А, будь что будет, решил полковник. После происшествий в ресторане "Ермак" и внезапной встречи с Бэмсиком в виде студенистой улитки вряд ли возможно ещё что-нибудь такое, чего могут не выдержать его нервы. Он смело и как бы ни о чём не заботясь, стал сбегать по ступенькам. Свет отражённого пространства в соприкосновении с ним приобретал зеленоватый оттенок. Блики завихрений вначале проницали его, а потом, когда он ушёл как бы в подпол, всё вдруг успокоилось и восстановилось. То есть действительность перевернулась. В отражённом пространстве пола, точнее на кафеле, на котором он стоял, прорисовалась овально очерченная администраторская стойка, обширный зал с "оазисами" из стеклянных журнальных столиков и кресел с диванами, обтянутыми мягкой кожей. А прямо перед ним приоткрытая раздвижная стена актового зала. Из-за которой он явственно услышал голос Председателя комитета СОИС, усиленный радиодинамиками.
Пожалуй, ничто не могло так глубоко воздействовать на полковника, как этот спокойный, ровный голос, который он узнал бы из тысячи. Всё его существо, как бы зазвенев, вытянулось в струнку.
Председатель говорил о том, что благодаря последним открытиям мировой науки точно установлено, что время, подобно весу предметов, даже на Земле не всюду равнозначно. Если представить обычное время за единицу, то есть территории, где время меньше единицы, а есть – где больше. Благодаря этому на Земле есть временны́е полости или временны́е пещеры , которые вполне можно использовать при столкновении с астероидом Фантом как своеобразные бомбоубежища. Тем более что в них, временны́х полостях , сохранилась соответствующая времени флора и фауна – допустим, мезозойской эры или любой другой. Тут важен факт, в какой именно период произошло отслоение и консервация времени.
Главное, на что делал упор Председатель, – всем присутствующим надлежит разъехаться по своим регионам и там, подобно тому, как он провёл собрание здесь, провести собрания на местах, чтобы не было пропущено ни одно поселение, ни один дом в каком-нибудь, пусть даже заброшенном, Горном Хуторе.
Он требовал и наставлял, чтобы после их выступлений людьми овладевало неодолимое желание собираться в группы, а группы – в своеобразные толпы фанатов-болельщиков, которые бы обсуждали выступления, дискутировали на тему изменчивости времени. Разве они не ощущали на себе, что нарушение одной системы координат, одного общественного строя полностью обрушивает соответствующий этой системе поток времени? Многие люди выброшены из жизни, ходят потерянными, как бы опущенными в воду. Тут уже и клубы самоубийц – реальное благо.
Полковника заинтересовал контингент аудитории. Он подумал, что здесь собран цвет сотрудников СОИС и, следовательно, и он должен находиться среди присутствующих. Тем не менее никакого приглашения он не получал.
Агапий Агафонович решил пройти в актовый зал, но перед ним неожиданно выросли: женщина с общипанным хохолком и совершенно заросший мужчина в сосульчатом малахае.
– Это ваше? – поинтересовалась женщина, подавая газету.
Агапий Агафонович кивнул. Он узнал номер многотиражки МГУ с фото гостиницы "Академия" на первой полосе.
– Тогда идёмте, мы проводим вас, – сказала женщина. – Разыскиваемые иностранцы – рядом, за соседней дверью.
Глава 38
Соседняя дверь, в которую попросили пройти Агапия Агафоновича, находилась за какими-то очкурами [2] и лестничными переходами. Женщина в плюшевом лапсердаке очень быстро шла впереди, указывала дорогу, а заросший мужчина в сосульчатом малахае замыкал шествие, шёл позади полковника.
Ни за что не догадаешься, из какого они сословия, какой социальной принадлежности. Женщина, пожалуй, из служащих – обедневшая интеллигентка с пролетарскими корнями. А этот, в малахае, очевидно, из крестьян, представляет корни в чистом виде. И что их связывает? А корни, наверное, и связывают.
Полковник усмехнулся. Он представил женщину в лапсердаке и мужчину в сосульчатом малахае в виде известной скульптуры Веры Мухиной "Рабочий и колхозница".
Лапсердак с отдувающимися карманами поверх заношенных джинсов. Сосульчатый малахай. Простроченный, как матрас, бушлат. Рваные галифе с напуском на тяжёлые ботинки с подковками. Все эти аксессуары пришлось бы скульптору тщательно вылепливать. А главное, пришлось бы название менять – "Рабочая дама и бедствующий басмач".
И так-то до корней не просто докапаться, а тут и вовсе запутаешься. Потому что "басмач" происходит не столько от тюркского basma – "набивной холст", "чёрная краска для волос", сколько от узбекского basma – "налёт". Впрочем, "Рабочая дама и налётчик" тоже ничего не разъяснит… И что интересно, взяли его в "коробочку" с двух сторон, словно сотрудники СОИС.
– Нет, мы не сотрудники СОИС, – коротко оглянувшись, сказала женщина. – Мы – "тростник колеблющийся". Родственное остаточное электричество вполне конкретного вашего тяготения или хотения.
– Материализующееся ваше желание, – подал голос мужчина, идущий сзади. – И вполне согласны, что до этих корней не так просто докопаться.
– Ой, да что тут докапываться?! – удивилась женщина в лапсердаке. – Неужто полковник никогда не сталкивался с фактами, когда в угоду его желанию информация стягивалась к нему как бы "по щучьему велению", а на самом деле – "по его хотению"? Всякие там секретные материалы: статьи, газеты, журналы, книги и так далее!
Агапий Агафонович согласился, что такое бывало. И тогда женщина сказала, что Солнце и вся Солнечная система планет, включая Землю, вошли в такое соотношение с небесными светилами, когда сознание человека разумного homo sapiens стало изменяться. Скоро простому обычному человеку станет доступно многое из того, что прежде было доступно только людям избранным, людям посвящённым. А уж в изменённом пространстве изменённому сознанию, что-либо возжелавшему, придётся привыкать и к заросшему мужчине неопределённого возраста, и к женщине в годах. В общем, с кем поведётесь, от того нас и наберётесь.
Она остановилась возле совмещённых арок, под сводом которых несколько плоских круговых ступенек поднимались на пустую каменную площадку. Площадку настолько полированную, что она казалась облитой водой. Так что, отражённые на ней предметы выглядели более реальными, чем пространство стен и лестничных переходов, среди которых теперь находился полковник. Ему захотелось шутливо съязвить, мол, а нельзя ли, чтобы материализующиеся желания были более приятными, ну, хотя бы поменьше звякали подковками?
– Вы всё ещё желаете знать, кто из них Бэмсик, а кто Председатель комитета СОИС? – строго спросил мужчина в сосульчатом малахае.
И Агапий Агафонович тут же позабыл о своих второстепенных желаниях, то есть все они соединились в один поток, в одно "хотение" знать – кто из них кто? Он почувствовал всё сжигающий огонь вибраций, исходящий от солнечного сплетения, как бы от камешка, брошенного в воду.
– Вон дверь, иностранцы уже заждались, поторопитесь, – сказала женщина.
И, подобно ласточке, взлетела на каменную площадку под арочными сводами. Заросший мужчина в бушлате и галифе неожиданно быстро взбежал за нею, неприятно громко звякая болтающимися подковками, и они исчезли.
Агапию Агафоновичу показалось, что на какую-то долю секунды свет под арками стал зеленоватым, а потом восстановился и даже усилился. Впрочем, это уже не имело значения, перед ним была дверь, за которой он надеялся получить ответ на мучающий вопрос.
Комната, в которую вошёл полковник, оказалась своего рода предбанником. Никаких тебе окон, две галогеновые лампочки как две жемчужины на высоком потолке, состоящем как бы из двух ярко окрашенных лекал – белого и чёрного (ян-инь). Свет противоположностей, своеобразные Пат и Паташонок, которых он не видит.
Готовый к внезапному нападению, полковник осторожно заглянул за огромный платяной шкаф. За ним находилась ещё одна дверь. Слава богу, облегчённо подумал полковник и, прежде чем приблизился к ней, ещё раз осмотрелся.
За дверью, точнее, на относительном расстоянии от неё, стояли два небольших аппарата, сверкающие зеркалами и линзами. (Кинопроекторы – решил полковник.) Один, из белого металла, стоял на высокой подставке, а другой, из чёрного, – на подставке пониже. Возможно, и не металла даже, а чего-то другого. Однако свет галогенки, укреплённой на потолке белого поля, падал прямо на чёрный проектор, а галогенки чёрного – на белый. Наверное, поэтому он подумал, что они источают свет противоположного назначения.
Через третье окошко в стене, не занятое кинопроекторами и более похожее на амбразуру, внезапно донёсся голос Председателя комитета СОИС. Агапий Агафонович, смиряя волнение, буквально подкрался к "амбразуре".
– Проникайте в эзотерические и экзотерические общества, в студенческие клубы и общежития, поднимайте людей. Настала пора занимать и обустраиваться во временны́х полостях Земли, которые с приближением астероида Фантом (осталось ровно месяц) будут самопроизвольно открываться повсюду. Планетарные события требуют планетарной перестройки. Земля как живое существо никогда не смирится со своей гибелью и, подобно другим взорвавшимся планетам, останется в виде огромного информационного поля. Мы, люди индиго , сольёмся с ним, а потом, когда изменится противостояние небесных светил, вернём нашу прекрасную голубую планету в первозданное состояние. То есть материализуем её.
– Погодите, а что, разве нельзя спасти планету без взрыва? Без превращения её в одно сплошное информационное поле?
Кажется, спросил профессор Бреус. По смыслу вопроса – он. А интонацией – голос больше похож на кимкурякинский. Но тогда почему его, полковника, там нет? Ведь, судя по значению излагаемой информации, он просто обязан там быть.
Ни о чем не заботясь, полковник заглянул в "амбразуру". Он увидел за трибуной, стоящей с левой стороны сцены, Председателя комитета СОИС, а за столом президиума – профессора с аспирантами. Что за люди находились в зале, полковник не успел рассмотреть, потому что в центре президиума, на местах, где обычно сидят наиболее авторитетные представители, восседали Наумов и Кимкурякин.
Это ещё что! – едва не вскрикнул полковник. Он увидел, что средний палец Наумова весьма неряшливо перебинтован, и уже догадался, что под бинтом спрятан металлический напёрсток.
В потрясении просунул голову в так называемую "амбразуру", чтобы закричать благим матом, что на этот раз его никто не проведёт, что он догадался о напёрстке. Но в эту злосчастную секунду Агапия Агафоновича буквально выдернули из "амбразуры" выскочившие из-за шкафа Дядя Сэм и штабс-капитан Рыбников.
– Господин полковник, вы подвергаете всех нас смертельной опасности, – каким-то быстросипящим шёпотом предупредил японец и, ловко сняв чёрный проектор, кинулся к выходу.
– Полковник, поторопитесь!
Дядя Сэм махнул рукой, мол, потом будем выяснять – что и как, а сейчас надо бежать отсюда, бежать не оглядываясь. Он легко подтолкнул полковника к выходу и, сняв белый проектор, в два прыжка оказался у двери.
Они выскочили в коридор очкуров и лестничных переходов, но бежать по нему не пришлось – круговая каменная площадка под соединёнными арками была рядом. Прижимая проектор к груди, штабс-капитан Рыбников весьма легко взлетел на неё. Полковник тоже не подкачал, а вот Дядя Сэм замешкался, потерял равновесие на серединной ступеньке. Благо, что Дядя Сэм длинный и сотоварищи успели ухватить его за плечи. В общем, только они все вместе оказались на каменной площадке, как послышался приближающийся железный шум ветра. Площадка с арками задрожала, создалось впечатление, что прямо под ними, словно в метро, мчится скоростная электричка.
Глава 39
Они стояли в полумраке, как бы под сводом беседки, выстроенной из арок. То есть им так казалось, потому что с усилением света стенки беседки разъехались, точно страницы раскладывающейся детской книги. Стена между лифтами опять украсилась ложными арками, а в простенках опять появились огромные тарелки, похожие на древние щиты. В глубине зала за "оазисами" из стеклянных журнальных столиков, кресел и диванов, обтянутых мягкой кожей, вновь обнаружилась овальная стойка "ресепшн".
Ни к кому не обращаясь, Дядя Сэм кивнул в её сторону.
Теперь он шёл впереди, за ним следовал японец, а полковник замыкал шествие.
Зачем он здесь, среди этих неизвестных людей? Может быть, лучше всего ему приотстать, тихонько выйти из гостиницы и направиться в кафе "Сталкер", как он и планировал до встречи с иностранцами?
Американец, резко остановившись, оглянулся, японец едва не наскочил на него.
– Агапий Агафонович, не отставайте, видит бог, что всё, что происходит вокруг нас, архиважно.
Возле стойки администратора стояли несколько человек с небольшими рюкзаками и чемоданчиками. Иностранцы с проекторами весьма легко влились в очередь и как бы растворились в ней, стали менее заметными. Впрочем, слабое утешение, потому что от столиков то и дело подходили новые клиенты, имеющие бронированные места, и очередь практически не продвигалась. И тогда, со всей своей представительностью начальника СОИС МГУ, Агапий Агафонович попросил одного из сотрудников за стойкой подозвать главного администратора гостиницы.
– Она занята и просила её не беспокоить, – ответствовал сотрудник, принимая паспорта поверх голов очереди.
Ничто не меняется, что прошлое, что будущее, всюду одно и то же, беззлобно и даже с некоторым удовольствием отметил полковник нерушимость российского обормотства. Увы, даже время пасует перед ним. Именно поэтому он не стал предъявлять корочки начальника СОИС МГУ, а воспользовался опытом бывшего заместителя проректора по международным вопросам.
– А я ещё раз настоятельно прошу позвать сюда главного администратора, – сказал Агапий Агафонович и весьма расчётливо возвысил голос. – У нас иностранные учёные отстали от группы… Или нам нужен международный скандал?
Из кабинетика с открытой дверью появилась очень милая молодая женщина в лёгкой кофточке и чёрной юбке в белый горошек. Она улыбнулась полковнику, и он, указывая на Дядю Сэма и штабс-капитана Рыбникова, сказал, что у них есть проблемы.
Едва ли женщина-администратор слушала иностранных учёных с бо́льшим вниманием, чем Агапия Агафоновича.
– Сегодня какой день и какое число? – почти синхронно поинтересовались Дядя Сэм и штабс-капитан Рыбников.
Это было настолько странно, что молодая женщина опять улыбнулась Агапию Агафоновичу.
– Сегодня первое мая, четверг, и к тому же выходной день. Я совершенно случайно оказалась на рабочем месте.
И тут выяснилось, что учёные-иностранцы поселились в две тысячи двадцатом номере ровно двадцатого марта, в день открытия гостиницы и тоже в четверг. Уплатили загодя, за месяц вперёд, но так получилось, что были в отъезде и задержались, а теперь не знают – их выселили из номера или нет?
Администратор села за компьютер, и уже через минуту было известно, что они выселены, а их багаж (два чемодана) сданы в камеру хранения гостиницы, которая работает круглосуточно, так что они могут получить его в любое время. Иностранцы пожелали продлить пребывание в гостинице, причём в том же номере. Администратор сказала, что прежний номер хотя и не занят, но уже забронирован. Она пообещала за ту же цену предоставить им номер более привлекательный, с видом на университетский парк. Но иностранцы стали настаивать, чтобы их снова поселили в две тысячи двадцатый. Более того, они готовы были проплатить десять суток своего отсутствия, чтобы ни у кого не возникало даже подозрений, что они съезжали из номера.
Здесь администратор опять со значением взглянула на Агапия Агафоновича, и он опять виновато пожал плечами. Он действительно не понимал иностранцев. Между тем главный администратор поняла их по-своему. Неожиданно резко сказала:
– Только не надо никаких проплат!
Она приказала сотрудникам немедленно поселить учёных в две тысячи двадцатый номер и ушла, даже не взглянув на Агапия Агафоновича.
Получив ключи, Дядя Сэм и штабс-капитан Рыбников попросили полковника незамедлительно подняться с ними. На его предложение – захватить багаж – заявили, что багаж подождёт. Штабс-капитан Рыбников с удовольствием постучал по проектору.
– Главное сейчас здесь.
Две тысячи двадцатый номер оказался люксом. Агапия Агафоновича не удивило, что Дядя Сэм и штабс-капитан Рыбников, не снимая обуви, прошли по роскошным коврам и прямо в верхней одежде стали устанавливать на столе принесённые проекторы. Он чувствовал, что сейчас произойдёт что-то очень важное.
Занятые установкой аппаратов, иностранцы как бы забыли о присутствии полковника. И тогда он сам напомнил о себе – потребовал, чтобы его немедленно отправили в настоящее время. Однако требование, как говорится, повисло в воздухе. Иностранцы не спешили реагировать: как протирали линзы окуляров, так и продолжали протирать. Полковник рассердился.
– Штабс-капитан Рыбников, с вами говорит полковник, не забывайте о субординации – выполняйте приказ.
Иностранцы переглянулись, и Дядя Сэм сказал, что звание здесь ни при чём – приказ невыполним. В море застывшего времени девятисекундная полоска настоящего – настолько крохотная полынья , что в неё просто невозможно попасть. Чтобы осилить проблему, они отказались от прошлого. Им казалось, что таким способом они уменьшат море и полынья станет как бы побольше. Из будущего (без прошлого) будет попроще попасть в настоящее время . Они не учли, что настоящее для будущего – это прошлое. Так что отправить полковника в настоящее время у них нет никакой возможности. Они лишились настоящего, когда в угоду своим ошибочным представлениям переформатировали телелинзы.
– И ещё моя скажет вам, господин полковник, в Горном Хуторе (двести "камэ" – Владивосток) мы понарошку капали на кнопка телелинзы раствором белой глины, настоянной на дальнегорской сеточка , чтобы лучше цель попадать. Обман получился. За будущим – будущее время попадать: десять – десять. А наводка на цель прошлогоднюю: ноль – ноль и ни с места.
– А как же вы сами теперь – навсегда останетесь в будущем? Или отсидитесь, пока произойдёт столкновение с астероидом, а там видно будет? – изумился полковник.
Он решил работать под дурика, чтобы, не афишируя намерений, досконально разобраться, откуда и каким образом попали в его стол донесения Гарвардских изобретателей.
– Не будем скрывать, – сказал Дядя Сэм. – И такие мысли имели место быть, но только как крайний случай.
И тут выяснилось, что они спешили на встречу с Агапием Агафоновичем как раз потому, что надеялись с его помощью попасть в настоящее время . С тех пор, как они оказались в будущем, а они оказались в нём двадцать шестого декабря две тысячи четвёртого года, они всячески пытались встретиться с ним.
– Ну, как-то бы сообщили донесением, мол, так-то и так-то – находимся в будущем, – хитро подсказал Агапий Агафонович.
Сообщали, в голос воскликнули иностранцы. Да только их донесения в любом виде не доходили. По эйнштейновской теории относительности их адресат всегда оказывался в прошлом.
Агапий Агафонович едва не ляпнул, что два последних донесения дошли. Ну просто как олух, чуть не раскрылся. Видимо, в его обстоятельствах, чтобы стать всамделишным дуриком, уже не много ему и осталось. И он приказал себе – бдительность и ещё раз бдительность!