В машине я держал пакет на весу между колен. То ли от тепла, то ли от качки добыча моя вновь убаюкалась.
Я понял, что в комфорте девчонок держать не следует, иначе они до вечера не проснутся.
75
И приехали мы в Тиргартен.
Наконец-то я увидел настоящий немецкий город: с витринами, со столиками уличных по-утреннему полупустых кафе, с бледными огнями утренних реклам.
Спутница моя, скорее всего, тоже видела центр Берлина впервые, но не выражала никаких эмоций, только зыркала глазищами по сторонам.
Она всё жалась ко мне и тряслась мелкой дрожью. Может быть, от страха и возбуждения, но скорее от холода: ведь под спортивным костюмчиком на ней тоже ничего не было.
Я оставил бедолагу в кафетерии, заказал ей кофе с бутербродами, строго повелел караулить сумку с одеждой и пошел искать укромный уголок по соседству, чтобы привести в должную форму ее товарок.
В столь ранний час народу было мало, но я долго ходил по улицам, выискивая совершенно безлюдный квартал.
Нет, все-таки Германия слишком густонаселенная страна.
Только я находил глухой переулок, приостанавливался и запускал руку в пакет - как из-за угла или из подворотни непременно кто-нибудь да выползал.
Наконец мне удалось обнаружить длинный и прямой скверик, он был пуст, хорошо просматривался в оба конца, а главное - рядом не было высоких домов, из которых могли бы таращиться обыватели.
Я вытащил из пакета свой снулый улов и стал рассаживать девчонок на лавочке, пытаясь придать им товарный вид, точно это были действительно рыбешки или пучки укропа.
Затем привел их в нормальный размер. Со стороны это должно было выглядеть по меньшей мере подозрительно: взрослый мужик залезает с ногами на пустую скамью, пропадает - и тотчас же возникает вновь в компании пяти юных полуодетых красоток.
Это была первая в моей практике "групповуха": Вергилия своего и мадам Рататуй я дисминуизировал по отдельности.
Надо сказать, из девчонок получилась живописная композиция: кто в банном халате, кто в пеньюаре, кто со ссадиной на щеке, все нечесаные и все босиком.
Не скамейка, а плот "Медузы". Или, чтоб вам было яснее, уцелевшие пассажирки "Титаника".
Я, конечно, опасался, что не все подопечные мои благополучно пережили бестарную транспортировку: проверил у каждой пульс, послушал дыхание.
Одна вдруг широко раскрыла глаза:
- Ну и холодрыга. Мамочка, накрой меня чем-нибудь.
И тут же снова заснула.
76
Я вернулся в кафетерий к питерской Лене.
- Ой, как быстро! - воскликнула она. - Вы уже съездили в "Рататуй"?
- В "Рататуй"? - переспросил я. - А что мы там забыли?
- Девчонок забыли, - жалобно сказала Лена. - Вы же обещали их тоже забрать.
Ничего не отвечая, я подхватил сумку, крепко взял Лену за руку и повел в сквер.
- Видишь, на скамеечке? - показал издали. - Вон они, подружки твои.
- Как они здесь оказались?
- Меньше вопросов. Ступай сейчас к ним и одень потеплее. Не то простудятся.
- А вы?
- Еще раз повторяю: вопросы здесь задаю только я. По-немецки говоришь?
- Да вроде да. Через пятое на десятое.
- Ну, выбора нет. Назначаю тебя руководителем группы.
Худенькое изглоданное переживаниями личико моей спутницы просветлело, как будто я объявил ее любимой женой.
- Посидишь, посторожишь девочек, - сурово продолжал я, - дождешься, когда все проснутся…
- А если мужики будут приставать?
- Не будут, - заверил я. - Во-первых, утро, во-вторых - вас слишком много. Короче, ждешь пробуждения, а потом ведешь их к первому встречному полицейскому и всё рассказываешь.
- А что рассказывать?
- Что вас обманом сюда завезли. Что взаперти держали, что били, издевались, запугивали. Что вы из этого борделя сбежали и хотите домой. А как сбежали - не их дело. Наплети что-нибудь. Про меня упоминать нельзя, это исключено.
- Понимаю, - разумным голосом сказала Лена. - Расскажешь правду - все равно не поверят. Еще лечиться пошлют.
- Ну, вот и славно. Всё будет хорошо.
И мы расстались навеки.
Глава восьмая. Полгода странствий
77
Из Берлина я, конечно же, сразу уехал.
Сел на поезд "Интерсити" и покатил на другой край страны, в Аахен. Делать мне в Аахене было, собственно, нечего. Я об этом городе только и знал, что в древние времена там кто-то короновался.
Но это неважно: лишь бы от Берлина подальше.
Оттуда во Фрайбург, затем в Мюнхен, потом в Гамбург. Далее, как говорится, везде.
Разъезжать в "Интерсити" мне понравилось. Чисто, удобно, тепло, не трясет. Ходишь из вагона в вагон как по палубе. Паспорта и визы никто не проверяет. Был бы только билет.
Так я стал железнодорожным нелегалом - полагаю, первым в Федеративной Германии. Полгода ездил, как Остап Бендер. До самой зимы.
Билет брал на ночные поезда, чтобы в дороге отоспаться.
Места, естественно, сидячие, но это не беда: кресла в "Интерсити" мягкие, самолетные, с откидывающейся спинкой и подставкой для ног.
Спальных вагонов я избегал: Германия страна невеликая, проспишь - разбудят на границе. И поволокут за цугундер.
Был у меня и любимый дневной маршрут: Франкфурт-Кёльн, полотно вдоль Рейна. Время от времени я по этому маршруту катался просто так, удовольствия ради, разглядывая живописные виды.
На вокзалах брился, умывался, перекусывал, покупал российские газеты, смотрел телевизор. Держал, так сказать, палец на пульсе событий.
Чтоб не одичать.
Вы спросите: а зачем я, собственно, сюда приволокся?
Цель-то какова?
Неужели для того, чтобы дрыхнуть в вагонах?
Нет, конечно. Цель у меня была точно такая же, как у всякого нормального человека: устроиться в жизни. То есть, как можно выгоднее продать свои навыки и умения.
А на вырученные таким образом деньги приобрести свободное время. Чтобы добрыми делами хоть отчасти загладить ошибки, которые успел совершить.
Вот такая задумка.
Но с реализацией ее можно было и не спешить, благо средства пока еще позволяли.
Плыть по течению, довериться жизни: она подскажет.
Попутно - познакомиться со страной, понять ее порядки и нравы. А главное - усвоить живой язык.
Что я и делал.
Видя, как усердно я штудирую в дороге самоучитель языка, немцы-попутчики охотно со мной заговаривали.
Спрашивали, откуда я такой.
Отвечал: "Из Казахстана".
В какой-то степени это правда: пусть не в Казахстане, но под Оренбургом я служил, пока меня не комиссовали.
Скажешь "Из России" - потом не отвяжешься: заведут на всю дорогу разговор о том, как Россия богата и какая у нее несчастная судьба. А мне еще выспаться надо.
Казахстан же сразу отрубал все концы.
Оставался один лишь вопрос:
- Навсегда у нас изволили поселиться или, так сказать, восвояси намерены?
Этот вопрос с живейшим интересом задавали все.
Если бы я сам знал ответ на него!
Отвечал, однако же, что намерен вернуться: такой вариант очень нравился моим собеседникам.
И, облегченно вздохнув, они засыпали счастливым младенческим сном.
78
А в Берлине тем временем бушевал скандал вокруг побега из тайного борделя шести восточноевропейских нелегалок.
Полиция совершила налет на пансионат "Рататуй" и обнаружила там лишь одного чеченца, одного русского и восьмерых вьетнамцев.
Косвенные признаки того, что в подвалах "Рататуя" действительно мог размещаться нелегальный публичный дом, полицейские отыскали, однако для возбуждения уголовного дела против его владелицы улик было явно недостаточно.
Сама хозяйка пансионата, известная как мадам Рататуй, бесследно исчезла, и поиски ее к успеху не привели.
Вьетнамцы, ночевавшие в пансионе, оказались причастными к контрабандной торговле сигаретами, но были отпущены с миром также за недостаточностью улик.
Россиянин же на все вопросы отвечал, что знать ничего не знает, что он простой трудящийся перегонщик и в Германии бывает наездами. Все документы у него были в порядке, поэтому и его отпустили.
А вот у крестниц моих никаких документов при себе не имелось, их паспорта в "Рататуе" найдены не были, и возникал целый ряд закономерных вопросов: те ли они, за кого себя выдают, правду ли они рассказывают о "Рататуе", как они вообще попали в Германию и не посадить ли их за нелегальный въезд в страну.
По вокзальному телевидению девчонок то и дело показывали. На телеэкране все они были просто фотомодели. Ожили, посвежели. Охотно отвечали на вопросы журналистов.
Питерская Лена сочинила байку насчет связки ключей, которую ей якобы удалось выкрасть у мадам Рататуй, после чего она вызволила подруг, и они порознь добрались до Тиргартена, где и сдались полиции.
Но вагоновожатый и таксист видели эту девушку в сопровождении мужчины со следами побоев на лице.
Кто этот мужчина? Кем и почему он был побит? Где он теперь? Почему подруги Лены не в состоянии четко указать, на каком транспорте они ехали в центр? По какой причине они, в отличие от Лены, оставили все свои вещи в "Рататуе"?
Лена держалась, как партизанка, но своего спасителя не выдавала: так, случайный попутчик, берлинский алкаш. Даже сумку нести не помог, какой же это знакомый?
Остальные знали еще меньше, чем та.
В конце концов шестерых моих горемычных красавиц благополучно вернули на родину - за счет федерального министерства внутренних дел.
Так в моем активе появилось благодеяние.
До сих пор, увы, единственное.
79
Пока в бумажнике шуршали деньги, я вел праздную туристическую жизнь. Днем - достопримечательности, посещение музеев, выставок, концертных залов. Все музеи Германии я теперь знаю, как свои пять пальцев.
Вечером - на поезд и в дальний путь.
В мелких городах, естественно, не высаживался. Там же все друг друга помнят в лицо, а Огибахина не помнят. Кто такой, с чем к нам прибыл, не сдать ли его на всякий случай в полицию?
Да и музеи в малых городах немноголюдны.
В "дункель Дойчланд" заезжал я редко и только транзитом. Дело даже не в страхе перед местью беглянки Рататуй: на Востоке вокзалы неудобные. Либо они перестраиваются, либо остро нуждаются в перестройке: подземные переходы сырые и грязные, багажных тележек нет, эскалаторов тоже.
Впрочем, и на западных, и на восточных вокзалах полным-полно бомжей, наркоманов и гулящих девиц.
Те же, что и в России, лица, испитые, тощие либо опухшие. Мужики безобразно небритые, бабы нечесаные и тоже вроде бы поросшие щетиной.
Только пьют бомжи Германии не из поллитр и четвертинок, а из совсем маленьких, почти аптечных пузырьков-мерзавчиков. Возле каждой бомжовой лёжки - целые россыпи таких пузырьков.
Я к этой публике присматривался: как знать, быть может, такова и моя судьба здесь, в Германии.
Кончатся деньги - вольюсь в ряды немецких бомжей.
Правда, иностранцев среди них не так уж много: полиция отлавливает их первыми.
Иностранец и бомж - значит, нелегал.
А немцу бездомничать можно.
При аусвайсе - отчего бы и нет.
80
Первую неделю я ездил, как барин, и голову держал высоко. Постепенно, однако же, обострился банный вопрос.
Соседи по купе стали принюхиваться. Некоторые даже переходили в другой вагон. Хорошо еще, что без жестов и обидных для моего достоинства слов.
Может быть, конечно, они просто так переходили, от природной непоседливости и детского любопытства.
Дай-ка, мол, проедусь в соседнем вагоне. А то здесь уж очень потом воняет, прямо смердит.
Вежливые, но гигиеничные и душистые. Почти стерильные. Что не мешает им, кстати, есть немытые фрукты немытыми руками. И вообще не мыть руки перед едой. Только после.
Мама в детстве учила меня наоборот.
Как бы то ни было, отчужденность между мной и охваченными баней пассажирскими массами нарастала, грозя превратиться в социальный барьер.
Вплоть до того, что меня не пустят в "Интерсити".
Мол, помойтесь сначала, господин хороший.
А потом уже прите.
Отчужденность, повторяю, возможно и кажущаяся, но от этого мне было не легче.
Притом я даже не знал, как подступиться к решению этого щекотливого вопроса. В смысле: где омыть свое звездное тело скитальца.
Не пойдешь же с этим вопросом к привокзальному полицаю. Так и так: подскажите, херр официр, куда пойти помыться. А то уж очень кушать хочется, да и переночевать негде.
Нет, кроме шуток: зубы можно почистить в вагонном туалете. Там же можно вымыть ноги, освежить подмышки и иные личные места.
Но - не более того.
В одном вагонном тамбуре я заметил душевую кабинку, но заметил слишком поздно: через пару минут мне было выходить. А может быть, кабинка мне просто почудилась: очень я о ней тосковал.
Больше мне такие чудеса комфорта не попадались.
А спросить в билетной кассе как-то неудобно.
"Дайте мне билетик на поезд с ванной комнатой, битте. Но не в спальный вагон, пожалуйста: я боюсь уехать слишком далеко. И чтоб вид хороший из окна, если можно".
Городские бани от меня прятались. Ну, такие, чтоб с шаечкой да в общем зале. Скорее всего, их в Германии вообще нет. Или выглядят как-то иначе.
Если ошибаюсь - пусть меня поправят.
И вот однажды, гуляя по университетскому кампусу, я набрел на спортивный студенческий центр. Этакий помывочный рай. Душевых кабин - чертова уйма, все плещут и шипят.
Вот уж где свобода, плавно переходящая в разгильдяйство. Никаких документов не надо (кроме медицинской справки, но это для бассейна, а на чёрта мне бассейн).
Покупай абонемент (или разовый билет, как угодно), играй в теннис - а потом принимай полноправный душ.
Я скоренько обзавелся экипировкой для сквоша (она менее громоздкая, чем теннисная) и стал ездить в спортивные центры: там играл сам с собой в стенку, а потом мылся.
81
Проблема стирки для меня, слава Богу, не существовала: я же отоваривался в супермаркетах. Заносилась сорочка - дисминуизирую ее и в урну. Носки туда же. И свободен, как птица.
Полюбил универмаги "Бальц": там одежда для лиц с нестандартной фигурой. К любой лысине, к любому брюшку.
Это им реклама за убытки от моих посещений.
Впрочем, какие убытки? Они моих шоппингов даже не замечали. Там завалы добра. Все равно до конца сезона не продадут. Так что походы в универмаги я за воровство не считал: мое положение этот грех оправдывало.
Иногда я наглел настолько, что осуществлял присвоение прямо среди бела дня.
Если в торговом зале на три километра развешанной одежды приходится полпродавца, то уследить за каждым отдельным покупателем можно только в бинокль.
А в моем случае и бинокль не поможет.
Досаждала проблема сигнальных заклепок. Эти чертовы блямбы никак не снимались. При дисминуизации покупок они, конечно, тоже уменьшались и подавали очень слабый сигнал, но всё же подавали. Приборы на него не реагировали, но некоторые продавщицы с музыкальным слухом начинали волноваться.
Вскоре, однако же, я эту проблему решил. Как - рассказывать не стану: не к месту и не вовремя.
С очками тоже проблема. Разболтались очки или, хуже того, разбились - к окулисту не пойдешь.
Спросят: где застрахован? А нигде. Вот - наличными плачу. Подозрительно.
Приходилось присваивать готовые очки.
В итоге стал дергаться глаз.
Вы спросите: а где же высокие идеалы, желание принести пользу всему человечеству?
Не надо попрекать меня этим гордым желанием, оно не противоречит моим магазинным шалостям.
В своем положении нелегала я отчетливо понимал, как невелик человек и как несоизмеримо огромны государственные институции, нацеленные вроде бы на то, чтобы облегчить этому человеку жизнь.
Среди бесстрастных государственных гигантов я был как лилипут в стране Бробдингнег. Стоило им шевельнуть пальцем - и прощай, свобода.
Сами же эти институции в борьбе со мною практически ничем не рискуют. Что я могу противопоставить их беспощадной, их несоразмерной власти?
Только одно: дисминуизацию, единственное мое оружие, единственный мой неразменный капитал.
Я дисминуизируюсь - и гигант-государство, словно ослепленный Полифем, словно невидящий Вий, растопырив огромные толстопалые руки, начинает шарахаться из угла в угол: "Да где же он, этот Огибахин, должен быть где-то здесь!"
Скрываясь от государства, я мстил ему за свое бесправное положение. И не только за свое, но и за ваше.
Предвижу возражение: не государству я мстил, а безвинным частным фирмам, которые мне ничего плохого не сделали.
Отвечу: нет, государству, которое в моем случае обнаруживает свою неспособность защитить частную собственность.
В тех редких случаях, когда я не присваивал, а покупал, государственный гигант начинал приподнимать тяжелые веки.
В вокзальных кассах иногда спрашивали меня:
- Почему вы не платите пластиковой карточкой? Это ж так удобно, японский бог.
Я гордо отвечал:
- Найн, ихь бефорцуге бар цу цален.
В смысле: "Предпочитаю платить наличными".
И никаких вопросов типа "Почему". Реагируют даже так:
- О, простите.
Про себя думая:
"Мы ж не знали, что вы такой глубокий мудак".
Если бы кассиры узнали, что у меня вообще нет ни одной пластиковой карточки, они были бы потрясены. Как если бы перед ними возник клиент, лишенный головного мозга.
То есть, вообще с пустым целлулоидным черепом.
Карточки здесь есть у всех, от детей до бомжей.
Кроме, конечно, покойников: у тех после смерти всё к чертям отбирают. Пользуясь их покладистым нравом.
А я жил и действовал, как живой человек. Но без пластиковой карточки.
Не физическое лицо, а выходец с того света.
82
Но карточка - полбеды. Более всего допекала проклятая паспортная проблема.
Сами паспорта у меня были, оба-два: внутренний и загран. Правда, на разные фамилии, так что я на всякий случай держал их в разных карманах.
Предосторожность совершенно излишняя: все равно я эти документы не мог никому предъявить.
И не потому, что они липовые: это как раз в Германии не должно было никого касаться.
Может, у нас на Руси теперь только такие и выдают.
Но загранпаспорт мой был чист и гладок, как свежезаказанная могильная плита.
В нем совершенно нечего было почитать на досуге: ни тебе въездной визы, ни разрешения на пребывание, ни даже штемпелечка о пересечении германской границы.
Временами я даже жалел, что сбежал из "Рататуя" слишком поспешно, не дождавшись хоть какой-нибудь визовой поддержки от Каролины.
Хотя вряд ли они с Кирюхой стали бы выправлять мне визу: я нужнее им был нелегалом.
Должен признать: элемент противоправности заключен в самом моем даре.
Рассудите: сотни законов изданы в расчете на то, что человек - не иголка, завалиться в щель между паркетинами не может, он имеет определенный физический рост и обязан этого роста придерживаться.
Рано или поздно международное сообщество подведет под феномен Огибахина правовую основу: