- Ну, слава те, Господи! Отлегло! Я‑то уж, понимаешь, решил, что это старческая глухота на меня навалилась. Стою, понимаешь, и думаю: ну надо же, какая досада! Граждане, понимаешь, Заруба и Гильямов достают свои распрекрасные паспорта - а я не слышу, ну ни звука! Не иначе как оглох, думаю. Вот это был бы номер, как считаешь?
- Да ну что вы, Владимир Фёдорович! - отмахнулся Нелыкин. - Вы и не старый ещё, а будут со слухом проблемы - так вылечат. Сейчас же всё лечат, не то что уши там, например… Ещё и путёвку получите в санаторий, в Швеции вот сейчас хорошо, не жарко. Не переживайте.
- А чего ж это тогда был за фокус с паспортами? - спросил я Нелыкина, внимательно разглядывая лицо белобрысого Зарубы. Лицо белобрысого Зарубы шло красными пятнами.
- Да какой там фокус, - легкомысленно буркнул Нелыкин, снова уставившись в свой монитор. - Нет у них никаких паспортов, вот и весь фокус.
- Как?! - я, как мог, изобразил на лице ужас. - У двух великих покорителей Космоса, у двух безотказных первопроходцев, у двух, так сказать, Магелланов нашей эпохи –
Гильямова Сергея Олеговича и Зарубы Вадима Петровича - нет паспортов?!
- Нет, - сознался Нелыкин.
- Даже у Вадима Петровича?!
- Даже у Вадима Петровича.
- Но как же так, Нелыкин?! Как такое может быть?!
- Такое очень даже запросто может быть, товарищ майор, - заверил меня Нелыкин. - Если учесть, что им обоим нет ещё шестнадцати лет.
У Зарубы уже дрожала верхняя губа - и вибрация от неё комично передавалась на конопатые щёки. Ну, давай, подумал я. Давай уже, зря я, что ли, цирк этот тут развёл, издеваюсь над тобой, объясняю тебе, что сопляк ты, желторотик, от горшка два вершка, молоко на губах не обсохло, романтик пустоголовый, мамкин сын…
- Как это странно, - медленно сказал я, - что человеку, обладающему глубочайшими знаниями относительно статистики нарушения дисперсий, ещё нет шестнадцати лет…
Вот так. Сейчас ты носик вытрешь рукавом, потом не сдержишься, раз шмыгнешь, два шмыгнешь - да и разревёшься. И назовёшь меня фашистом, и гадом, и как только вы меня не называли с вот этого самого стула. А после истерики поедешь ты тихо-мирно домой в свой Акмолинск, и, быть может, ума наберёшься там.
- Перестаньте, - сказал вдруг чернявый Гильямов. - У нас есть право совершать ошибки, потому что если их не совершать, то не совершится вообще ничего. А вы над нами издеваетесь. За что? Мы хотим делать что - то полезное и интересное. Что в этом плохого?..
Он говорил, по-прежнему глядя в точку перед собой.
Я понял, что это был за ступор такой: у него разрушилась мечта, и смотреть ему никуда не хотелось. Тот корабль, у которого их выловили, уже полчаса, как отбыл, и мысленно этот Сергей был там, на нём. Ну ничего. Мечты - они тем и хороши, что им можно предаваться на расстоянии от объекта грёз.
Вот о чём мечтал в детстве я? Ну, правильно - о еде. Как всякий ребёнок, переживший Войну, родившийся в Войну, или родившийся сразу после Войны - я мечтал о еде.
До умопомрачения. До полной невозможности воспринимать мир как-то иначе, нежели через призму гипотетической съедобности предметов.
Когда вернулся отец, я уставился на его культю - стоял и заворожено смотрел на ногу, заканчивающуюся чуть выше колена. Он подумал, наверное, что я испугался его увечья, и, улыбнувшись, легонько хлопнул меня, восьмилетнего скелетишку, по плечу: не боись, мол, всё в порядке.
А я очнулся, поднял на него глаза и тихо спросил: "Папа, а ты ногу всю съел?!"… Он рванул меня к себе, и то ли ткнул меня носом в своё плечо, то ли сам зарылся в меня лицом - и заплакал, тихонечко поскрипывая зубами…
Как он работал потом… Как все они, одноногие, однорукие, или совершенно здоровые, но все до одного - со страшными глазами, пронзительными и яростными, - работали тогда. Разбирали завалы, строили, убирали с улиц искорёженную технику, снова строили: дома, школы, больницы, университеты, заводы, аэропорты, дороги. По всей огромной, возрождающейся через десятилетия после развала, великой стране стоял сплошной треск мышц.
И выстрелов. Потому что никуда не делись фашисты - они просто потеряли хозяев. Никуда не делись предатели - они просто лишились кормушки. Ничего особенного не сделалось с негодяями - просто наступил мир и они полезли из щелей, в которых затаились на время войны.
Те же фашисты, те же предатели и те же негодяи, с которыми отец воевал, будучи солдатом, стали убивать, грабить и обманывать воспрянувших было людей - и тогда отец стал воевать, как милиционер.
А я тогда всё мечтал об одном: наесться досыта. И потом, когда мечта эта стала сбываться всё чаще и чаще, почему - то ничего на смену ей не приходило, никаких новых жажд.
До того дня, когда оперативную группу отца не сожгли прямо в участке из трёх "хашимов".
Это была одна из крупнейших рэкетирских банд если не в Союзе, то в республике - точно. Я не успел, конечно, поучаствовать в их поимке, но потом наверстал за счёт других. Потому что уже точно знал, чего хочу больше всего: истреблять тех, кто паразитирует на мирной жизни, кто цинично рушит вселенную свободных людей, созданную моим отцом на дымящихся руинах ада.
Треть века я мечтал об одном: ловить их, сколько хватит сил. И эта мечта тоже сбылась, и даже более того: сил ещё предостаточно, а ловить, собственно, уже особо и некого.
Разве только что вот. Полюбуйтесь, майор Свирский, полюбуйтесь, Владимир Фёдорыч, дорогой вы мой человек, заслуженный работник милиции, начальник Отделения внутренних дел по Западному корпусу космопорта "Байконур", на своих злоумышленников. Эких вы волчищ матёрых сцапали, товарищ майор. Поздравляю!
Впервые появилось в новом СССР поколение, мечтающее не о еде или мести, а о работе, о пользе, о нужности своей грезящее - а вы ему: "Предъявите ваши документы!".
Ну не паскудство? Выходит, что если нет тебе ещё шестнадцати лет, то нет у тебя и права быть стоящим человеком. Так, а?
Хотя и толку-то с них, мышат эдаких…
Когда чернявый мышонок прервал свой монолог, я спросил:
- Вы хоть девятый класс окончили?
Гильямов даже не моргнул, но поджал губы. Заруба дёрнул щекой и уставился в пол. Так что ответил за них Нелыкин.
- Да какой там… - зевнул он, тыча пальцем в монитор перед собой. - Регулярные пропуски фигурантами занятий в школе номер четырнадцать города Акмолинска отмечаются с середины января. То есть, с начала второго полугодия… Во‑о‑от… Дирекцией школы представление в детскую комнату милиции направлено тридцать первого января… Та-а‑ак… Беседы с родителями…
Нелыкин повозюкал пальцем по дисплею, открывая новые файлы, и несколько оживился:
- Второго февраля - постановление ДКМ о запрете на посещение пионерами Гильямовым и Зарубой космоцентров Акмолинска, всех трёх. А у них там такая программа была, Владимир Фёдорович! Такой даже наш "Динамо" пристыдить можно. Батюшки-батюшки!.. Центрифуга…
Усилители… Симуляторы БРК‑53, "Зенон", АННД‑2 …Полярный стабилизатор… Понятия не имею, что такое полярный стабилизатор, Владимир Фёдорович. А вы знаете?
- А "Зенон"?
Нелыкин пару раз щёлкнул ногтем по дисплею и, прочитав про себя справку, уважительно поцокал языком:
- Чего только нет в этих космо-центрах… Какую досаду, наверное, испытывает человек, которого отлучили от симулятора "Зенон" за прогуливание школы!
- Так ведь помимо космо-центров, товарищ капитан, есть ещё и самые обыкновенные спортивные комплексы, - пояснил я Алексею. - Там тоже можно гробить организм нагрузками, изнашивать суставы и рвать жилы - но уже без научного контроля. Зато туда доступ не перекроют, понимаете, товарищ капитан?
Чернявый Гильямов вдруг посмотрел на меня - с нескрываемым злорадством. И сказал, старательно подражая моей шутовской интонации:
- А нет такого закона, чтобы советского школьника от спорта отлучать!
- Ваша правда, Сергей Олегович, - мне снова пришлось вздохнуть. - Нет такого закона. Зато есть закон об обязательном среднем образовании. И вот его-то вы злостно нарушаете аж с января месяца.
- Ничего мы не нарушаем! - вскинулся белобрысый. - Мы школьный курс не прерывали! Ну спросите, спросите меня по любому предмету!
У нелыкинского стола лежали их рюкзачки. Компактные такие рюкзачки, недра которых были аккуратно поделены на секции: для пищевых концентратов, для медикаментов, для инструментов. И, конечно, были там и отделы для электронных библиотечек. Весь учебный курс старших классов и даже несколько вузовских дисциплин.
- Заочно обучаетесь, значит, - констатировал я. - Без отрыва от физподготовки. Эт хорошо. Но смотрите-ка, что у нас получается. Всякий нормальный гражданин, желающий связать свою судьбу с Космосом, проходит следующий путь. Прежде всего, он заканчивает среднюю школу. Да-да, не заочно, а самым обыкновенным, общепринятым образом: ходит на уроки, получает по возможности как можно больше пятёрок, и, наконец, с блеском (а может и без особого блеска, по-разному бывает) сдаёт выпускные экзамены. После этого он, как каждый советский мужчина, проходит службу в Вооружённых Силах. От каковой вы, кстати говоря, только что попытались уклониться… Сидите на месте, пожалуйста, и дайте мне продолжить мысль!.. Да, вы, граждане, намереваясь сбежать с Земли, по сути совершили попытку уклонения от базовой службы в армии. Каковую пройти следует хотя бы в егерских частях или городских дружинах. Далее, - я загнул ещё один палец, - личности, настроенные на работу за пределами Земли, все до единого остаются на сверхсрочную службу: в войсках, имеющих специфику, схожую с избранной ими работой. Вместе с базовой службой это у нас получается четыре-пять лет. Пусть будет четыре.
Потом - университет. Еще четыре года. После - стажировка, причем никого сразу не распределяют на дальние объекты, и молодые спецы обмахориваются на Земле - ещё года четыре. И что же у нас получается? Четыре да четыре да четыре - итого двенадцать лет. Которые для вас начнутся только, напоминаю, после окончания средней школы, что случится не ранее, чем через год. В общей сложности, от иных планет вас отделяют тринадцать лет весьма насыщенной жизни. Тринадцать - нехорошее число, но что поделать?
- Всё это формализм! - яростно выпалил Заруба. - Косная, отжившая система! Через тринадцать лет устареют те знания, которыми мы обладаем сегодня! А там, на дальних объектах, сегодня на счету каждый такой человек! Вы же предлагаете нам вяло шевелиться здесь, в то время когда… когда… когда там… каждый…
Он сбился под ласковым взглядом Нелыкина. Тот сидел, подперев подбородок кулаком и не мигая разглядывал выступавшего - так, словно был его бабушкой, приезжающей из деревни раз в год.
- А что ж вы, товарищ, там со своими знаниями делать-то будете? - елейно спросил он окончательно стушевавшегося Зарубу. - Марс, как говорят, не загородная дача, там теоретикам туго. На Луне тоже вопросы решаются не одной только силой мысли, там еще и навык нужен. А уж на каком-нибудь Ганимеде сам чёрт оба копыта своих обломает, вместе с рогами. Так куда ж вы собрались, ребята, заочно обучающиеся, а?
Заруба ожесточенно сопел, но Гильямов подумал несколько секунд, и ответил:
- Вот там, где теоретикам тяжело, а ваши черти копыта ломают - мы опыта и наберёмся. Быстрее, чем здесь - раз в сто быстрее!
- А нет такого закона, - сказал я. - Нет такого закона, чтобы советские школьники опытом обзаводились за счёт здоровья и жизни сотен других людей.
Я подождал, пока оба путешественника нальются устойчиво красным, и продолжил, ткнув пальцем в потолок, в данный момент как бы символизирующий ледяной вакуум Вселенной:
- Вот там, граждане задержанные, любая ваша ошибка, даже самая ничтожная, обязательно обернётся катастрофой. Так что такой опыт обрести вы сможете только один раз - первый, он же последний…
На панели стола вспыхнуло окно дежурного, я ответил.
Дежурил Токорбаев - и я увидел, что его и без того не самые широкие глаза сейчас вовсе ужались до минимума.
- Товарищ майор, за диверсантами прибыл конвой! - судя по всему, эта новость его самого отчего-то весьма радовала.
- Ну, впустите конвой…
Конвоиры были старше задержанных лет, от силы, на пять. Главной была инспектор кызылординской Детской комнаты милиции лейтенант Динашева - обладательница умопомрачительных ресниц, черной косы и редчайшего казахского имени Пенелопа. Новенький бирюзовый мундир, несомненно, ей шёл, но в комплекте с этими вот километровыми ресницами и всем прочим выглядел некоей архаической нелепицей, вроде тазика, который дон Кихот из Ламанчи таскал на своей голове, полагая шлемом Мамбрина.
Санчо Пансой при инспекторе Пенелопе Динашевой состояло некое гражданское лицо, лет девятнадцати, со старательно нахмуренными бровями. На гражданском лице будто бы даже светилась надпись: "Я - студент педфака на практике; будьте снисходительны!".
Сразу после взаимных представлений инспектор начала суетиться. Она зачем-то ещё раз сняла биометрию с задержанных, ещё раз убедилась, что они - именно Гильямов С. О. и Заруба В. П., сделала ещё одну копию акта о задержании, и, в конце концов, затеяла ещё одну разъяснительную беседу.
- По Союзу это уже восьмой случай с начала года, - сообщила она почему-то Нелыкину. - В прошлом году было зафиксировано девятнадцать попыток проникновения детей и подростков на космические суда. Восемь случаев переохлаждения, десять случаев обезвоживания, иные травмы. Одного мальчика придавило погрузчиком - в результате у него серьезно повреждён позвоночник…
Субчики наверняка слышали всю эту статистику неоднократно, и не проявляли ни малейшего раскаяния по поводу возможных несчастий. Зато Нелыкин встрепенулся:
- А ведь их всех в погрузочном шлюзе отлавливают, и этих - тоже, - сказал он. - Они отчего-то уверены, что на корабль можно попасть именно таким путём…
Гражданское лицо вдруг фыркнуло:
- "Отчего-то"! Понятно - отчего. Начитались Курлыкова, вот и весь секрет. Ну, Курлыков, публицист. "Двадцать очерков с маршрута Земля-Марс-Земля". Сам-то он за пределы космопорта на Марсе не выходил, но слывёт главнейшим специалистом по побегам с Земли.
Нелыкин посмотрел на него с уважением. Он вообще пренебрегал теоретической базой, потому что в уголовном деле больше полагался на практику, в которой равных ему было не много - до операции на сердце. А тут вдруг паренёк сходу объяснил то, над чем мы ломаем голову уже третий год: почему вся эта публика рвётся именно в самый опасный погрузочный шлюз.
- Этот Курлыков много всякой ереси написал в книжке своей, - с хищным удовольствием продолжил изобличать практикант. - Просто удивительно, что ещё никто не погиб, следуя его советам. А ведь следуют! Под впечатлением от примера московского пионера Васи Середяна, якобы бежавшего на Марс и даже принятого там в бригаду связистов. Разумеется, Вася Середян существует лишь в воображении публициста Курлыкова… Эх! Взять бы его за шкирку, да заставить написать опровержение!
Белобрысый Заруба свирепо глянул на гражданское лицо и, судя по всему, собрался было заявить, что, дескать, нет такого закона - советских публицистов за шкирки хватать! - но потом вдруг передумал и с индейским хладнокровием уставился в стену.
- Ладно, - сказал я, - пакуйте эти молодые организмы.
- Что? - переспросила инспектор Динашева, моргнув несколько раз - так, что случился даже небольшой сквозняк.
- Забирайте, - я сделал рукой величественный жест. - Вы их сразу домой отправите?
- Нет, поздно уже, ночь, - ответила она. - Переночуют у нас в Центре, а утром мы их ведомственной "стрелой" отправим в Акмолинск. Там их Ольга Павловна встретит. Ребята, вы ведь знаете Ольгу Павловну?
Судя по тому, как померкли их взоры, эту самую Ольгу Павловну ребята, уж конечно, знали очень хорошо - и воспринимали её куда серьёзней, чем старых клоунов вроде меня. Должно быть, сложная женщина.
Инспектор снова засуетилась: оказалось, что собирать в дорогу аж двух старшеклассников, оснащённых аж двумя рюкзачками - занятие ответственное и даже драматическое. Наконец, усталые и недовольные ребята были готовы вернуться домой.
- Спасибо вам большое! - часто-часто замахала ресницами лейтенант Пенелопа Динашева. Смотреть на это можно было бесконечно.
- Нам - то за что? - ответил я. - Вот внизу, на пропускной, дежурит сержант Токорбаев, задержавший этих правонарушителей. Вот он - герой. В торжественной обстановке вручим ему орден. "За поимку космических зайцев", второй степени, да.
- За двоих разве не первая полагается? - хмуро пошутил Гильямов.
- За двоих - вторая. Вот если бы вы оказали сопротивление при задержании, то тогда бы была первая!
- Ага, - хмыкнул Заруба. - И нашивка за ранение. Пойдём, Гиля…
- До свиданья, девочки и мальчики, - я отсалютовал им ладонью и закрыл дверь. Даже когда они зашли в лифт, было слышно, как неистовствует Пенелопа Динашева, взывая к взрослой сознательности отдельных школьников. Вот так вот. Я им полчаса объяснял, что никакие они не взрослые, а самые что ни на есть дети (во вполне свинской, причём, манере объяснял), а она мне сейчас всю эту педагогику порушит за пять минут. "Взрослые", да уж…
Правый висок уже давно ныл пронзительно и длинно, а в левый, наоборот, вяло долбилась невнятная тупая боль.
Присев на стол, я принял свой вечерний коктейль из пилюль, запив его выдохшимся нарзаном.
- Охраниловка у нас - ни в какую, - рассеянно наблюдая за мной, сказал Нелыкин. - От верблюдов и овец ещё помогает, а от старшеклассников - уже нет. Они в нужном секторе сканеры заблокировали за минуту. А уж через три забора перемахнуть таким акробатам - тьфу. Фашистов на нас нет, вот что. Расслабились… Ты домой-то едешь?
- Смысл? - спросил я, допив минералку прямо из горлышка. - В семь утра орбитальный транспорт встречать.
Так что я лучше в комнате отдыха устроюсь, за аквариумом. А ты дежурь. Но до шести чтоб тишина, понял?
Нелыкин изучил болезненную гримасу на моём лице и отключил подпитывающую мигрень иллюминацию. В сумраке матово тлели панели столов и открытый нелыкинский монитор. А ещё через окно валил, как пар из распахнутой бани, зыбкий белый свет.
Далеко справа от нас поднималась над степью ослепительная, равнодушная к земной гравитации медуза. Очертания корабля нельзя было угадать в этом не то облаке, не то клубке ионовых сполохов, ползущем в термосферу, но судя по тому, что начиналась среда - с одной из площадок Северного корпуса стартовал лунный грузовой.
Словно компенсируя отсутствие на ночном небе своего пункта назначения, корабль сам поливал землю белесым мерцанием, высвечивая взгорки и солончаки, обозначая непроглядными тенями рытвины и низины. Слева блестела, змеясь, Сырдарья, а наискось от нас сверкала нитка ЛЭП, прямая, как джеб. Она устремлялась сначала на север - в подстанцию Оразбай, - а потом, сложно изламываясь, тянулась через пески и степи, через Бетпак-Далу и Сары-Арку до самой Курчатовской зоны, энергетического сердца континента.
И нёсся к нам по той тропе вырабатываемый десятками реакторов ток: через Сары - Арку с Бетпак-Далой, через степи с песками, на подстанцию Оразбай, - к пяти корпусам космопорта, в силовые ангары. Начавшее свой путь в семипалатинских пустошах, электричество заполняло аккумуляторы антигравов и ускорителей здесь, на Байконуре, чтобы уже очень скоро, обретая свободу, поднять корабли на орбиту Земли, и оттуда разогнать их до скорости, близкой к своей собственной.