Но потом в дело вмешались аналитики. Было выяснено, что в последнее время не только участились кражи биологических детей. Вся машинная цивилизация сделала крен в сторону ребёнка. На конвейерах роботы собирали не только маленьких роботов, они осуществляли сборку как бы маленьких детей до шести лет. Потом организовывали им ясли и детсадики с круглосуточной охраной, распорядком дня – ну, в общем, всё как в детсадиках-яслях для биологических детей. Биологический человек пребывал в ужасе, казалось, что машинная цивилизация износилась, постарела и впала в детство. То есть проиллюстрировала жизнь как бы одного среднестатистического человека. Что представлялось для некоторых аналитиков вполне нормальным, в особенности в применении к глобальной машинной цивилизации, в которой сам робот и всё вокруг него было серийным.
Однако вскоре зазвучали и другие голоса. Вспомнили о меморандуме, ограничивающем родительские права на ребёнка. О законе, запрещающем лечение детей (даже во время смертельной болезни) химическими препаратами или имплантантами длительного воздействия. Суть закона заключалась в том, чтобы дети биологического вида развивались до шести лет абсолютно "чистыми", без влияния цивилизации. Потому что, согласно последним открытиям науки, было доказано, что личность ребёнка полностью сформировывается к шести годам. Именно формирование личности стало камнем преткновения в развитии машинной цивилизации, её глобальным и быстротекущим кризисом.
Требование кода ребёнка людьми (суицидентами), неотличимыми от роботов, и роботами, неотличимыми от суицидентов, вполне убедительно объясняло, почему многие искусственные люди по истечении ста двадцати лет теряли вкус к жизни. А роботы – вкус к служению им как личностям. Ведь в основе отличия тех от других не было ничего, кроме родословной, инсталлированной и введённой в электронный мозг. Учёным мужам корпорации вдруг открылось, что глобализация нивелировала не только страны, но и людей. И потерю личности никак нельзя возместить вечностью, зато яркая личность – это уже духовная вечность.
Учёные мужи согласились предоставить трём победителям кросса код развития (матрицу) среднестатистического биологического ребёнка до шести лет. И состязание началось.
Претендентам пришлось восходить на заоблачные вершины, карабкаясь по скалам, покрытым вечными снегами. Опускаться на невиданные глубины дна морского, где даже ничтожная искорка в безбрежной тьме ослепляла глаза подобно молнии. Им приходилось преодолевать не только топи болот, но и топи раскалённой лавы. Когда из ста претендентов осталось в живых пятеро и они один за другим вошли в жерло действующего вулкана, а из него выбрались только двое, учёные мужи прекратили состязание и этих двоих объявили победителями, призёрами, поделившими между собою первое и второе места.
Ими оказались роботизированные мужчина и женщина, то есть искусственные люди, сохранившие свой пол лишь в электронном мозгу. Распорядители праздника были несказанно удивлены, когда щитки и кольчуга на победителях вдруг превратились в нежные лепестки их одеяний. И они предстали взору окружающих как бы людьми из резервации. Мужчина и женщина были настолько стройны и красивы, что казалось, на подиум взошли не искусственные люди, а боги Древней Греции – Аполлон и Афродита. И всё же в гармонии их фигур был некий изгиб, требующий завершения. Наверное, поэтому гул голосов внезапно расширился и сжался, а потом в едином порыве выплеснулся требованием – предоставить победителям обещанного ребёнка. И он явился из воздуха, восседающим на вые мужчины, с лёгким круглым пеналом за спиной. Теперь в гармонии фигур преобладало совершенство.
– Адам, Адам, – стали скандировать окружающие, потому что имя ребёнка (охранный знак) воссияло над ним подобно нимбу.
Впрочем, радость была недолгой. Вслед за ребёнком явился и Архангел. Явился и указал учёным мужам, что время испытаний пришло. Вынул из пенала мальчика рулончик, развернул, и сразу в другую, страшную действительность окунулись и машины, и люди. Архангел вернул карту опять в пенал, но солнце уже остановилось, а земля разверзлась. Горы упали, и воды вышли из берегов. Огонь небес и прах земли смешались, всё объял смерч. Но прерывистая цепь стрелок, обозначающих маршрут, продолжала пульсировать, возжигаясь во тьме и чернея в огне хаоса.
Долго ли, коротко, никого не осталось, спаслись и выстояли лишь эти трое, да ещё стеклянный храм на холме среди роскошных зарослей дерев и цветов, как бы в глубине неприступных вод. И надо войти в него (стрелки, обозначающие маршрут, уже внутри, пульсируют за стеклом), но и сил нет, храм словно заколдован. Отчаялись недавние победители и затихли. А мальчик открыл пенал и, развернув рулончик, пальчиком постучал по крестику в круге, конечной точке маршрута, и в мгновение ока оказался в храме, среди роскошных дерев и цветов. Ни тебе смерча смертного, ни тебе чада чадящего, мягкий тропический климат – рай.
– Адам, Адам, ты уже здесь? – поинтересовался Бог.
– Да, я уже здесь, – ответил мальчик Адам.
– Что ты делаешь? – спросил Бог.
– Рассматриваю и нюхаю цветы.
– И какого они цвета?
– Индиго, синь. Как небо они, небесные.
– Небесные, а на земле растут, – весело удивился Бог.
– Потому и растут, что земля сделана из неба, – пояснил мальчик Адам.
– Во как! – восхитился Бог. – А помнишь, что ты делал до того, как начал рассматривать и нюхать цветы?
– Ничего не помню, – сделав паузу, сказал Адам и по-взрослому рассудил: – Наверное, потому ничего не помню, что ничего не делал.
Богу понравились ответы Адама, в них ощущалась чистота и непорочность веры в Высшую Справедливость. И Он сказал:
– Главное, чтобы ты всегда помнил эти деревья и цветы, это небо и этот свет, в котором сейчас пребываешь. А остальное пусть будет сном, кошмаром предостерегающим.
И Господь Бог вывел Адама из рая Эдемского и отпустил, но не в то время невиданного прогресса, из которого он явился, а в наше, дающее его первые всходы. В котором мать и отец Адама сбились с ног в поисках чада, а когда нашли (он сидел на крыльце храма – беседовал со священнослужителями), были настолько рады, что не заметили между ним и собою разницы в несколько веков. Воистину сказано – что для нас, грешных, тысяча лет, то для Всевышнего один день. Слава Богу, Конец света не состоялся.
Из легенды следует, что Бог любит жизнь человека в вечности мира, а не вечность мира как такового. Мы, люди, были и всегда будем его любимыми чадами. Но и в одной семье рождаются разные дети: и достойные сыны, и блудные.
Из легенды следует, что Бог любит людей, верящих в чистоту и искренность. Людей, не сомневающихся в том, что на этой вере как раз и стоит весь Божий мир.
Из легенды следует, что если Бог находит человека непорочного и праведного, то ради него одного Он прощает грехи всему человечеству.
Из легенды следует, что люди чистые и искренние, как правило, личности. Именно личность Бог одаривает талантом, потому что талант усиливает личность, а личностью как лучшим своим творением усиливается Он, Создатель.
Отсюда и главное – талант должен служить Богу. В этом мы усматриваем основное назначение общества Спаса.
...
С уважением (подпись) 10.01.05 г.
От пенсионерки Князькиной П.Р.,
соседки Инютина И.И.,
дежурной по обществу Спаса
в Рождество Христово
Господин полковник, мой сын, Князькин Борис Глебович, по болезни туберкулёза был раньше времени освобождён из тюрьмы. Совсем помирал Боря, постель мокрая, все полотенца запакостил кровью. Ох, как жалко! Пружины на кровати рвались от его кашля. Я умывалась слезами, а ему никто не давал инвалидности. Невестка внучку Таньку (исправлено – Татьяну) поднимает, она с ней живёт отдельно, в Зеленограде у них, слава Богу, однокомнатная, а мы с Борей на одну мою пенсию – не разбежишься (исправлено – живём). Какие уж тут лекарства? И тут по моей жалобе приходит к нам Иннокентий Иванович Инютин, а Боря говорит ему, когда помру, помоги по-соседски с гробом и вообще с похоронами, за это мамка по весне тебе огород посадит. Спрашивает – посадишь? Я киваю, сказать не могу. (Строки слов размыты.) Иннокентий Иванович в ответ очень сильно так посмотрел на Борю и спрашивает: "А жить-то хочешь?" "Хотелось бы, если бы был здоров, но "бы" мешает". "Не помешает", – сказал Иннокентий Иванович и предупредил Борю, что во сне будет приходить и лечить его. Пообещал, что через десять дней Боря будет здоров. Иконку Божией Матери поставил на тумбочку. И что ж вы думаете? Уже на следующий день Боря начал вставать, перестал захлёбываться кашлем, попросил поесть.
Через десять дней поехал в райбольницу, врачи консилиумом осмотрели – здоров. Его заподозрили, что он прикидывался больным. Он стал скандалить, доказывать, те вызвали милицию и посадили его в КПЗ как нетрезвого. Сказали, что упекут его туда, откуда пришёл. Через три дня выпустили, напился, Любу, невестку, стал гонять, внученьке тоже досталось. (Строки размыты.) Соседи с площадки жалуются, что, если он опять заявится среди ночи и устроит бесплатный концерт, они его не пожалеют, упекут. Тогда я опять попросила Иннокентия Ивановича, чтобы он своим гипнозом поставил ему запрет от алкоголя. Но он отказался. Сказал, что запреты делаются по согласию. Но и по согласию лучше без запретов. Даже благой запрет тянет за собой побочный, который человеку в определённое время жизни может стать петлёй на шее.
Я это понимаю. Ведь как член общества Спаса я тоже кое-что умею, например, выкатывать куриным яйцом испуг – пусть внученька подтвердит. (Подтверждаю.)
Иннокентий Иванович поведал (но чтобы я никому не рассказывала), что в малолетстве его Кеше (аспиранту) по благости чувств поставили какой-то запрет. И что же? Ему уже двадцать пять лет, а у него никаких любовных влечений, никакой тяги к девической красоте. При такой нейтральности Иннокентий Иванович опасается, что не дождётся внуков. А всему виной запрет в малолетстве. Казалось, когда-то благой запрет, а что же теперь остаётся ему в дальнейшей жизни? Он даже маленько всплакнул, отвернувшись. А потом ушёл, отказался ставить запрет. Он ушёл, а Боря-то остался. На Новый год с топором такое битьё окон устроил, что бедная Танька заикаться стала. (Размыты несколько строк.) Его увезли, а у меня ноги отнялись, только к Рождеству маленько оклемалась.
Господин полковник, пособите моему Боре, чтобы выпустили его. Люба была у него в СИЗО, говорит: "Он одумался".
Когда выпустят Борю, расскажу дополнительно то, что запретил батюшка Василий, а Вам интересно, – о гаданиях нашего общества Спаса в рождественское предутро. (Исправлено – в Рождественскую ночь.)
...
С уважением к Вам и низким поклоном – Полина Ревомировна Князькина (подпись).Написано письмо со слов бабушки ученицей 8-А класса 602-й гимназии г. Зеленограда Татьяной Князькиной 23.01.05 г.
P . S . За письмо я осуждаю бабушку, но понимаю. Я тоже виновата, но, пожалуйста, и меня поймите.
От пенсионерки
Князькиной П.Р.
Господин полковник, Таньки нет, пишу сама. Борю привезли, а щёки опять в румянце, стесняется, а подкашливает. Немножко выпил и заплакал. В СИЗО бетонный пол, а нар нет, привозили обмочившихся пьяных бомжей, а спали всем скопом, чтобы согреться. Остался ночевать у Любы. Таньку жалко, ей, бедной, от меня в школу далеко, а то бы вместе писали. Ой, что я – не будет она писать. Говорит, нехорошо ябедничать, а особенно на человека, который слова плохого не сказал. Всю жизнь делал нам только добро, а мы ему отплатили – кляузу накатали. Может, мои письма и кляузы, но я не хочу такого. Такого не надо. Он совестливый, болеет душой за каждого человека. Господь потому и наделил его талантами и поселил среди нас, чтобы мы не думали: Бог далеко – Бог рядом.
Спасибо Вам за Борю, теперь и помереть не жалко.
Иннокентий Иванович Инютин – большой души человек. Когда в калитку постучала молодёжь, выпорхнул из дома – Кеша приехал! И засветился весь, нам всем радостно стало, он умеет своей радостью делиться.
– Кеша, как хорошо, что ты приехал, – у нас гадания!
А я-то в курсе, понимаю, как ему должно быть трудно, зная о запрете, извещать – "на суженую". Почеломкались они, а время уже приспело, пора готовиться к гаданию. Зажгли свечи, отражаются огоньки, трепещут в кадках с водой. Наша заглавная гадалка – красавица, Дочь Совы, так она сама себя величает, – Татьяна Савчук выступила вперёд и объявляет, мол, пусть подойдёт к кадке и приготовится узнать свою суженую сын Иннокентия Ивановича – аспирант Иннокентий. Все застыли как вкопанные, на гадалку всё внимание, а я – на Кешу. Дрогнет запрет или устоит? Сознаюсь, хотела, чтобы дрогнул.
В общем, побледнел Кеша, сделал к кадке два шага и покачнулся. Однако толком не углядела, все разом как закричат, из бочки вынырнула русалка не русалка, а глазастая дева. В алмазной шапочке, волосы как лён, белые, волнистые. Я аж обмерла, подумала: моя внученька Танька. Однако вижу – нет, блазнится мне. Танька, но не моя – Дочь Совы. И опять обозналась, совсем другая красавица, с сумочкой через плечо. Я за Кешиным взглядом смотрела, изменялась она, а другие и того не увидели. Гадалка наша – в обморок. Все гурьбой в кучу – Господи помилуй, свят-свят-свят! А я стою, ноги приросли к земле. Кеша прыг в пустую бочку, которая рядом стояла, и исчез, испарился. Должно быть, взгляд мой отводил. У большинства людей неожиданностью взгляд отводится. Я уже бы и рада со всеми – в кучу, но не могу, ноги и всё тело деревянные. И тут из пустой бочки он вместе с нею выныривает, а с них вода – звучными ручьями. Голова закружилась, я глаза закрыла, сейчас упаду, но не упала – Кеша Инютин меня подхватил, усадил на ступеньку крыльца. Вот уж чудо так чудо получилось! И у всех по-разному, каждому своё привиделось. Некоторым поблазнился огромный детина в тёмно-синей милицейской плащ-накидке, который кувыркнулся и разделился на женщину и заросшего донельзя мужчину. Вначале они разбежались в разные стороны, а потом, будто спохватились, кинулись друг к дружке и окаменели, наподобие советской скульптуры "Рабочий и колхозница". В общем, кому ни попадя – всякая блажь.
Отец Василий отправил молодёжь по домам, а мы, старьё, задержались у Иннокентия Ивановича. В честь великого праздника Рождества Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа наливочку достали, празднуем, обсуждаем, кому что поблазнилось. Наливочка, однако, пьяненькая была. Я говорю:
– Иннокентий Иванович, ты как хошь, а я сейчас твоего Кешу вместе с суженой видела. Он в обнимку с ней из пустой кадки поднялся, а с неё вода льётся, как с русалки, – не поймёшь кто! Я даже подумала, что это с ним моя Танька, внученька.
Ну, тут все зашумели, подмигивают Кеше, хлопают по плечу, мол, скажи – намёк понял. А Иннокентий Иванович, хотя и догадался, что я о запрете сказала, сделал вид, что все мои слова от опьянения. Говорит батюшке Василию:
– Давайте ещё, святой отец, вместе со всеми по единой в честь приезда сына.
Ну, как водится, налили, тост произнесли, выпили. И тут батюшка, занюхивая стопочку, как бы осерчал:
– Эко мы какие недотёпы! Такую чудесную сладкую наливочку занюхиваем коркой хлеба. Скажу я вам, что это привычка, и эта привычка греховна, потому что такую наливку уж если занюхивать, то непременно хотя бы корочкой апельсина.
Все опять весело зашумели (не учли: апельсина – нету), придётся батюшке согрешить. Неожиданно встаёт Кеша (пальто его лежало на подоконнике, средняя пуговица вырвана с мясом), достаёт из кармана апельсин, перевязанный красной ниточкой крест-накрест, и подаёт отцу Василию.
– Вот, батюшка, оранжевое солнышко, только что сорванное с детсадовской ёлки.
В ответ Кешин отец Иннокентий Иванович как вскрикнет, будто раненый лебедь. Мне его вскрик до сердца достал, даже сейчас слышу. Тогда подумала, упаду – не откачают. Другие тоже замерли, Кеша подбежал к отцу, обнялись они, и заплакал Иннокентий Иванович навзрыд.
– Прости, сыночек, прости, я не хотел. Уж как горько быть одному.
Тут, понятно, и батюшка, и все мы успокаивать его стали. На наливочку подумали. Да и одному куковать, сама знаю, несладко. Да-да, несладко. Вскоре разошлись, а я задержалась, маленько помогла со стола убрать, посуду помыть. Он меня до калитки проводил, а напоследок пообещал поставить моему Боре запрет на алкоголь. Пообещал, но не поставил. Весь его талант врачевателя пропал, испарился. И не только у него одного, все стали жаловаться – как отрубило. Был талант – нету. Я сама забыла, какие молитвы шепчутся на качании от испуга. На Святое Богоявление собрались, пожаловались батюшке, а он: