62
Дела у Кирюхи за границей были, по его словам, обыкновенные, он занимался ими регулярно и уже не первый год.
Съездить в Германию, купить там по заказу джип, перегнать до Травемюнде, погрузиться на паром, высадиться в Риге, а далее - форвертс нах Москау по Волоколамке.
Или - на пароме до Хельсинки, по шоссе до Выборга, дальше - на Питер и по Ленинградке в первопрестольную.
Знай себе плати по дороге ментам - за превышение скорости, за неправильный обгон, просто за товарный вид иномарки: заказчик все денежки вернет, были бы квитанции.
Кирюха предпочитал выборгский вариант, но клиенты на это шли неохотно: комфортабельный финский паром обходился дороже, чем мелкая латвийская посудина.
Через Польшу Кирюха гнал машину только раз - и закаялся: на дорогах разбой, на границах поборы.
Впрочем, и на родных просторах хватало забот: при въезде в Тверскую губернию плакат ГАИ предупреждал, что на трассе грабят, так что просьба проезжать не мешкая.
Ночевать приходилось у подножья стаканов той же автоинспекции, каковой сервис также надо было проплачивать.
Так Кирюха зарабатывал свой хлеб, наслаждаясь кочевой жизнью и не терзаясь мыслями о будущем.
В Германии у Кирюхи, как он уверял, имелось множество влиятельных корешей, которые могли и паспорт выправить, и бессрочную визу.
Насчет бессрочной визы я усомнился: зачем тогда ему обивать пороги консульства?
Но всё это были мелкие отклонения от истины. Если даже десятая доля того, что Кирюха наплел о своих закордонных возможностях, соответствовало действительности, - с ним можно было работать.
К несчастью, этот король автострад панически боялся летать и ездил в Германию только поездом.
Это, конечно, всё осложняло.
Впрочем, меня в самолете тоже укачивало.
63
Двое суток до отъезда я провел на квартире Марины Петровны без света и воды, стараясь ничем не выдать своего присутствия, в полной готовности немедля исчезнуть.
В назначенный час Кирюха явился ко мне домой. Бодрый, деловитый, все в том же тренировочном костюме и в белых кроссовках: другой одежды и обуви он, похоже, просто не знал.
- Привет нелегалам! Чё в темноте сидишь?
- Всё вырубил перед дорогой.
- Так в кальсонах и поедешь?
Положим, я был не в кальсонах, а в недешевой голландской пижаме: мне предстояло тридцать шесть часов (ночь, день и еще одну ночь) провести в спальном мешке.
- А где твой багаж?
Я молча показал на пачку "Марльборо", лежавшую на столе. Все мои пожитки (два чемодана, кассет ник с наушниками, баул с едой-питьем, фонарик, чтиво и спальный мешок) были уже загружены вовнутрь.
Присели на дорожку.
- Имею разговор, - сказал Кирюха. - У меня тридцать пять тысяч чужих, вот такенный рулон. Ты ужать для меня их не мог бы? Раз в пятьдесят, чтобы в фестончик влезли. А то ведь сбондят, чего доброго. Или на границе отберут.
Я отметил, что немецкие словечки из его речи пропали: должно быть, оттого, что разговор шел по существу.
- Уменьшить-то дело нехитрое. Но ведь вернуть их в нормальный размер ты всё равно без меня не сможешь. Лучше отдай на хранение мне.
- Ну да, - Кирюха хитро сощурился. - А детородный орган полярного зверя не хочешь?
Я хотел было ответить в том смысле, что я ему не то что детородный орган, голову свою ему доверяю - и то ничего.
Но тут за окном мне послышалась какая-то топотня. Я выглянул - и точно, в подъезд рысцой вбежал деятель в шерстяной маске с автоматом наперевес. За ним - другой, третий, четвертый.
Есть народная примета: хлопцы в масках - не к добру.
- Вот радость-то какая, - сказал я Кирюхе. - Налоговая полиция к нам в гости идет. Смыться уже не успеем, придется поиграть в прятки.
- А я здесь при чем? - удивился Кирюха. - Это, брат, твои трудности. Я, может, просто к другу зашел. Попрощаться.
- Попрощайся заодно и со своими деньжатами. Оприходуют - и спасибо не скажут.
Я распахнул балконную дверь (там была пожарная лестница), сунул свою транспортную сигаретную пачку под диван и, не вдаваясь в лишние объяснения, схватил Кирюху за плечи.
- Эй, ты мне это брось! - успел только вскрикнуть мой провожатый, и мы с ним провалились в малый мир.
Только добежали до красно-белого контейнера под диваном, только юркнули в прорезанный сбоку клапан - как в квартиру уже ворвались.
Масочники не стали тратить время на банальные звонки и стук в дверь: они просто привели с собой слесаря, и тот без труда открыл нехитрый замок Марины Петровны.
- Через балкон сбежал, паразит! - сказал один из хлопцев. - А во дворе у нас кто?
- Хрен в манто, - отозвался другой.
И, грохоча коваными ботинками, масочники убежали.
- Сколько нам здесь куковать? - сидя рядом со мною на полу темной пачки, пробурчал Кирюха. - На поезд опоздаем.
- Ай, мы мелкая дичь, караулить не станут, - успокоил я его. - У них таких, как мы, пол-Москвы. Да ты не трясись, возьми фонарик, погляди, как я устроился.
Кирюха встал, походил по моему убежищу, оглядел штабель толстенных, как заводские трубы, сигарет - и повеселел.
- Однако просторно, - заметил он. - Человек двадцать пять войдет, если не тридцать. А чего ты пачку взял какую-то давленую? Щели кругом. Для воздуха, что ли?
- Нет, это чтобы никто не позарился.
Кирюха помолчал.
- Ладно, будь по твоему, забирай на хранение мои баксы, - неожиданно сказал он. - Только смотри!
Это был знак высокого доверия. Теперь я по крайней мере мог быть уверен, что при малейшей опасности Кирюха не выбросит мое вместилище в мусорный бак.
64
Особых неудобств от дальнего путешествия я не испытывал. Лежал себе в наушниках, слушал музыку, пил пиво, жевал колбаску с сыром, а то садился за картонный откидной столик и, вооружившись фонариком, читал Агату Кристи.
Сон не шел - по вполне понятным причинам.
Сигаретную пачку мою Кирюха положил в саквояж, который, судя по всему, закинул на багажную полку.
Но ощущения верхотуры не было: напротив, мне всё казалось, что я плыву в подводной лодке - с той только разницей, что вместо ядерных ракет рядом находятся шестнадцать полнометражных сигарет.
Запах табака, конечно, раздражал, но постепенно я к нему притерпелся. С этой поездки и закончилась моя жизнь пассивного курильщика, началась активная фаза.
А что касается прочих путевых надобностей в условиях ограниченного пространства, то спрашивайте космонавтов. Они всё это проходили.
Побеспокоили меня в пути лишь дважды - и оба раза таможенники.
Российский очень сокрушался, что Кирюха не задекларировал никакой валюты. Заставил его открыть саквояж.
- Машину покупать едешь, я ж тебя знаю! - занудливо бубнил он. - Как же без денег? Обязательно должны быть деньги на машину.
- На какую машину, начальник? - жизнерадостно отвечал Кирюха. - К тетке еду в гости, у нее и машина есть, и денег навалом. Если хотите знать, она мне всё завещала. Вот откинет ноги - тогда и буду взад-назад деньги возить. Вам на радость.
Поляки тоже ворошили багаж, только не на границе, а на ходу поезда, и не Кирюхин, а наших попутчиков, казахстанских немцев.
Муж, жена и дочка-школьница из города Джамбула переселялись в Германию навсегда и, естественно, загромоздили наше купе своими чемоданами и коробками чуть ли не до потолка.
С них поляки стали требовать какую-то дополнительную плату за провоз лишнего багажа по территории Польши.
Угрожали высадкой на ближайшей же станции, из-за чего женщина и девочка попеременно начинали плакать.
- Проводник! - кричали поляки тонкими вымогательскими голосами. - Идите сюда, проводник!
Но российский проводник на их зов не шел, у него были свои заботы. Запершись в своем купе, проводник варил борщ, аромат которого проникал даже в мое убежище.
Отец семейства стоял на том, что никаких денег у него при себе нет, только вещи: берите любую.
Поляки резонно возражали, что деньги непременно должны быть, куда же без денег.
Наконец какая-то материальная ценность (судя по бульканью, бутылка) ублаготворила поляков, и они, махнув рукой на попранную джамбульским багажом национальную территорию, удалились.
Кирюхе моему было неинтересно ехать с угрюмыми переселенцами, и он почти всё время проводил в соседнем купе, в компании таких же, как он, веселых перегонщиков: там непрерывно пили, ругались на таможню и бурно обсуждали достоинства и недостатки автомобилей.
Зато уж я вдосталь наслушался переселенческих разговоров. Это не семейство ехало, это перемещалась живая человеческая беда.
Дочка упрекала родителей, что они сломали ей жизнь. В школе были подруги, мальчишки знакомые, училась на четверки и пятерки, а кому они в Германии, эти четверки-пятерки, нужны, да и сама она кому там нужна? Кто захочет знакомиться с нею и дружить, с безъязыкой?
Мать оплакивала квартиру, которую пришлось продать за бесценок, и садовый участок, отданный за просто так: столько добра побросали, а вдруг не приживемся в Германии и придется возвращаться к разоренному гнезду?
Отец терпеливо выслушивал их жалобы и не бранился, только кряхтел и повторял как заведенный:
- Ладно, приедем - поглядим. Ладно, приедем - поглядим.
Под этими словами мог бы подписаться и я.
На германской границе багажом нашим вовсе не интересовались: там придирчиво изучали паспорта и всё пытались общаться с переселенцами по-немецки - без малейшего успеха, поскольку, кроме "данке", те ничего сказать не могли.
В сравнении с попутчиками я чувствовал себя куда более уверенно: немецкий я учил в школе, потом в университете до третьего курса включительно (в общей сложности добрый десяток лет) и с грехом пополам мог объясняться.
Во всяком случае, на вопросы немецких пограничников и таможенников я бы, пожалуй, ответил.
Но они ко мне ни с какими вопросами не обращались и даже не подозревали о моем присутствии.
Это меня окончательно успокоило, и сразу после пересечения границы я безмятежно заснул.
Мне снился теперь вольный полет в скрипучей плетеной корзине под ярким баллоном расцветки германского флага.
Глава седьмая. "Рататуй"
65
Очнулся я от крика:
- Эй, нелегал, не задохся? Вылезай, приехали.
Этот остолоп Кирюха чуть меня не оглушил.
Я выбрался из своего убежища, пришел в себя и оказался на обширном обеденном столе в просторной, но сумрачной комнате со сводчатым, почти церковным потолком.
Тяжелые стулья вокруг громоздкого стола, приземистый буфет - всё массивное, выдержанное в старомодном стиле, который здесь, как я позднее узнал от своей немецкой подруги, называют рустикальным - в смысле сельским.
Этаж был первый, по-здешнему нулевой. За окном - асфальт весь в елдобинах и облезлые фундаменты руиноподобных домов.
Это меня огорчило: я ожидал увидеть нечто совсем иное. Мне думалось, что вокруг должны громоздиться кубы и параллелепипеды из дюраля и затемненного стекла.
Именно такою, тесной, сплошь застроенной и многоэтажной, представлялась мне Германия.
Но это бы еще куда ни шло: и не такие разочарования переживали. Самое скверное было то, что Кирюха находился в комнате не один.
Это было совершенно непотребное скотство: я его предупреждал, что все метаморфозы произвожу без посторонних свидетелей.
И вот пожалуйста: рядом с Кирюхой за столом сидела и очень по-хозяйски на меня смотрела толстая нечесаная тетёха с грубым картофельным лицом.
Оба пили пиво и закусывали чипсами. Как в кино.
- Гутен морген, - сказал я тетёхе.
Вежливым предпочитаю быть при любых обстоятельствах. Даже если в подворотне меня остановит бандюга, я скажу ему "Добрый вечер, бандит".
Вежливость - вид осторожности.
- Морген, - отозвалась тетёха с таким невозмутимым видом, как будто дисминуизации у нее на глазах происходят каждый день.
- Познакомься, это Каролина, - сказал Кирюха. - Вообще-то она Карола, но наши стали звать ее коровой, и она перекрестила порося в карася.
- Не болтай! - почти без акцента произнесла по-русски Карола-Каролина. - А то вот в лоб как дам.
Что-то давно забытое, детское прозвучало в ее словах: ворота пионерлагеря, гипсовая статуя с поднятой в салюте белёной шершавой рукой.
Каролина встала и, легко ступая, ушла. На ней была мужская клетчатая рубаха до колен, под рубахой - розовые подштаники.
- Нет, брат, так мы с тобой не договаривались, - всердцах сказал я Кирюхе. - Аттракционы из меня нечего устраивать. Вот не отдам тебе деньги - будешь знать.
- Отдашь, куда денешься, - беспечально сказал Кирюха. - Кайне аусганг, выхода у тебя нет. А насчет Каролинки - оне цвайфель, не сомневайся. Не выдаст.
- Ну, и куда ты меня завез? Катакомбы какие-то.
- Почему катакомбы? - обиделся Кирюха. - Это "Рататуй".
С ума сойти можно.
- Что за "Рататуй"?
- Поджарка такая, из овощей. Здесь ее готовят - пальчики оближешь. Зер лекер, очень вкусно. Еще добавки будешь просить, помяни мое слово.
Я огляделся. На стене висел аляповатый плакат:
"Willkommen in "Ratatouille"! Добро пожаловать к нам в "Рататуй"!"
На плакате вокруг дородной румяной хозяйки в поварском колпаке и фартуке лихо отплясывали кабачки, помидоры и разные прочие овощи.
- Гостиница, что ли?
- Вроде того, - с ухмылкой ответил Кирюха. - Пансионат для благородных девиц.
- О господи. Город-то какой?
- Восточный Берлин, район Лихтенберг.
Ну, что ж, Лихтенберг так Лихтенберг. Долго мы здесь не задержимся. Отстегнем, как вторую ступень.
Легкоступая Каролина принесла ключ и стопку постельного белья с махровым полотенцем наверху.
- Номер третий, - коротко бросила она и вновь удалилась.
66
Пансионат был явно не четыре звезды. И даже не две.
Удобства хоть и не во дворе, но в конце коридора.
Ржавый сливной бачок под потолком, с фаянсовой ручкой на веревочке. Я таких не видел уже сто лет.
В номерах, более похожих на вагонные купе, - койка, тумбочка, девичий платяной шкафчик, табуретка - и всё. Ни телефона, ни радио, ни тем более телевизора.
Дом колхозника в Тульской губернии.
Лозунг тот же: "Ни хрена, перебьетесь".
Я принял душ в пожелтелой от старости ванной, побрился, надел свой лучший костюм.
Кирюха по-прежнему сидел в столовой и пил пиво. Перед ним уже выросла целая полурота пустых высоких банок из-под "Элефант бир". Круглое лицо его лоснилось от наслаждения.
- Вохин гейст ду? - спросил он, когда я начал выносить чемоданы. - Куда намылился?
- В гостиницу.
- С твоим паспортом да еще без визы? Ох, не советую. Зер геферлихь, зер рискант. Очень опасно, очень рискованно.
При этих словах Кирюха смачно рыгнул и, запоздало прикрыв рукою рот, объяснился:
- Дорвался до "Слонового пивка". В первый день всегда. Традиция такая. Каролинка заранее запасает.
Плевать я хотел на его свинские традиции. Но то, что он сказал насчет паспорта, здорово меня ошарашило.
Я, честно говоря, человек книжный, мое представление о Западе сформировалось под воздействием беллетристики.
А в книгах, даже в самом поганеньком детективе, западный человек въезжает в гостиницу, записывается под любой фамилией, хоть Сосо Джугашвили, - и живет сколько хочет.
Есть у него паспорт, нет у него паспорта - администрации не касается. Лишь бы платил.
- Это, брат, одни мечтания, - выслушав меня, сказал Кирюха. - Есть такие правила, да не про нашу честь. Потому что мы иностранцы. Округленно говоря, грязные ауслендеры. Врем и воруем, воруем и врем. Да еще норовим пожить на халяву. Это ж чистая правда, эхьте вар.
- У меня что, на лице написано, что я иностранец?
- Конечно, написано. Только не на лице, а в глазах. Глаза у тебя иностранные, тоскливые. Трауриге ауслендише ауген.
- Врешь ты всё, - сказал я с досадой.
- Не, не вру, - возразил Кирюха. - Шенгенский житель даже обдриставшись смотрит весело, в упор. Этому его с детства учили. На немецком хоть бойко талдыкаешь? Шприхст ду фрай дойч?
- Объясниться могу.
- Ну, тогда вообще атас. В первой же гостинице тебя и заметут. "Штайгст ду аус, аршлох," - и весь разговор. Выметайся из Дойчланда, засранец.
Я сел на стул, поразмыслил.
- Ладно, с деньгами не пропаду. Найду какую-нибудь бабульку, сниму комнату…
- Где, в Берлине? Да берлинская бабулька в первый же день пошлет тебя на анмельдунг. В смысле прописываться.
День веселых открытий.
- А разве в Германии есть прописка?
- Можешь не сомневаться, - торжествующе сказал Кирюха. - Притом обязательная. Унбедингт.
На это мне нечего было сказать.
Как говорится: от чего плыли - к тому и приплыли.
Помню, выступал один по телевидению в горбачевские времена: "Нигде, говорит, в мире нет такого унижения граждан, как прописка, и если мы не полицейское государство - надо срочно это дело прекратить".
И вот, пожалуйста. Верь после этого.
Кирюха наслаждался моей растерянностью.
- Так что же мне делать? - спросил я.
- Немцы в таких случаях говорят: "Кайне шарфе бевегунг", - отозвался мой Вергилий. - Не надо резких движений. Поживи пока в "Рататуйчике", отсидись. В город выходить не советую. Документы здесь на улицах нет-нет да и проверяют, можно налететь. Подходят красивые в белых фуражках: "Аусвайс контролле!" И ты испёкся, ду бист эрледихьт. А то ишь, разлетелся: в гостиницу. Тоже мне Эрих Мария Ремарк.
- За постой платить надо?
- Это уж как водится. Я плачу Каролинке натурой, а с тебя она слупит тридцатник в сутки. Ну, так будешь мои деньги отдавать - или звать Махмуда?
- Мне чужого не надо, бери.
Получив свои денежки, Кирюха еще больше повеселел.
- Не тушуйся, брат, мы с тобой такие дела здесь развернем! Сам удивишься.
- Какие еще дела? Ты ж машину покупать приехал.
- Это побоку. Перебьется заказчик. Нам теперь светят другие маяки. Андере ориентирен.
- Что за ориентирен?
- Завтра, завтра, - отмахнулся Кирюха. - Сегодня гуляем. Празднуем твое прибытие в свободный мир.
67
Человек я малопьющий, но они меня таки напоили.
Впрочем, я и не отказывался: напиться в стельку - лучший способ заслужить доверие таких людей, как Кирюха.
Я держал в уме одно: мне отсюда надо смываться. Ради этого стоило изобразить из себя дурака.
Праздновали втроем, у меня в номере. Пили бехеровку, ельцинскую, пушкинскую, выборову, еще какую-то егерскую настойку: живая головная боль.
Было бы мудрее, разумеется, оставаться трезвым и ждать, когда Кирюха с Каролинкой свалятся под стол. Но пускай эту мудрость проявляют сами советчики.
С трезвенником эта парочка дружить бы не стала.
Вергилий мой уже с обеда был хорош, но его дама держалась стойко, как гренадер, и хлестала спиртное не закусывая.
На такую массу нужно не меньше ведра.
Притом каждые пять минут кто-то звонил в дверь, хозяйка выходила и возвращалась. Выпитое нисколько не отражалось на легкости ее походки.