за плывуна, то ли, простите, из-за вас.
– Это связано с моей травмой? – указал Пирошников на гипсовую повязку.
– Понятия не имею.
– Жаль, – сказал Прирошников. – У меня были планы.
Он действительно планировал показать невесомость Серафиме и Юльке, предвкушал их удивление и радость и даже намеревался создать маленькую зону, свободную от тяготения, в одной из комнат пятого этажа, где можно было бы всей семьей плавать в невесомости.
Ему не хотелось думать, что естественным образом, от старости, отмерла еще одна его физическая способность, как способность быстро бегать, скажем, или прыгать. Хотя способность взаимодействия с Плывуном вряд ли была физической. Но отмирание умственных или духовных способностей было еще обиднее. Это означало маразм и деградацию личности.
А тут еще и какие-то неприятности с "перезагрузкой" дома, как выразился аспирант.
Он не стал тревожить расспросами Серафиму, а решил дождаться, когда снимут гипс, чтобы лично проинспектировать дом. А пока научил Юльку играть в буриме, и они упражнялись в четверостишиях часами.
Заодно Пирошников осторожно проверял себя, насколько быстро он находит рифмы и сочиняет экспромты. Раньше ему это удавалось неплохо.
– Берем такие рифмы: "будка – малютка" и "день – плетень", – выписывал он слова на лист бумаги.
У Юльки загорались глаза, она склонялась над листком и через минуту читала:
– Я играю целый день
У собачьей будки,
А ко мне через плетень
Прыгают малютки!
– Неплохо, – хвалил Пирошников и уже сам пытался сочинить стишок на заданные Юлькой пары "крокодил – находил" и "каша – Маша". Немного помучившись, он выдавал:
– Старый нильский крокодил
Ел на завтрак кашу,
А еще он находил
Симпатичной Машу!
– Нет-нет! – кричала Юлька. – Нужно так:
Старый злобный крокодил
Ел на завтрак Машу,
А еще он находил
Очень вкусной кашу!
Вечером они предъявляли Серафиме ворох исписанной бумаги и, смеясь, перечитывали стишки.
Иногда среди этих беспечных занятий острой иглой колола мысль: "Что я делаю! У меня нет времени на эту ерунду. У меня дом тонет и жизнь кончается!"
И он продолжал подбирать рифмы.
Только к концу января Пирошникову сняли гипс, а еще через две недели кончился срок действия сертификатов на дополнительную площадь. Не худо было бы узнать, как распорядились домочадцы своими возможностями.
Пирошников уже сменил костыли на трость, а теперь, в связи с предстоящим визитом к народу, стал требовать у Серафимы найти ему котелок, чтобы соответствовать новому образу джентльмена в котелке и с тростью.
– О’кей, – сказала она и действительно на следующий день принесла откуда-то котелок.
Пришлось его надевать, коли заказывал.
– Вечно ты делаешь из меня клоуна, – проворчал он.
– Ну здрасьте! С больной головы на здоровую!
Это было правдой. Врожденная застенчивость часто не позволяла Пирошникову выглядеть клоуном, но в душе он был им всегда. На этот раз клоунада была легкой, почти незаметной. Чтобы усилить ее, Пирошников придал своему визиту вид административной комиссии, прихватив с собою Юльку и вызвав Геннадия. Серафима дожидалась комиссию на своем пятом этаже.
Что касается Юльки, то она сама напросилась, сама же изготовила и приторочила сбоку к своей коляске картонную коробку с надписью на ней "Администрация. Для жалоб", что было личной ее инициативой. С Геннадием обстояло сложнее.
Все последнее время он обозначал свое присутствие лишь по телефону, изредка звоня Пирошникову, чтобы справиться о здоровье и доложить, что все идет по плану, работы много, но он справляется. По какому именно "плану" идет эта работа, он не уточнял. Но Пирошников в детали и не вдавался, следуя своему принципу предоставлять подчиненным максимальную самостоятельность.
Что, как правило, влечет за собою и максимальную неожиданность.
Поэтому, когда комиссия наконец собралась и приготовилась к инспекции, неожиданности не заставили себя ждать.
Обход назначили на утро воскресенья, чтобы домочадцы и новоселы были дома. Пирошников в котелке, в костюме с сорочкой и галстуком-бабочкой, с тонкой тростью в правой руке, шел, придерживая левой рукой Юлькину коляску – просто для контроля.
Сидевшая в коляске Юлька сама приводила себя в движение, вращая обеими руками колеса коляски с помощью укрепленных на ободах трубок. Одета она была в теплый красный свитер, а волосы заплетены в короткие косички, которые торчали в разные стороны. Эффект был достигнут с помощью вплетенных в косички проволочек. К тому же Юлька была загримирована – глазки слегка подведены, а на носу и щеках щедро рассыпаны веснушки. Прообразом, как нетрудно догадаться, служила Пеппи Длинный чулок.
За ними следовал Геннадий в черном костюме и при галстуке, скорее походивший на охранника, чем на администратора.
Они зашли в лифт и поехали вниз, на минус третий. Все немного волновались. Все-таки это было первое свидание самодержца с народом, не считая того неудачного собрания.
Минус третий, на первый взгляд, нисколько не изменился, разве что запах стал немного иным, чуть более сладким и пряным. На прибывшую комиссию никто особого внимания не обратил, и она двинулась вверх по направлению к "Приюту домочадца", пока не дошла до первой неожиданности.
Это было не что иное, как бывший магазин "Гелиос" и однокомнатный бокс Пирошникова. Ни того, ни другого не было в наличии, точнее, там находились другие люди.
Как видно, они были предупреждены о визите, потому что двери в квартиры были приоткрыты и рядом с ними для надежности дежурили новые хозяева.
Это были две русские семьи, беженцы из Махачкалы. Одна с двумя детьми, а другая с тремя. Во второй семье брак был смешанный, мать трех мальчишек была дагестанкой.
Обе женщины приглашали зайти в комнату, где были накрыт стол, а на столе стояли пироги и бутылки.
– Хорошо подготовились, – заметил Пирошников.
– Стараемся, – ответил Геннадий.
Юлька въехала в комнату, от пирогов отказалась, но вынула из сумочки записную книжку и приготовилась писать.
– Жалобы есть? – спросила она.
Женщины испуганно замотали головами. Все пятеро детей повторили их движение.
– Вы не должны бояться. Администрация за жалобы не наказывает, – объяснила Юлька солидно.
Она намеревалась также произвести перепись, но Геннадий сказал, что это лишнее. Все данные жильцов зафиксированы в домовой книге.
– Сколько платите за квартиры? – поинтересовался Пирошников.
– Ничего не платим. Хозяйка сказала, что полгода можно не платить. Пока не обживемся.
– А кто хозяйка? – спросил Пирошникова.
Геннадий удивленно посмотрел на шефа. Будто не знает.
Женщины засуетились.
– Сейчас, сейчас…
Дагестанка нашла какие-то бумажки, по всей видимости, это был договор аренды, и прочитала по складам:
– Пирош-ни-ко-ва… Серафима Степановна.
Пирошников только головой покрутил.
– Ну, дает…
– А чего делать-то было? Вам она не велела говорить, а договор-то этой площади на вас оформлен… Ну, подписалась как жена… – принялся вполголоса торопливо объяснять Геннадий. – А что, нельзя было? – испуганно закончил он.
– Ладно, после разберемся… А где же ваши мужья? – снова обратился он к женщинам.
– Работают. Здесь же, повыше.
– На втором этаже они работают, – сказал Геннадий. – Мы их еще увидим.
– Может, выпьете по рюмочке? – робко спросила русская хозяйка.
– Мы на работе! – строго сказала Юлька.
Комиссия покинула бывшие владения Пирошникова и направилась дальше. Пирошников успел, правда, постучать в дверь к Дине, откуда выглянуло совсем другое, но несомненно армянское женское лицо, которое объяснило, что Дина Рубеновна ее тетка и позволила ей здесь жить. Сама же уехала неизвестно куда.
– Нам известно, – тихо проговорил Геннадий на ухо Пирошникову.
Дальнейшее продвижение по коридору практически не явило неожиданностей, кроме двух-трех случаев, когда на месте бывших домочадцев жили их родственники, а сами домочадцы переместились на третий или четвертый этажи этого же здания. То есть, просто улучшили жилплощадь.
Остальные жили там же, где и прежде. Что они сделали со своими сертификатами, пока оставалось неясным.
Наконец комиссия достигла лаборатории аспиранта Браткевича. Пирошников постучал.
– Входите! – раздался голос Максима.
Пирошников распахнул дверь и комиссия застыла на пороге, пораженная невиданной картиной.
Аспирант с пультом в руках стоял у раскрытой двери в следующую пустую комнату с кроватью, и сквозь проем этой двери было видно парящего в воздухе юношу Августа со взором вовсе не горящим, а просветленно-задумчивым.
Максим оглянулся на гостей и жестом пригласил их: входите смелей!
И тогда Юлька, нажав на свои колеса, бодро въехала в лабораторию и, никого не спрашивая, прямиком вкатилась в комнату, где летал Август. Там она по инерции продолжила движение, не в силах остановиться, ибо для остановки требовалась сила трения, а она, как известно, исчезает, если нет тяжести. В результате коляска Юльки ударилась о железную, привинченную к полу кровать, а Юлька вылетела из коляски головою вперед и совершила в воздухе сальто…
– Ах! – вырвалось у всех разом.
…но не упала, а продолжала полет, совершая кульбиты, пока Август не схватил ее за руку, и они вместе кое-как остановили вращение и стали парить под потолком с совершенно счастливыми лицами.
И тут Юлька отстегнула ремни, которые крепили ее к коляске и с наслаждением отпихнула ее от себя. Коляска полетела в угол, а Юлька с Августом, взявшись за руки, закружились в хороводе под потолком.
– Хорош. Хватит, – наконец скомандовал Пирошников. – Опускай их. Майна!
Максим нажал кнопку и летунов плавно притянуло к полу. Август подкатил коляску и, подняв Юльку, усадил и пристегнул ее.
Вид у Юльки был совершенно ошалелый. Она никак не могда прийти в себя.
– Еще хочу… Всегда… – шептала она.
– Успеем, – твердо сказал Пирошников. – Когда эффект возобновился? – спросил он Максима.
– Сегодня утром. Как Август пришел… И вы пришли тоже, – поспешно добавил он.
– Тоже, да… Тоже… Мы тоже пахали, – сказал Пирошников. – Что ж, поздравляю… Август, нам надо встретиться, Запиши телефон, договоримся… Надо решать с Плывуном.
Август с готовностью вытащил свой мобильник, кивнул.
– Да, сэнсей. Позвоню обязательно.
Пирошников повернулся и зашагал по коридору. Геннадий догнал его и тихо сообщил, что в "Приюте домочадца" дожидается Подземная Рада.
– Зачем? – спросил Пирошников.
– Хотят поговорить.
– Не о чем мне пока говорить. Дом посмотрю, тогда и поговорим…
На минус втором этаже, как выяснилось, было общежитие гастарбайтеров. Здесь жили, в основном, мужчины – таджики и узбеки, работавшие в доме или окрестностях на всякого рода физических работах – дворниками, подсобниками, мусорщиками, мойщиками машин. Сейчас большинство тоже было на работе, кто-то отсыпался, в одной из комнат шестеро узбеков, сгрудившись вокруг огромного медного казана, ели руками плов.
Увидев комиссию, они радушно замахали руками с жирными пальцами, галдя что-то по-своему и приглашая присоединиться.
– Ложки и вилки! Нужно есть ложками и вилками! – пыталась втолковать им Юлька.
Они кивали, смеялись.
– По-русски никто почти не говорит, – посетовал Геннадий.
– Договор с нами заключили? – спросил Пирошников.
– Нет. Субаренда, – сказал Геннадий.
– А кто владелец?
– Гусарский, помните? Директор филиала банка…
– Вот как же? А какое отношение, простите, он имеет к нашему дому? – спросил Пирошников.
– Но вы же разрешили продавать сертификаты. Он скупил. Сдает комнаты.
Этажом выше тоже была гостиница, принадлежащая Гусарскому, только рангом повыше. Здесь проживали продавцы продуктовых и вещевых рынков, в основном, азербайджанцы, а также южные граждане России без определенных занятиий и безработные.
На обоих минусовых этажах был довольно омерзительный запах пота и нестиранной затхлой одежды.
Комиссия поспешила в лифт и оказалась в вестибюле первого этажа, где еще недавно жил нынешний хозяин дома господин Пирошников.
Он оглядел вестибюль и, заметив в будке вахтера Ларису Павловну, приподнял котелок и поклонился ей.
Вахтерша изобразила на лице благодарную улыбку и тоже отвесила поклон, прижав руку к груди.
Пирошников заметил какое-то шевеление в темном углу под лестницей, где недавно они обитали с Серафимой и где теперь остался лишь туалет с душем и умывальником. Подойдя ближе, он увидел некое подобие шатра или чума, сооруженного из старых одеял и ломаных стульев. Вход был занавешен махровым синим полотенцем. Пирошников осторожно постучал по торчащей из-под одеяла ножке стула, и из норы, отодвинув полотенце, высунулась женская голова, довольно привлекательная.
– Здравствуйте. Вы кто? – спросил Пирошников.
– Гуль, – сказала она.
– Это Гуля, – сказал Геннадий. – Она тут пока живет с детьми…
– У нее есть дети? – удивился Пирошников.
– Трое! – отозвалась со своего места Лариса Павловна. – Мал мала меньше.
– Но это же… черт знает что! – возмутился Пирошников. – Почему ей не дали квартиру?
Гуля испуганно переводила взгляд с одного на другого, стараясь понять, о чем речь.
– Да нет у нее денег, – объяснил Геннадий. – Ей продукты еще приносят сородичи… А денег нет.
– Вот что, – повернулся к нему Пирошников. – Вызови двух своих парней, пускай перевезут Гулю с детьми на пятый и сдадут Серафиме. Я ей сейчас позвоню.
Геннадий молча кивнул и принялся набирать номер на мобильном телефоне.
Пирошников сделал то же самое и передал Серафиме, чтобы она принимала и размещала семью с тремя детьми.
– Мы сейчас тоже приедем, – добавил он.
Серафима не задала ни одного вопроса.
Через минуту появились два крепких охранника, однако Гуль стоило большого труда объяснить – чего от нее хотят. Она плакала и прикрывала своим телом вход в шатер, но потом наконец поняла и извлекла из норы детей. Это были две девочки трех и пяти лет и годовалый мальчишка. Вместе с охранниками и нищенским скарбом семья была препровождена в лифт.
– Благородный поступок… – прокомментировала Лариса Павловна.
Пирошников посмотрел на свою команду.
– Хорошего понемножку, – сказал он. – Закончим завтра.