Оказалось, жива и по-прежнему любима.
- Ишь, раскатал губу! - вспылил президент. - А мадам Батерфляй не желаешь?
Мы препирались больше двух часов и в конце концов сошлись на том, что на трюмо останется его девятилетний сын.
- Всем своим самым дорогим рискую для пользы дела! - патетически воскликнул Игорек. - Имей в виду: ни один волос не должен упасть с его головы.
Я прекрасно знал, что детей у Игорька нет, а значит он рассчитывает подсунуть мне какого-нибудь цыганенка.
На этом можно было бы остановиться, но для верности я сделал последний зигзаг.
- А откуда я узнаю, что это будет ваш сын?
- Завтра утром тебе привезут наши семейные фотографии, - не моргнув глазом, отвечал Игорек.
Дурной я был бы дожидаться этих липовых фотографий.
Глава шестая. Бегство
54
В моей изоляции, как я уже говорил, имелась одна отдушина: "Барс", приносивший продукты, забирал с собой черный пластиковый мешок с бытовыми отходами.
Этот неэквивалентный обмен являлся нашим единственным совместным действием, и постепенно он оброс некоторыми человеческими подробностями.
Мне казалось, что обязанность выносить за мной мусор не нравится "Барсу", задевает его воинское достоинство: забирая мешок, этот смуглый верзила не то что краснел, но темнел лицом и угрюмо косился в мою сторону.
Мне лично тоже не нравилось, что этот тип воротит от меня морду, как от неродного покойника.
В качестве отместки я непременно выносил мешок с мусором лично и торжественно передавал из рук в руки с поклоном и какими-нибудь шутливыми словами (типа "Подарок фирмы"), на что верзила не отвечал, только еще больше мрачнел.
Акт передачи черного мешка я давно уже разработал в качестве резервного варианта бегства.
Если бы верзила бросал мешок в контейнер возле подъезда, мне пришлось бы отказаться от этого варианта: "Барс" приезжал в десять утра, а коммунальщики опорожняли контейнеры на рассвете, и это означало, что, забравшись в черный мешок, я должен был валяться там почти сутки.
За это время меня могли хватиться, а вылезать из контейнера среди бела дня было равносильно самоубийству.
Не говоря уже о факторе кошек, крыс и бродячих собак.
Но из окна я заметил, что камуфляжник забирает мой мешок с собою в джип и увозит - видимо, на помойку в другом районе: предосторожность, как я думал, не чрезмерная.
Прошу простить за эти малоприятные подробности, но они лишними не являются: другой возможности сбежать из этой западни у меня не было.
Я стал приучать "Барса" к мысли, что мусор он должен забирать с кухни сам.
Перестал выходить к нему в прихожую: то курил, валяясь в постели, то брился в ванной комнате, то смотрел телевизор в гостиной - и оттуда напоминал ему о подарке фирмы.
Поначалу важно было, чтобы он меня видел через раскрытую дверь и не кидался искать по всей квартире.
Но постепенно необходимость в этом отпала: верзила привык, что для него, как говорится, я всегда дома.
Несколько раз к его приходу я запирался в ванной, включал душ и мурлыкал там какую-нибудь песню, потом выходил как ни в чем не бывало, говорил ему "А, это вы, привет-привет" и шествовал в спальню.
Так мне удалось притупить бдительность камуфляжника, и в один прекрасный день он удовлетворился магнитофонной записью моего пения и плеска воды за закрытой дверью ванной.
Это была репетиция бегства, которую я время от времени со стабильным успехом повторял.
И вот пришла пора премьеры: на генеральную репетицию времени уже не осталось.
55
Утром, когда камуфляжник должен был принести мне семейные фотографии Игорька, я включил в ванной свежеизготовленную купальную фонограмму, запер дверь изнутри на защелку, дисминуизировался и через щель под дверью вышел в прихожую.
Мой спасительный черный мешок возвышался надо мною подобно Джомолунгме. Я нашел заблаговременно сделанную прорезь, забрался в мешок и затаился в пустой сигаретной пачке, для виду полусмятой, но мягко устланной внутри.
И вспомнилось мне раннее детство, трогательная книжка про мышонка Пика… Как там моя бедная матушка, что она обо мне думает? Что ей говорят обо мне? Я ведь даже не могу ей позвонить…
Впрочем, долго предаваться ностальгическим размышлениям мне не пришлось. Я услышал жуткий скрежет ключа в замочной скважине, глухой удар двери, тяжкие шаги моего снабженца.
- Закрывается, засранец, - прогудел гулкий бас. - От кого здесь закрываться?
Затем я почувствовал, что меня вздымает, как на воздушном шаре, и понял, что трюк мой удался.
Дорога была долгая, тряска ужасная, я боялся выронить из кармана свой верный "глок" и то и дело его ощупывал: там, куда меня везли, он должен был мне очень и очень пригодиться.
Нет, я хочу, чтобы вы прочувствовали весь ужас и всю абсурдность моего положения.
Университетский преподаватель, человек пусть без громкого имени, но вполне достойный, пользовавшийся любовью студентов, расположением руководства и уважением коллег, я вдруг в буквальном смысле слова оказался на помойке жизни и выбраться из этой мерзости мог только рискуя своей головой.
Конечно, я сам выбрал этот путь - в тот час, когда пошел на первое свое правонарушение: без спросу и разрешения проник в чужую квартиру.
Именно тогда я поставил себя вне общества.
Что ж удивляться тому, что в итоге я оказался среди отбросов?
Вот о чем размышлял я, едучи на свалку в черном пластиковом мусорном мешке.
56
Но приехал я не на свалку.
Когда движение прекратилось и я почувствовал под собою твердую поверхность, я выбрался из коробки и сквозь полупрозрачную стенку пакета увидел, что мой "подарок фирмы" стоит на кухонном столе, и над ним склонились два старческих лица - большие, подслеповатые, в крупных морщинах и бородавках.
Как с иллюстрации к сказке братьев Гримм.
На кухне сильно пахло кошкой.
- Ну, ладно, крёстная, я пошел, - пророкотал от двери камуфляжник. - Не знаю, чего этот козел туда набросал. Может, что-нибудь и найдете.
Я поспешно юркнул в свою сигаретную пачку и замер.
Проводив крестника, старички принялись разбирать содержимое мешка.
- Смотри-ка, Гриша, - сказала старушка, - паштет почти несъеденный, полбанки шпротов. Жаль, маслице вытекло. А это что? Колбаса твердокопченая, чуть не полбатона. Вот нелюдь какая, хорошие продукты выбрасывает…
- Не осуждай, Клава, - отозвался старик. - Может, болеет человек, на пищу смотреть не может.
Надо сказать, что накануне побега я и в самом деле сильно нервничал и почти ничего не ел.
- Да не болеет, а зажрался, - возразила старушка. - Ну, Бог ему судья. Будет у нас с тобой сегодня праздник.
И сигаретная моя пачка полетела в мусорное ведро.
Старички еще долго радовались своей добыче и нахваливали крестника, а потом сели завтракать.
Тут кошачьей мочой запахло еще сильнее, и я услышал тошнотворное мяуканье.
- А вот и Мурочка наша пришла, - сказала старушка. - Проголодалась, бедная. Не плачь, поделимся мы с тобой вкусненьким.
Однако проклятая кошка не польстилась на вкусненькое, она всё вертелась около ведра и пыталась его опрокинуть.
- Наверное, мыш туда забрался, - рассудила старушка. - Поди, Гриша, вытряхни в мусоропровод.
Мне совсем не улыбалась перспектива лететь сломя голову с черт-те какого этажа, и я решил уже, что пришла пора предъявиться, но, на счастье, старик запротестовал:
- Вот, у тебя всегда так. Как новости по телевизору, так ступай выноси мусор. Я расцениваю это как вредительство.
- А что, уже двенадцать? - удивилась старушка. - Ну, ладно, так и быть, пойдем, посмотрим, после вынесешь.
И они удалились в комнату, а я остался наедине с неугомонной Муркой, которая фырчала, надыбив шерсть, и не оставляла намерения со мной разобраться.
Дождавшись, когда старички у телевизора стали дружно возмущаться новыми порядками и проклинать власти, я возник из ведра во весь рост.
Мурка заорала от ужаса, и я бросился бежать из этой гостеприимной квартиры.
Пока старички дотрюхали до кухни, я был уже на лестнице, двумя этажами ниже. Вряд ли они поняли, что случилось: просто хлопнула дверь - возможно, где-то у соседей.
Так что видела меня одна лишь кошка Мурка, тварь бессловесная и давать свидетельские показания неспособная.
57
Короче говоря, я, как колобок, ушел и от бабушки с дедушкой, то есть от крёстных моего сторожа, но успокаиваться на мысли, что это бегство сойдет мне с рук, было неблагоразумно: я знал о планах Игорька, а в подобном знании, как говорится, много печали.
Выход у меня оставался только один: покинуть Россию и обосноваться в благополучной стабильной державе, где ни у кого не будет причин меня преследовать.
Свой выбор я остановил на Германии - стране, живущей по-крупному и в то же время ценящей спокойствие и уют.
Умом я понимал уже тогда, что никакое зарубежье, никакая Германия, никакой Лихтенштейн мне не помогут, поскольку свое прошлое человек всю жизнь возит с собою, и в этом багаже среди прочего хлама лежит первопричина всех его бед.
Пока я не вернусь в ту роковую точку, где я сошел с пути порядочного человека, мне суждено вновь и вновь оказываться в паутине порока.
Но это означало, что я должен явиться с повинной и сдаться российским властям. Увы, на такой подвиг лояльности и самоотречения мне не хватало силы духа.
Вы тут уютно окопались, и каждый новый пришлец оттуда вас раздражает: "Чего приперся? Езжай назад!"
Но если я туда вернусь, меня просто убьют - в десяти шагах от границы. И этот груз останется на вашей совести, вы не освободитесь от него никогда.
Конечно, не мне говорить эти слова: на моей собственной совести лежит тяжкое бремя. Из прихоти, из баловства я стал причиной гибели прекрасной юной женщины, оставил за своей спиной безутешных ее родителей. Ежеминутно я слышу, как они меня проклинают.
Хотя, с другой стороны, всех кто-нибудь да проклинает. Непроклятых нет и быть не может, кроме младенцев.
У всех за спиной череда безутешных жертв.
58
Снабженец мой завез меня в Бескудниково.
Оставаться там было неблагоразумно, и я не мешкая, но и не торопясь, на автобусах и троллейбусах с многочисленными пересадками перебрался на Ленинский проспект, поближе к германскому консульству.
Там я снял квартиру у одной тетушки по имени Марина Петровна: она как раз собиралась на дачу до осени и прилежно отрывала телефонные язычки объявлений "Снимем квартиру" на остановках общественного транспорта, за каковым занятием я ее и застал.
Обаять эту женщину оказалось несложно. Она питала глубочайшее почтение к вузовским преподавателям и считала их людьми тихими и аккуратными.
Похвальное заблуждение.
За долгим чаепитием с вареньем я поведал Марине Петровне, что получил от зарубежной фирмы крупный заказ на перевод научного текста и нуждаюсь в тишине и одиночестве: коммунальная квартира, где я прописан, этого мне обеспечить не может.
Марина Петровна прониклась ко мне еще большим уважением, что не помешало ей заломить несусветную цену и слупить с меня плату за три месяца вперед.
Кроме того, она потребовала клятвенных заверений, что девок я в квартиру водить не буду.
Мне ничего не стоило дать такие заверения, тем более искренние, что общением с женским полом я сыт был по горло.
Со своей стороны Марина Петровна обещала, что до середины сентября не будет мне никоим образом досаждать.
На другое утро я полностью экипировался в универмаге "Москва" (за наличные, естественно), там же обзавелся кое-каким багажом, приобрел для вящей убедительности пишущую машинку, поменял баксы и рубли на марки и перебрался к Марине Петровне.
Проводив любезную хозяюшку до электрички и еще сотню раз заверив ее, что буду вести монашеский образ жизни, я вернулся домой и пошел наливать ванну.
59
Однако отдохнуть от пережитого и хоть на час расслабиться мне не дали: раздался долгий настойчивый звонок.
Подкравшись к двери, я заглянул в глазок. На площадке собралась целая куча народу: трое мужиков в форменных австро-венгерских кепочках, суетливая бабулька и два мужика с остолбенелыми лицами понятых.
- Да там он, там! - ядовитым голосом говорила бабулька. - Вон, свет головой заслонил. И вода льется. Высаживайте дверь.
Звонок повторился, потом в дверь забухали кулаки.
- Налоговая инспекция! - крикнул фуражечник. - Вы обязаны открыть и предъявить документы.
Мне стало легче: видимо, соседи донесли, что хозяюшка моя сдает квартиру и не платит налоги. Черта с два я им открою, не те времена.
Однако голос пришлось подать: иначе действительно высадят дверь, а потом скажут, что так и было.
- Какая еще инспекция? Я вас не вызывал. Тётя мне велела никого не впускать.
- Вы квартирант? - строго спросил фуражечник.
- Зачем? У меня свой дом есть. Я племянник Марины Петровны. Квартиру караулю. Буду каждый день сюда приходить.
- Откройте и предъявите документы.
- Не открою. Я вас боюсь.
- Тогда будем ломать дверь.
- Ломайте.
Потоптавшись еще у порога, фуражечники ушли. Разошлись по этажам и понятые. Осталась соседка.
- А я вот не уйду! - пропела она. - До ночи стоять буду.
Я приоткрыл дверь и грозно сказал:
- А ну, пошла отседа, стукачиха поганая!
Проклятая баба прыснула прочь, оставив меня полным и безоговорочным победителем.
Однако мне стало ясно, что покоя здесь не будет.
Поэтому я решил не откладывать свои дела в долгий ящик и немытый отправился к консульству ФРГ с твердым намерением устроить свою судьбу сегодня же, чего бы это мне ни стоило.
60
Огромная толпа у проходной консульства меня не обескуражила: я как раз боялся одиночного прохода по мраморным посольским анфиладам под зорким наблюдением российских и германских властей.
А потом: очередь, милая очередь, что может быть роднее для бывшего советского человека?
Питательная среда, аккумулятор житейского опыта - и зримое доказательство, что ты на верном пути.
Все туда - и ты на лыжах.
Я потолкался среди людей, записался на послезавтра, уточнил время перекличек, послушал чужие разговоры.
Из разговоров выяснилось, что место в очереди можно купить, и довольно недорого.
Выяснилось также и то, что за калиткой, на территории консульства Огибахину ничего не светит.
В толпе не нашлось ни одного индивида, который не имел бы как минимум приглашения от родных, от знакомых, от партнерских фирм, от международных организаций, просто от людей доброй воли.
А у меня в Германии не было ни родных, ни знакомых, ни тем более деловых партнеров.
Времени наводить контакты у меня тоже не имелось.
Оставалось, в который уж раз, довериться какому-нибудь незнакомому человеку.
Я облюбовал молодого очкарика, стоявшего в очереди с кипой загранпаспортов в руках, отвел его в сторонку и предложил за визу десять тысяч условных единиц.
Глаза у него вспыхнули, как у рекламного кота, он затребовал двадцать штук, сошлись на пятнадцати.
Однако паспорт мой очкарику не понравился. Перелистав его, он кисло сказал:
- Не, с такой ксивой даже за миллион не возьмусь.
И возвратился в свою очередь.
Эту щепетильность я не сразу оценил по достоинству: ведь мог бы взяться, получить деньги - и сбежать.
61
Именно так и замыслил поступить следующий мой собеседник, отзывавшийся на имя Кирюха.
- Визу без приглашения? Кайн проблем, нет вопросов. Почему не помочь хорошему человеку?
Я с трепетом вручил ему свой поруганный паспорт. Кирюха в него даже не заглянул.
- В Германии раньше бывал? Пребывание просрачивал?
Кирюха произнес "просрачивал" без тени юмора, в полной уверенности, что умри - лучше не скажешь.
Был он коренастый, весь какой-то кругленький (возможно, из-за тренировочного костюма с шальварами), но не рыхлый, а прилично накачанный.
Я признался, что нигде за границей вообще не бывал.
Это Кирюху удивило.
- Варум зо? Почему так? - спросил он меня с пренебрежительным сочувствием, как будто я сообщил ему, что еще не утратил невинности. - Сейчас только ленивый не ездит. Допуск мешает?
- Да нет, просто как-то не тянуло.
- Ага, а теперь потянуло. Аллес клар, всё понятно. Учти, я работаю на предоплате. Гони пять штук и жди у выхода. Вот так. Теперь бис бальд. До скорого.
Скорого свидания у нас, однако же, не получилось. Я ждал до обеденного перерыва, маясь сомнениями: а вдруг у консульства есть другой выход?
Но ничего подобного: Кирюха, руки в брюки, безмятежно посвистывая, вышел из проходной прямо на меня.
- Совсем фрицы оборзели, - сказал он. - К каждой букве цепляются. Но всех не отошьешь, не такой мы народ. Аллес ин орднунг, всё в порядке, Толик, завтра твой аусвайс будет готов. Встречаемся в девять на этом же месте.
Однако на его румяном лице отчетливо читалось "Завтра ты меня будешь очень долго искать".
В кармане пиджака у меня лежал мой серый "глок". Удобства ради я уменьшил его раза в полтора, но дальности боя и скорострельности он от этого не потерял.
Я сунул руку в карман, выразительно шевельнул стволом - Кирюха втянул голову в плечи, глаза его посветлели.
- Ладно-ладно, - забормотал он, - всё понял. Вот деньги, вот пасс. Аллес цурюк, всё вертаю. Простите, обсдался. Не учел элемент крутизны.
- А почему аллес цурюк? - поинтересовался я.
- Плохая корочка у вас, - отвечал Кирюха. - Хреново сделана, фальш гемахт. Харьковская работа.
Искать другого человека мне было не с руки. Да и зачем? Этот прохиндей мне понравился: шустрый, бывалый - и не отморозок какой-нибудь, радостное приятие жизни от него так и лучилось.
Я завел Кирюху к себе домой, угостил хорошим коньяком, рассказал о своих возможностях, дисминуизировался пару раз на скорую руку.
Малый оказался понятливым.
- И деньги тоже с тобой уменьшаются?
Я показал, что происходит с деньгами.
Мой толстый портмоне, набитый дойчемарками, произвел на Кирюху подобающее впечатление.
- Так бы сразу и сказал, а то - пушкой под ребра тыкать. Провезу, натюрлихь, какой разговор. Будет это стоить десять кусков - и опять же на предоплате.
- Нет, милый мой, - возразил я, - о предоплате придется забыть. Только по прибытии. И учти: даже в мелком виде я вооружен и очень больно стреляю.