23:51
…тебе, скотине, дар пророка дан…
- …куда же ты полез, дурной оборотень?
От склянки несло ядрёной химией. От хмурой Колиной физиономии - перегаром. Александр Петрович закашлялся, попытался сесть. Рядом, равнодушные к старому учителю, стояли братья Чисоевы. Слева - Артур, справа - Шамиль. Во тьме они казались близнецами.
- Вот! - довольно подытожил псих, пряча захватанный пальцами флакончик. - Не помрёшь, ещё побегаешь.
Выпрямился, подмигнул со значением:
- Уйти думал, Сашуня? И не надейся. Если понадобится, из Шеола вытащу. По полной ответишь, оборотень!
Учитель вздрогнул. "Сашуней" он был лет семьдесят тому. Но даже не это главное. Голос! Куда подевался контуженный псих с его дурной малороссийщиной?
Странное дело. Чисоевы как будто не заметили.
- Не слышат. - скверно ухмыльнувшись, подтвердил Коля. - Это, Сашуня, наше с тобой дело. Точнее, моё. Я работаю, а ты мне мешаешь. Спросишь, почему оборотень? Потому что чужую шкуру ты надел, агнцем невинным притворился. А ещё - потому что предатель. Я сразу почуял, как тебя увидел. Кого обмануть замыслил? Тебе, скотине, дар пророка дан, частица всевиденья, а ты только шкодить горазд. Ничего, с Артурчиком решу, тобой займусь. Надеюсь, не откажут.
Оскалился, отступил на шаг:
- Ну, от! Тэ, що дохтур пропысав.
Светлый, ласковый взгляд идиота…
23:53
…это и есть мой грех, брат…
- Ничего, - Александр Петрович отстранил могучую длань Шамиля. - Всё в порядке. Переволновался, наверное.
Чисоевы переглянулись.
- Всё из-за тебя, - буркнул Шамиль. - Старый человек, уважаемый человек! Идёмте отсюда. Сан Петрович. Правильно вы сказали, пусть теперь Артур думает. Не маленький он, сообразит.
- Не уходи, брат!
Артур опустил голову, вдохнул поглубже:
- Не уходи, послушай. И вы всё слушайте! Меня, Чисоева, слушайте!..
Громом ударил голос. Лёгким шелестом ответило эхо.
- Спросили меня о грехах моих. О том, за что Он на меня прогневался. Не тайна это, сразу понял, сразу догадался. Потому и взбесился, как пёс!
Выгнулся дугой, уставился в чёрный зенит:
- Слышишь, да? Видишь, да? Много грехов у Артура Чисоева. Какой мужчина без греха? Но это пустые грехи, лёгкие. Как я Чисоевым стал? Железным Артуром? У одного - родичи, у другого - золото в кубышке. А у меня что? Спорт был, слава была, титул чемпионский был. У тебя, брат, таких титулов много, не сосчитаешь. А у меня - один, да и тот краденый.
Дрожа всем телом, Артур отвернулся от неба. Посмотрел брату в глаза:
- Турнир помнишь? Памяти отца, памяти Рустама Чисоева? Всех я победил, всех заломал. Если бы не турнир, не пошёл бы я дальше, не стал бы Железным. Какая река у Цезаря была, Александр Петрович?
- Рубикон, - еле слышно ответил старик.
- Вот! Турнир памяти отца - мой Рубикон, как у римского Цезаря.
У Шамиля отвисла челюсть:
- О чём ты, брат? Твоя победа, чистая победа. Назаренку заломал, Зайца заломал, красиво заломал. Честно победил! Это я слабину дал, коньяка, дурак, выпил. Сам виноват, вместе пили…
Артур застонал:
- Нет! Я, тварь поганая, чай пил, понимаешь? Чай! Тебе улыбался, коньяку подливал, брата старшего спаивал. О тебе думал? Об отце покойном? Нет! О том, чтобы первым стать, думал. Хотел из-за твоей спины выйти, обогнать, Чисоевым Первым назваться!..
Закаменел лицом, на колени опустился.
Дрогнула твердь…
- Это и есть мой грех, брат. За него и карают, меня - и всех моих, до последнего колена. Простить не прошу, не простится такое. Но ты знай, брат. И все пусть знают. Все!
Тихо, очень тихо…
Ночь.
Чисоев-старший закусил губу, скривился, как от боли:
- Брат!..
- Минуточку! - плетью ударил чужой голос.
Ночь плеснула огнём.
23:56
…увы, поздно…
…Идол горел толстая обугленная спичка. Горел и камень-валун, хотя камням гореть не положено. Горела земля у его подножия, превращаясь в обугленную плешь.
- Вот так-то лучше. "Кумиры богов их сожгите огнём". Как верно уточнил уважаемый Александр Петрович. Второзаконие, глава 7.
Ватник тоже сгорел вместе с кедами и кепкой без козырька. Па том, кто стоял посреди двора, белым огнём светился длиннополый плащ, похожий на халат санитара. На голове - сгусток пламени, пылающая шапочка. Из-под неё выбивалась грива волос: светлых с чёрными, крашеными "перьями".
- Кто не должен видеть, да не увидит. Кто допущен, пусть подойдёт ближе.
Первым шагнул учитель, за ним Шамиль.
- Я сказал!
Артур остался недвижим. Скрестил руки на груди…
Пламенный санитар расхохотался:
- Каешься. Артурчик? Мун кватна, дорогой! Поздно, поздно! У тебя было не семь, а трижды по семь лет. А ты, красавец, о чём думал? О деньгах? О бабах? Значит, теперь очередь думать мне!..
- Не надо! Стой!
Шамиль сверкнул глазами:
- Не знаю, кто ты, но скажу…
Вновь хлестнула плеть-смех.
- Не знаешь? Ой, Шамиль, ой, насмешил! Конечно, не знаешь. А вот я знаю тебя с зачатия. Первый раз выручил тебя на трёхмесячном сроке, когда у твоей матушки чуть не случился выкидыш. Последний раз сейчас - убедил майора не лезть на рожон. Не благодари, это моя работа.
Тряхнул гривой, качнулся к стоящему на коленях Артуру:
- Редкая ты дрянь, Артурчик. Думаешь, почему я тебя ещё не прикончил? Жену твою, дочь, внука? Всё впереди, грешничек! И не вини меня, себя вини. Я-то в своём праве. Александр Петрович, вы у нас сегодня пророк. Подтвердите!
Бывший классный руководитель мотнул головой:
- Не по адресу. В пророки не записывался, извините. Впрочем, если вы имеете в виду 32-ю главу книги Бытия…
- Бинго!
Пальцы сухо щёлкнули, рассыпав веер мелких искр.
- "И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари…"
- Эй! - суровым голосом воззвал Шамиль. - Замолчи!
Не богохульствуй! Пророк Якуб, мир ему, не боролся с Ним!
- С Ним?
Пламенный санитар внезапно стал серьёзным:
- С Творцом, естественно, нет. Это невозможно, так сказать, но определению. С тем же, кто Его представляет, исполняет волю Его…
Александр Петрович кивнул:
- Есть толкование. Иаков боролся с ангелом-хранителем брата своего Исава, которого обманул - и вновь собирался обмануть.
- Спасибо, любезный пророк. Ну что, разобрались? Александр Петрович здорово превысил свои полномочия, но грешника ему не защитить. Такая вот, граждане, загогулина.
- Погоди! - заспешил Шамиль. - Не трогай брата, не сержусь я на него. Я что, маленький был? Не знал, что такое коньяк-шманьяк? Он наливал, но пил-то я!
Белый огонь вспыхнул ярче:
- Не проси, Шамиль. Меня, твоего спутника, за чужих просить - пустое дело. Я дал Артурчику срок - долгий, целую жизнь. Если бы он подошёл к тебе, повинился, а ты бы простил, обнял…
- Я прощаю! Я обниму!..
Шамиль! - выдохнул Александр Петрович. - Иди к брату, быстро!
Сноп искр - резкий взмах руки. Чисоев-старший замер. Полуоткрытый рот, струйка слюны течёт на подбородок. Застывший, как у мертвеца, взгляд.
- Хороший совет, Александр Петрович. Но, увы, поздно.
- Не поздно!
Артур Чисоев поднялся с колен. Расстегнул ворот рубашки, шагнул вперед, грудью на белый огонь:
- Не поздно. Я иду к тебе, брат!
III. АРТУР ЧИСОЕВ
ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ
00:01
…ты что, каменный?
Рука соскользнула. Пот? Ерунда! Потных Артур Чисоев хватал и бросал на раз - привык за годы тренировок. Старая привычка никуда не делась. Но крашеного медбрата словно натерли маслом. Твёрдый, горячий, гладкий - не уцепиться.
Медбрат, подумал Артур. Нет-брат.
Недобрат.
Сгинул плащ, похожий на халат. Противник был в борцовском трико, красном, как язык пламени. Артур тоже был в трико - тёмно-синем. Он не удивился: некогда. Трико? Арена? Всё правильно. Артур шёл к брату, а медбрат стоял на пути.
Такие дела.
Рывком медбрат сократил дистанцию - сбивая руки, проходя вплотную. Артур вывернулся чудом. Нырнул, скользнул за спину, но медбрат, гори он огнём, оказался на диво проворен. Борцы замерли: каждый, сильно наклонившись вперёд, успел обхватить соперника за шею, вцепился мёртвой хваткой. Теперь свободные руки борцов плели сложную силовую вязь, пытаясь выиграть второй захват - беспощадный, единственно верный.
Вокруг гигантской чашей распахнулся многотысячный стадион.
…первые секунды поединка. Они вскрывают знание о сопернике, как консервный нож - банку. Чтобы рассказать о себе, соперник должен сопротивляться. Самые страшные, самые опасные - те, кто не сопротивляется. Ты делаешь всё, что хочешь, пьянея от безнаказанности. Всё! До последней, убийственной секунды, когда понимаешь: вот, ты подписал себе приговор, и обжалованию он не подлежит.
Поясница. Колени.
Плечи. Локти. Живот.
Скорость и резкость. Сила и реакция.
Мышцы и связки. Суставы и сухожилия.
Тело дралось, как солдат в рукопашной. Тело знало, что смертно, уязвимо; плевать оно хотело на это подлое, предательское знание. Ничего не болело. Всё служило верой и правдой.
Захват!
Захват, вход, бросок - настоящий, амплитудный, на пять баллов. Без разведки, нахрапом. Такое удавалось, и не раз, особенно с наглецами, любящими форс. Этот из позёров, может попасться.
Захват!..
Ты что, каменный?
00:02
…почему ты не застрелился. Артурчик?
На трибунах взрёвывала толпа.
Зрители приветствовали каждую удачу медбрата - и разочарованно смолкали, когда Чисоеву удавалось выйти сухим из воды. Вопли мало смущали Артура. Его мучило другое: от соперника резко пахло коньяком. Голова шла кругом, и Чисоев не сразу обратил внимание на главное нарушение правил.
Судьи на арене не было.
Скользкий удав с пятизубой пастью извернулся, нырнул под мышку. Обвил, обхватил. Чужое плечо ударило в грудь, ниже ключицы. Не соскочить, понял Артур. Он пошёл навстречу - легко, покоряясь чужой силе. В последний миг, уже отрываясь от земли, толкнулся ногами - увлекая медбрата за собой, скручиваясь с ним в единый клубок, ком мышц и ярости.
Чаша стадиона завертелась, слилась в разноцветный калейдоскоп. Цвета были блёклые, как в старых советских фильмах, снятых на пленке Шосткинского ПО "Свема". В смазанной круговерти, окнами во вчерашний день, выделялись резко обозначенные, знакомые лица. Вика. Ксюха. Маленький Вовка. Александр Петрович. Девочка Таня с огромным букетом.
Единственные, кто не кричал, подбадривая медбрата.
В проходе меж секторами, в пяти шагах от арены, замерла бронзовая статуя. Позади неё горячий ветер вздымал пыль, гонял по ступенькам шуршащий мусор: конфетные фантики, обёртки от мороженого, билеты. У Артура слезились глаза.
Он никак не мог рассмотреть: кто стоит в проходе? Отец? Брат? Бронза, припорошённая пылью?
Камень загораживал дорогу.
Камень, от которого несло коньяком.
…камень.
Памятный валун, сгоревший там, во дворе, за спиной, сведённой от напряжения в крутые узлы; восставший из пепла. Под руками, в захвате, плечом в плечо - камень, камень, камень.
И шёпот - гулкий, эхом бьющий в виски:
- Почему ты не застрелился, Артурчик?
Это не борьба. Это работа каменотёса. Грузчика. Древнего, мать его, грека, о котором рассказывал школьникам Александр Петрович. Грек катил камень в гору - день за днём, вечность за вечностью, зная, что ноша сорвётся обратно, что придётся спускаться и начинать всё сначала.
Греку повезло: его камень молчал.
- Почему ты не застрелился? Боишься пули? Тогда удавись в сарае. Тут есть подходящий. И верёвка имеется, крепкая, нейлоновая. Я ещё утром подбросил…
Не слушать. Отрешиться, как от утробного воя трибун. Запретить чужому бормотанию иглой прошивать мозг. Отключить память. Погасить бешенство.
Ломать! Ломать!..
- Почему ты не покончил с собой, Артурчик? Ада боишься? Он тебе обеспечен - хоть так, хоть так. Чего ты ждёшь? Хочешь уйти в компании? Завтра умрёт твоя дочь. Задушит сына, выбросится из окна…
Пальцы скользят по камню. Ищут трещинки, сколы. Зацепиться бы! Он-то думал бороться с человеком, обычным крепким парнем, широкоплечим, с мощной шеей…
У неё девятый этаж, верно? Спаси её от ада, умри сам!
Артур закусил губу, плеснул силой в налившиеся сталью руки.
Ломать!..
00:03
…ты же мужчина!
Медбрат всей тушей навалился сверху. Прижал к ковру - к земле, к раскалённому песку пустыни, скрипящему на зубах:
- Почему?!
Камень обрушился с боков, сомкнулся, сдавил. Хлестнул серой кипенью:
- Ад! Ад для самоубийц!
Сбилось дыхание. Желтизна разлилась под веками. Сейчас перевернёт, понял Артур. На лопатки, вбивая в ковёр, гася сознание. Взгляд скользнул поверх чужого плеча, мимо камня - на бронзу. Шамиль, увидел он. Шамиль… Прижизненный памятник чемпиону Чисоеву, Шамиль стоял без движения, с живыми, налитыми болью глазами.
- Вечные муки! Возьми их себе, ты же мужчина!..
Артур зарычал. Ответ клокотал в глотке, отказываясь превращаться в слова. Натянулись, готовы лопнуть, мышцы и сухожилия. Кости едва не вывернулись из суставов. Плотный коньячный дух, казалось, пропитал воздух. Борцы, зрители, стены - все потело коньяком.
- Брат! Ломай его!
Крик вспорол гул стадиона с хрустом, как нож - спелый арбуз.
- Ломай!
Бронза осталась бронзой. Она сдерживала сопротивление тела, не давая Шамилю кинуться на арену, но с голосом бронза не справилась. Лргур видел, как напряглись жилы на шее Шамиля, как раскрылся рот - и по серым губам побежали тонкие, кровоточащие трещины
- Ломай, да! Ты же мужчина!
Бушевали трибуны, приветствуя медбрата. Бешеный водоворот затягивал на дно. Единственная точка покоя в кипящей воронке - бездвижный, кричащий Шамиль.
Точка покоя.
Точка опоры.
Артур стиснул зубы. Выгнулся, опасно подворачивая правый локоть. В плечевом суставе хрустнуло. Медбрат без труда вернул преимущество, но Артур успел подогнуть ногу, упёрся коленом в каменный живот. Сейчас, подумал он. Сейчас…
Паук-многоножка боком пошёл по арене.
- Ломай, брат! Сделай его!
Стадион замолчал. В густой, душной тишине Шамилю вторили новые голоса. Женщины, ребёнок, старик:
- Ломай!
- Почему ты не застрелился? - прохрипел медбрат.
Тиски из гранита. Вопль измученной плоти.
- Почему?
Надо было бросать сразу. Через себя, как он и собирался. Артур промедлил долю секунды, жалкое мгновение. Теперь было поздно.
- Почему?
Бедро пронзила боль: чёрная, страшная. Перед глазами распахнулась ночь. В ней вспыхивали колючие звёзды.
- Почему?!
00:04
…раз ты просишь…
В ночи под звёздами Артур улыбнулся медбрату. Ты сломал мне бедро? Радуйся. Но сейчас у тебя заняты руки. Переворот, всем телом, с упором на здоровую ногу. Бедро взорвалось адской болью, когда Артур оказался сверху. Лопатки соперника впечатались в ковёр.
- Держи, брат! Не отпускай!
- Не отпущу, - согласился Артур.
Или только подумал?
Лицо медбрата побагровело. Артур не душил его. Знал: удушающие - запрещены. Пусть на этом стадионе пахнет коньяком, пусть нет судьи - правила есть правила. Он просто держал, обхватив соперника, сдавив подреберья ногами, сломанной и здоровой, не давая как следует вдохнуть.
- Почему?!
Артур держал. Молчал.
- Почему?..
И еле слышно, задыхаясь:
- Отпусти меня…
- Хорошо, - согласился Артур. - Раз ты просишь.
01:01
…дети выросли…
- ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ НЕПОКОРНЫЙ. ЖЕСТОКОВЫЙНЫЙ!..
Золото хлебного поля - от горизонта до горизонта. Пыль узкого просёлка. Звон летнего зноя.
- ИСТИННО ГОВОРЮ: ПРОКЛЯНЁШЬ ЧАС РОЖДЕНИЯ СВОЕГО!..
По просёлку идут трое. Шагают, не торопясь, но и не мешкая: парень в джинсовом костюме и кепке с длинным козырьком, широкоплечий подросток в школьной форме (плоские жёлтые пуговицы, уродливый воротник) и мальчишка лет семи - темноволосый, гибкий, черноглазый.
- ВЗЯЛ ТЫ НА СВОИ РАМЕНА БРЕМЯ ТЯЖКОЕ! НЕ УНЕСТИ ДАЛЕКО!..
Парень и подросток ведут беседу. Говорят спокойно, не повышая голоса. Мальчишке скучно. Он то и дело срывается на быстрый шаг, обгоняет, нетерпеливо оборачивается.
А из глубин бирюзового омута гремит:
- ОТНЫНЕ ИХ ГРЕХ ТВОИМ ГРЕХОМ БУДЕТ…
Подросток и мальчик ничего не слышат. Парень в кепке слышит, но пропускает мимо ушей. Так его ученики, бывает, на уроке слушают выговор строгого учителя. Гремит? Пусть себе гремит.
- ЗА ГРЕХИ ИХ НА СУДЕ ОТВЕТ ДАШЬ…
- А что там, за полем, Сан Петрович? - подросток машет рукой вдаль. Рука бугрится мускулами: грузчику впору. - Очень узнать хочется, да.
Парень щёлкает пальцами по козырьку кепки:
- Не спеши, Чисоев. Поле ещё перейти надо. Видишь, какое большое, шагать и шагать! А что там… Не знаю.
- Вы? - сомневается подросток. - Не знаете?
- Я не знаю. Ты даже не представляешь, Чисоев, сколько я не знаю!
Он смеётся:
- Поглядим, авось не испугаемся!
Услышав последние слова, мальчишка подпрыгивает от возмущения:
- А я не боюсь! Мы с братом никого не боимся!
Парень подмигивает хвастуну:
- Завидую тебе, Артур. Лично я много чего боюсь. Дантиста, например. Боюсь, а иду…
- ГОРДЫНЯ! - гремит сверху. - ИСТИННО ГОВОРЮ ТЕБЕ…
Что именно, остаётся загадкой. Гром рассыпается мелким кашлем:
- ЭЙ! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ? ЗНАЕШЬ, НЕ СЛИШКОМ ВЕЖЛИВО С ТВОЕЙ СТОРОНЫ…
- Сан Петрович! - подросток с удивлением запрокидывает голову. - Там, наверху! Гроза, что ли?
- НЕ ХОЧЕШЬ ПУГАТЬ ДЕТЕЙ, ТАК ХОТЬ РУКОЙ ПОМАШИ…
Парень ловит зрачками густую синеву:
- Слышу, Шамиль. Наверное, самолёт. Звуковой барьер переходит… Перегрузки, жуткое дело!
Он срывает с головы кепку, машет, рассекая горячий воздух:
- Счастливого полёта!
Хлопает спутника по плечу:
- Трудная у него служба. Иногда задумаешься, и оторопь берёт. В небе ещё ничего, а как вниз поглядишь!..
* * *
- Эй! Ты меня слышишь?
Александр Петрович не слишком надеялся на ответ. Сон есть сон, здесь свои законы. Улыбался, глядел сверху, из синей бездны небес - на хлебное поле. С высоты прожитых лет - на себя давнего, молодого разлива. Это свойственно возрасту: разговаривать с самим собой. Иные считают такое мудростью. Иные - маразмом.
- Знаешь, не слишком вежливо с твоей стороны…
И с моей, решил он, тоже. Прыгай, обезьянка! Сколько раз Александр Петрович повторял в мыслях эти слова, глядя на школьников, разыгравшихся к концу большой перемены.
Без насмешки, без желания обидеть - от всей души завидуя умению прыгать, забыв о контрольной по географии, о том, что Волга впадает в Каспийское море, и скачи теннисным мячиком или лежи пластом, а впадает, и баста.
- Не хочешь пугать детей, так хоть рукой помаши!
В ответ кепка рассекла звенящий зной:
- Счастливого полёта!
Спасибо, подумал старик. И тебе, приятель, скатертью дорога. Смеясь. Александр Петрович отвернулся от земли, от спелой, сыплющей зерном нивы. Запрокинул голову, глядя вверх, выше неба. Над синей бездной, где он, не смущаясь годами и сединами, плыл, как мальчишка - в сельском пруду, вставал могучий купол. Округлая твердь из металла. В полировке, словно в оконном, залитом дождём стекле, сквозила тень: кажется, город.
Кажется, золотой.
- Трудная служба, - сказал старик. - Очень. Понимаю, чего там. Извини, если что не так. Дети выросли…
Иллюстрации Александр Ремизов