Бабки сказывали, что старец не растерялся. Быстро снял капюшон, подпоясался им, и уже он как бы в фартуке. И уже не старец он, а бабушка-повитуха. Послал их за дальнегорскими сеточками , которые хранил в глине, словно в кляре, в своей алюминиевой бочке. Они принесли, и он роженице прямо на голый живот все эти сеточки так и водрузил. Бабки вначале испугались, а потом такие чудеса стали им блазниться, что про всякий страх забыли. Да и как было не забыть, если тесная горенка превратилась в просторную медицинскую палату, а солдатская кровать в обширный операционный стол. Кругом какие-то крутящиеся центрифуги с пробирками, а старец сидит уже как бы за гончарным кругом и делает на нём какое-то подобие не то гигантской скорлупы яйца, не то раковины гигантской улитки. Потом он ещё посылал их за ключевой водой, так что, когда они вернулись, младенец уже сидел в раковине, посвёркивая зелёными глазками. А мать неожиданно встала, запахнула одеяние и горстью, словно засахарившегося мёда, зачерпнула белой глины из стеклянной посудины. Причмокивая, облизала пальцы и, сглотнув слюну, сказала:
– Я пойду.
– А как же Бэби Кис, – спросил старец. – Наш Звёздный Спас?
– Никакой он не Бэби Кис и не Спас, он Бэмсик, у него другая система координат, – сказала с твёрдостью.
И – пошла. Двери сами открылись перед нею. А на младенца даже не взглянула. Бабки попытались остановить её, но двери куда-то подевались. А когда наконец обнаружились и бабки выбежали на улицу, то её уже и след простыл. Они вернулись, чтобы пособить деду с младенцем, а вместо просторной больничной палаты – пустая горенка. А на длинной солдатской кровати несколько свежих вмятин, будто в позвоночнике тело телескопически раздвигалось в поиске удобной позы. Тогда-то бабки стали припоминать, что женщина была не совсем женщиной, но, конечно же, и не мужчиной. Была в ней какая-то нечеловеческая самость, умеющая прятать свои следы и в то же время доверяющая человеку.
Вспомнились два заготовителя глины из иностранцев. Один вёрткий японец с раздвоенной трубой. Телелинзой – так он величал объектив от киноаппарата, с которым никогда не расставался. Даже в туалет ходил с ним. Он представился бабкам с гордостью – штабс-капитан Рыбников.
Второй был длинным, худым, с бородкой клинышком и тоже с телелинзой. С первого взгляда он показался не совсем хорошим, бабки даже присматривали за ним – уж не шпион ли какой? Может быть, спина у него как раз и есть раздвижная антенна? Но, когда он представился, мол, Дядя Сэм, и стеснительно заулыбался бабкам, они сразу почувствовали – добрейший человек этот Дядя Сэм. Именно он в горенке, возле солдатской кровати, настроив свою телелинзу , впервые позволил им заглянуть в неё. Они увидели старца в просторной палате и младенца в отполированной изнутри раковине. Дядя Сэм попросил их удостовериться – тот ли младенец и тот ли старец, что бывал у них. Но они не могли с точностью подтвердить. И тогда штабс-капитан настроил свою телелинзу. Тут уже чёткость была японской, и бабки сразу опознали и старца, и младенца с блестящими зелёными глазками. А на следующий день иностранцы набрали два целлофановых мешочка глины, взяли воды из горной речушки и уехали на своих иностранных машинах.
Взамен им приехал на бричке бывший учитель астрономии и физики из третьей черниговской средней школы. Приехал со товарищи. Там уже школа была полностью закрыта, потому что все в коммерцию ударились. А тут эта съедобная глина появилась, совсем как манна небесная. Бабки пытались ему рассказать про НЛО, дальнегорские сеточки , о странном рождении Бэмсика. Но он только отмахивался в ответ.
– Какие сеточки, какие летающие тарелки, когда по телевизору сообщили, что в Москве на Красной площади все кому не лень благим матом кричат о нашей преступной власти! Что кандидат в члены Политбюро КПСС Ельцин, хлопнув дверью, из партии вышел и сразу же в реку с моста упал. Возможно, помогли упасть. Министр МВД Пуго дома под одеялом застрелился, а генерал Ахромеев в Кремле повесился. До НЛО ли, когда президенту СССР, самому Михаилу Сергеевичу Горбачёву, какой-то негодяй сзади в ухо заехал?!
Естественно, при таком раскладе было не до "летающих тарелок". А тут ещё "эспэтэушники" вместе с "дембелями" с черниговского аэродрома нагрянули и с криками: исть, исть! обрушились на многострадальную речушку. Всю белую глину за два дня выковыряли и съели. Вот уж действительно – кисельные берега, молочные реки!.. Тут, конечно, не до "летающих тарелок", не до рождений и перерождений. Так что бабки сами прикусили языки и впоследствии не вспоминали ни о "летающих тарелках", ни о пришельцах, ни о ком.
И всё же именно в это тёмное время смуты родился загадочный экстрасенс Бэмсик. Но дело не в Бэмсике, а в том, что кризисная или революционная ситуация в мозгах людей способствует высвобождению огромного количества негативной психоэнергии. Люди сбиваются в группы. Группы сбиваются в толпы. А толпы, перемещаясь, порождают новые толпы.
Происходит смещение времени. Ведь время помимо пассивного, геометрического свойства длительности, измеряемого часами, обладает ещё и активными, то есть физическими, свойствами. Время – явление природы, а не просто четвёртое измерение, дополняющее трёхмерное пространство. Оно является источником энергии звёзд, планет и человека. Стало быть, время заключено во всём. Стало быть, всё имеет свою горсть времени. В сравнении с человеком небесные светила имеют не горсть, а горы времени. В атмосфере Земли открываются скрытые полости пространств прошлого и будущего, а настоящее нивелируется и утрачивается. Обеспечивается незаметный переход общества в то время, которое его больше всего устраивает.
Космос и Земля как живой организм чутко реагируют на изменение времени, происходящее в людях во время кризисной ситуации. Извержения вулканов, землетрясения, ураганы, потопы – это негатив в основном нашей психической энергии, энергии, извергаемой человеком. А поскольку человек является её первоисточником – именно поэтому и родился экстрасенс Бэмсик. И именно поэтому как раз в тёмное время смуты и развала СССР, то есть как раз там, где люди с особенным упоением крушили свою страну, свою среду обитания. А первое появление астероида Фантом произошло как раз накануне мирового финансового кризиса.
Давно замечено, что злой гений рождается и формируется, как правило, на сломе эпох. Когда одно время истощается и заканчивается, а другое, новое, не наступило только потому, что человек ещё не научился находить его в себе.
Глава 37
Два антика, появившихся на свадьбе в кафе "Сталкер", – заросший мужчина неопределённого возраста и женщина в годах – сейчас же привлекли к себе всеобщее внимание.
Женщина – тёмно-русая, коротко стриженная, то есть угадан момент, когда наголо стриженные волосы уже несколько отросли и торчат во все стороны, как иглы ежа. Современная мода! А вот её долгополый, слегка приталенный сюртук из тёмно-синего плюша был несколько старомоден, то есть настолько долгополый, что уже выглядел и не сюртуком даже, а старинным лапсердаком с отдувающимися карманами.
Мужчина вообще был одет невесть во что. В поношенную лисью шапку в виде сосульчатого малахая. В продольно простроченный бушлат, напоминающий надутый матрас. И тёмно-зелёные галифе с тесёмками, приспущенные на тяжёлые ботинки с подковками. Не человек, а какой-то "басмач" с большой дороги. В общем, в их одежде обозначалась настолько схожая обтрепанность, что казалось, они вместе были застигнуты каким-то таким клубком ураганных вихрей, после которых вихрь уже навсегда запечатлевается в одежде, как запечатлевается время года в любой коллекции, даже самого экстравагантного кутюрье.
Они поздоровались и быстро друг за другом направились к пустующим стульям. Заросший мужчина отмерял зал шагами, словно саженью, а женщина в годах летела за ним, будто птица. (В долгополом лапсердаке она напоминала общипанную на хохолке ласточку.)
Они сели на пустующие стулья и, понимая, что всё внимание – к ним, решили поделиться переполнявшими их впечатлениями. Торопясь, они невольно начали вместе. Но потом мужчина уступил женщине. Ему предложили снять малахай (до бушлата дело не дошло), он сослался, что все мужчины, похожие на басмачей, всегда и везде сидят в малахаях.
Сомнительное утверждение, но ему никто не возразил. В дальнейшем мужчина вступал в разговор только для подтверждения или опровержения истинности сказанного.
Суть впечатлений заключалась в том, что они (коротко стриженная женщина и заросший мужчина) – это пограничные энергетические создания, своего рода остаточное электричество блуждающих биополей. Так что при достаточном накоплении остаточного электричества из них могут формироваться вполне материально видимые субъекты, наподобие тибетской тульпы. Им доступно пребывание во всех мирах, поэтому их часто используют как вестников. Если они имеют в себе изначальный посыл светоносной энергии, то приносят благую весть. Ещё такое возможно при благосклонном расположении звёзд для определённого человека, общества, страны. Но возможно и противоположное. Они стойки, когда стоек светоносный посыл, а иначе они уподобляются тростнику колеблющемуся . Весь их характер вовне. Единственное, что внутри них, – это тяготение, желание воссоединиться с подобной себе энергией. Потому что, когда они сильны – в них зарождается время, а только во времени может исполниться любая энергия, в том числе и остаточная. Рождённые раздробленными, они используются различными энергетическими сущностями, как вкусовая добавка, особенно сейчас, когда биополе планеты НеборобеН, точно чёрное облако, приблизилось к Земле. Однако они ещё сохраняют свою первозданность, своё божественное тяготение.
При этом странная женщина в лапсердаке, взглянув на молодожёнов, поглощённых собою, вдруг сказала как отрезала:
– Если добро не замечает зла – не беспокойтесь, зла нет, оно побеждено добром.
Её заявление прозвучало с непонятным вызовом, но как-то сразу стало ясно – она хотя и остаточная энергия, но вполне лучезарная.
Женщина в лапсердаке сказала, что в качестве свадебного подарка преподнесла сапфировый перстенёк для невесты, а он (выразительно кивнула на заросшего мужчину) – диск вектора времени.
Всё, о чём поведали антики, или странные личности, не только не снимало вопросов, а, напротив, умножало их. И если аспиранты молчали, то только потому, что растерялись, не знали, за что ухватиться в этом частоколе возникающих вопросов. Но подарок – диск вектора времени ?! Это так близко к тайнам научных изысканий ЛИПЯ, что профессор уже не смог молчать, а точнее, безмолвствовать.
– Диск, воспроизводящий шкалу событий?! – изумлённо воскликнул он.
– А я что говорила, – радостно отозвалась Мавра Седнина. – Это всё проделки нашего коллайдера, Властелина колец.
– Именно, именно, – подтвердила женщина, но посмотрела не на Богдана Бонифатьевича и не на Мавру Седнину, а на виновников торжества.
Вслед ей и праздничное собрание весело воззрилось на Кешу и Фиву (они лучезарно улыбались друг другу), а заросший мужчина, который за эту минуту, кажется, зарос ещё сильнее, не преминул заметить:
– Нельзя сидеть сразу на двух разъезжающихся стульях. И давайте не будем мешать джигиту.
И общество, как бы посрамлённое его замечанием, смущённо потупилось и с преувеличенным вниманием вновь повернулось к женщине.
И она воспользовалась, буквально оглоушила собрание, заявив, что люди, сидящие за параллельной оконечностью П-образного стола, вовсе не приглашённые на свадьбу. То есть они приглашены, но с другой целью – некий субъект воспользовался служебным положением и пригласил их для усиления негатива в биопольном пространстве.
Женщина в лапсердаке, точно взъерошенная ласточка, взмыла над собранием и, торжествуя, объявила:
– Они – зомбированные сущности из клуба самоубийц.
В неожиданно распахнувшихся двустворчатых дверях, как раз между параллельными оконечностями стола и колоннами, где под потолком красовался транспарант: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!", появились усатый швейцар в серебряных лампасах и молодой человек в розовом смокинге и розовой бабочке, надетых на голое тело. Они направлялись к мужчине в бушлате и женщине в лапсердаке, которые с их приближением истончались, как бы истаивая. А рядом сидящий Зоро раздувался, занимая освобождающиеся стулья, превращаясь в уже известную гигантскую улитку.
– Агриша, глянь, генерал с именинником, я их узнала!
Ксения Баклажкина заразительно засмеялась – гу-гу-гу! И Агриппина Лобзикова, прыснув, отозвалась мелким нервным смешком.
Молодой человек в розовом смокинге, спешащий за серебряными лампасами, вдруг остановился и неожиданно громко прокричал:
– Главное – это главное, а остальное само приложится.
Пространство воздуха под колоннами потемнело и смялось. И люди, и всё вокруг тоже смялись, а за окном послышался набегающий железный ветер приближающейся допотопной электрички.
Агапию Агафоновичу приблизиться к кафе "Сталкер" не позволили двое мужчин в лёгких стандартных плащах. Один – длинный, слегка сутулящийся, а другой – маленький, вёрткий. Они только ещё поднялись с соседней лавочки, а полковник уже "прочитал" – наши. Впрочем, он заметил, что они иностранцы, но они из СОИС. Конечно, на них была такая же одежда, как и на нём, но всё же не в одежде дело. А в повадке, в особой уверенности в себе, а главное – в безошибочной просчитаности действий, которые они готовы были навязать ему с самой первой секунды, поднявшись навстречу.
– Господин полковник, это работа. Вам ничто не угрожает, давайте минем поворот в сторону кафе "Сталкер" и пойдем, неторопливо беседуя, прямо по направлению к гостинице "Академия".
Очень длинный молодой человек с тощей козлиной бородкой, точно старого знакомого, взял полковника за левый локоть, а маленький, резкий, как живчик , обежал его, пошёл справа.
Конечно, с этим длинным Агапий Агафонович несомненно бы справился, но несомненно и то, что живчик успел бы его "отключить". А если начнёт с живчика – всё повторится, но "отключать" его уже придётся длинному, как бы между прочим подумал Агапий Агафонович о себе, как если бы думал не о себе, а о ком-то постороннем.
– Агапий Агафонович, без глупостей, расслабьтесь, вам ничто не угрожает, – повторил длинный с козлиной бородкой.
Его рука отяжелела, словно налилась свинцом, но полковник действительно вдруг почувствовал, что никакой угрозы со стороны Пата и Паташонка (так он мысленно их окрестил) нет. Мелькнула мысль: уж не они ли Гарвардские изобретатели? А если это очередная подтасовка Бэмсика? Бдительность и ещё раз бдительность. Однако, судя по всему, беседа с ними предстоит долгая, а потому спросил, как ему звать-величать их.
Длинный назвался Дядей Сэмом, а узкоглазый – штабс-капитаном Рыбниковым.
– Американец и японец, – усмехнулся Агапий Агафонович и пояснил: – Я слышал о вас.
Он вспомнил двух индивидуумов из сна, материализовавшегося в ресторане "Ермак", и ему стало не по себе. Как было бы хорошо сейчас от всей души дать в морду Дяде Сэму и рубануть по шее этого штабс-капитана Рыбникова. Поблагодарить за услужливый звонок якобы из штаба, за генеральский мундир. Поблагодарить так, чтобы рогами в землю, а там бы пусть и "отключка по полной программе".
– Когда слышали, в Русско-японскую войну? – живо поинтересовался штабс-капитан Рыбников.
Агапий Агафонович сделал вид, что обдумывает вопрос. На самом деле его воображением овладела сладостность рукопашного боя, в котором всё было бы просто и понятно, в том числе и его возможная "отключка по полной программе".
Нет, в реальности ничего подобного не будет. В реальности всё будет с ног на голову. Опять потребуется ум-ваку . Эх, Кимкурякина бы сюда с Наумовым, пусть бы, как в "Ермаке", потешились!
Понимая, что они-то здесь совсем уже ни к чему и он вспомнил о них лишь с целью развлечься, полковник одёрнул себя. И, уже не считая нужным разговаривать намёками и полунамёками, стал резать, как режут правду-матку, прямым текстом.
– Оно можно было бы и в Русско-японскую, но почему-то намедни довелось вас слышать и лицезреть в будущем. Да-да, намедни – в будущем.
Агапий Агафонович осторожно вытащил газету " Московский университет ", он представлял, что она всё ещё влажная (газета была абсолютно сухой), и, не замедляя шага, чтобы не сбиться с ноги Дяди Сэма, отдал её штабс-капитану Рыбникову.
Конечно, Агапий Агафонович предвидел, что газета как наглядное свидетельство изменившегося времени произведёт какое-то впечатление на иностранцев, но чтобы они бросились бежать? Такого не предполагал.
Дядя Сэм бежал широкими и оттого как бы медленными прыжками. Штабс-капитан Рыбников, напротив, перебирал мелкими шажками настолько быстро, что казалось – он катился. В один из своих прыжков Дядя Сэм оглянулся, крикнул, чтобы и он, Агапий Агафонович, ускорился.
– Изменённое время никого не минет.
Сняв плащ и ловко повесив на руку, полковник побежал легко, тренированно и, главное, в удовольствие. Несколько раз иностранцы меняли направление, но полковник откуда-то точно знал, что конечная точка их следования – гостиница "Академия". Он бежал с некоторым отставанием, хотя знание местности позволяло ему легко обойти иностранцев и оказаться у гостиницы раньше.
Нет, нет и ещё раз нет. Пусть думают, что он простак, сказали – беги, Агапий Агафонович, и он бежит.
Перед раздвижной стеклянной дверью Дядя Сэм приостановился, пропустил штабс-капитана Рыбникова и сразу – следом.
Спешат, торопятся, очевидно, изменённое время вторглось во что-то настолько существенное, что им уже не до него.
Агапий Агафонович был уверен, что найдёт их у стойки администратора, или, как говорят, "на ресепшн". Однако "на ресепшн" их не было. И вообще в холле было пустынно. Журнальные столики из стекла, диваны и кресла, обтянутые мягкой кожей и освещённые гирляндами галогеновых лампочек, – всё пустовало.
Полковник, чтобы хоть чем-то занять себя, надел плащ, неторопливо прошёлся к никелированным кабинам лифтов.
Зеркала, блеск люстр и ваз в виде роскошных амфор, стоящих в проёмах ложных арок. Расписанные тарелки, висящие в простенках подобно щитам древних эпох, – всё-всё вокруг отражалось на кафеле плитки, как бы на водной глади. В пространствах отражений света было избыточно много, а в реальном пространстве, исходящего непосредственно от ламп, плафонов, люстр и даже галогенок, его едва хватало на полумрак. Предметы и свет клубились, точно "В саду доктора Гаше" Винсента Ван Гога. Во всяком случае, в окружающей действительности ощущалось что-то болезненное.
В одном из проёмов соединяющихся арок ваза отсутствовала, а круговые ступеньки поднимались не вверх, на подиум, а спускались вниз, в отражённое пространство. Какая странная игра света, подумал Агапий Агафонович и только лишь из любопытства занёс ногу, чтобы постучать носком туфли по кафелю плитки, как неожиданно носок туфли погрузился в так называемое световое отражение.