110
В Вадуце нас отпустили на все четыре стороны: гуляйте, господа хорошие, но ровно в шесть как штык будьте у автобуса, иначе, сами понимаете…
Мы понимали.
Вадуц не произвел на меня впечатления: типичный среднеевропейский городок, очень маленький и тесный.
Моросил мелкий дождичек, тротуары горбатились зонтами. Узкие улицы были забиты мокрыми лимузинами.
Высоко на вершине горы стоял сиротливый, седенький княжеский замок, ни дать ни взять - деревенская церквушка с картины "Над вечным покоем". Точно под такими же темными, в белых клочьях, небесами.
Я, естественно, приехал не наобум лазаря: предварительно созвонился с маклером и, сославшись на Валентина, договорился о встрече на три часа дня.
В ожидании "термина" я сидел в кафе у подножья замковой горы, ел мороженое, глазел на прохожих.
Да уж, вечным покоем здесь и не пахло. Пахло денежной массой. Все, кто двигался по улицам Лихтенштейна, определенно имели отношение к перекачке денег.
Даже мальчишки. Да что мальчишки: даже голуби разгуливали под ногами прохожих и под колесами машин с таким важным видом, как будто тоже кое-что об этом знают.
Наконец время мое подошло, и я отправился по заветному адресу. Меня ждали у крыльца кукольного трехэтажного домика, стиснутого с обеих сторон колоннастыми громадами солидных банков.
Маклер, толстый красногубый усач с рачьими глазами, нежно полюбил меня с первого взгляда, о чем, не теряя времени, тут же мне сообщил. Говорил он по-русски с нарочитым акцентом и принадлежал к породе людей, которым хоть плюй в лицо - они будут, утираясь, гнуть свою линию.
Я сообщил маклеру, что подыскиваю квартиру для своего родного брата, философа-одиночки, на что усач ответил, что всей душой приветствует его мудрое решение переселиться из России в Лихтенштейн.
По узкой зашарпанной лестнице мы поднялись на третий этаж, и жестом, исполненным тихого ликования, усач распахнул передо мною дверь.
Чердачная квартирка оказалась настолько темна и тесна, что в сравнении с нею наше с матушкой московское жилье показалось бы царскими хоромами. Да и ветхозаветная мебель оставляла желать лучшего.
Но в моем положении выбирать не приходилось, и, отпустив приличия ради несколько критических замечаний, я сказал, что эта обитель меня совершенно устраивает и что я готов немедленно за нее заплатить.
Мы уселись в шаткие кресла с засаленной обивкой, и в итоге продолжительного разговора и заполнения купчей на имя моего бедного брата я расстался с тремя из четырех ройтберговых чеков: полмиллиона обернулись шестью сотнями тысяч. Усач проворно спрятал чеки в бумажник, пролистал мой паспорт и, отметив, что мы с братом невероятно похожи, поставил меня в известность, что заочно влюбился теперь уже и в этого достойного человека.
Моя просьба проставить шереметьевский штемпель о пересечении моим братом российской границы повергла усача в глубокую задумчивость, из которой его вывел лишь четвертый (и последний) чек на двести кусков.
Вслед за чем паспорт также исчез в глубинах необъятного маклерского пиджака.
Такой поворот дела несколько меня обескуражил: я наивно рассчитывал, что усач тут же влепит мне в паспорт наклейку с голограммами и проставит все необходимые штемпеля.
Заметив мое замешательство, маклер горячо заверил меня, что паспорт с видом на жительство и всеми нужными штемпелями будет в течение трех дней выслан спецпочтой по любому адресу, который я назову.
Я, естественно, назвал свой адрес в Германии, что, как выяснилось впоследствии, было грубой ошибкой.
Затем усач торжественно вручил мне ключи от квартиры, поздравил меня с удачной покупкой и раскланялся.
До отхода "Чичкина" оставалось около часа, пора было уходить и мне.
Я запер свою новую квартиру, спустился по лестнице, вышел на крыльцо - и вынужден был остановиться: навстречу мне двигалась шикарная дама в распахнутом манто.
Дама шагала уверенно, крупно, держа под мышкой свой ридикюль.
Была она чудо как хороша, и все прохожие мужского пола, расступавшиеся перед нею, машинально проверяли клавиатуру своих ширинок.
Я говорю о пешеходах: возможно, водители проползавших мимо автомашин реагировали точно так же, но этого не было видно.
Я несколько замешкался на крылечке, и дама удивленно взглянула мне в лицо.
Как бы желая спросить: "Что это вы, нелепый мсье, путаетесь под ногами у занятых людей?"
И словно молния сверкнула над моей головой: это была не какая-то посторонняя дама, это была названая сестричка моя, известная вам под именем Лариса.
В полный рост Лариса меня ни разу в жизни не видела и, вполне естественно, не узнала.
Зато я ее узнал. Это меня и выдало.
Мы с Ларисой исполнили дурацкий танец столкнувшихся людей: шаг направо, шаг налево - пауза лицом к лицу.
- Гулливерчик… - неуверенно произнесла Лариса, - ты?
- Мадам, вы ошиблись, - твердо сказал я по-немецки. - Я вас вижу в первый раз.
- Да брось воображать. Я же знаю, что это ты.
Деваться было некуда.
- Большой такой вырос, - сказала Лариса ласково. - Что ты здесь делаешь?
Я отвечал, что вот, мол, гуляю, смотрю.
- Да на что тут смотреть, - с презрением возразила Лариса. - Дыра - она и есть дыра. Скорей бы в Цюрих.
Я признал, что Цюрих, конечно же, несравненно краше.
- Между прочим, - проговорила Лариса, - мой президент на тебя очень сердится. Сбежал, говорит, по-английски и спасибо не сказал.
- Да уж, так сложилось.
- Пошли к нам, - предложила Лариса. - Что мокнуть под дождем? Посидим, поболтаем, выпьем чего-нибудь. Игорек тоже здесь, он будет очень рад.
В этом я ни минуты не сомневался.
- Сожалею, но весь опутан делами, - сказал я. - Улетаю на родину. Всё расписано по минутам.
- Ну, как хочешь, - огорчилась сестренка. - Возьми хоть нашу визитную карточку. Может, позвонишь. Мы здесь на переговорах, пробудем еще две недели.
- Непременно позвоню, - обещал я. - Сразу же по прибытии в Буругвай.
И, потрепав меня по щеке, Лариса вошла в подъезд.
Это было, конечно, вопиющее невезение: выйди я из дома пятью минутами раньше - и наша встреча с Ларисой состоялась бы лишь в день Страшного суда.
Мне следовало немедля дать тягу, однако в Лихтенштейне далеко не убежишь: десять шагов в любую сторону - и ты уже на границе.
Единственной ниточкой, связывавшей меня с предыдущей жизнью, был шоппинг-рейс "Чичкин-райзен".
Тот, кто захочет личной встречи со мной, будет подстерегать меня возле "Чичкина".
Но без "Чичкина" мне отсюда не уехать.
Значит, что? Значит, Огибахин опять в мышеловке.
Ладно, чему быть - того не миновать.
Завернув за угол, я остановился, огляделся - никому я не был нужен, никто за мною не бежал.
И еще минут сорок я слонялся по Вадуц, время от времени проверяя, нет ли за мною хвоста.
Но все эти меры предосторожности были напрасны.
Когда я подошел к "Чичкину", дорогу мне загородил высокий худощавый человек в длинном серебристом плаще с аристократическим лицом Алена Делона.
111
- Привет, Гулливер, - морща губы в сухой улыбочке, проговорил президент "Аметист-банка". - Испугался?
- Как можно, Игорь Дмитриевич! - бодро отозвался я, протягивая своему бывшему благодетелю руку. - Какими судьбами?
Президент отступил на шаг и спрятал руки за спину.
- Неблагодарным свиньям руки не подаю.
В смысле: благодарным свиньям - всегда пожалуйста.
- В Германию намылился?
- Да, странствую.
- Значит, так, - скомандовал Игорек. - Нечего тебе болтаться по европам. Поедешь со мной.
По-видимому, президент "Аметист-банка" опять неверно просчитал ситуацию: он был уверен, что имеет дело с затравленным соотечественником, который за великое счастье почитает, когда его кормят с ладони шоколадными крошками.
Между тем за время нашей с ним разлуки создалась принципиально новая реальность: здесь, в самом сердце европейской цивилизации, Игорек был далеко не всевластен. Более того: это не я его, а он меня должен был опасаться.
Вам угодно гласности? Пожалуйте кушать.
В самом деле: любая огласка здесь и сейчас мгновенно превратила бы меня в телезвезду европейской величины, а его - в фигуру по меньшей мере сомнительную.
Вообще сильных мира российского отличает клиническая неспособность к предвидению. Они - продукт многолетнего партийного отбора, который отбраковывал прозорливых: "Много о себе понимает. Не наш человек, больно умён".
- Есть для меня работенка? - осведомился я, нарочно повысив голос. - Опять кого-то замочить?
- Не понимаю, о чем ты толкуешь, - с состраданием глядя мне в глаза, проговорил президент. - Обнаглел, Гулливер. Ну, да ладно, подлечим. Помаши водителю ручкой - и скажи, что остаешься с друзьями.
По беглому взгляду его поверх моего плеча я понял, что за спиной у меня возникли люди "Аметиста".
- Полицию позову, - предупредил я.
- Да что ты говоришь! - насмешливо сказал Игорек. - Вот мы и скажем, что задержали беглого уголовника. Ты в общеевропейском розыске, парень. Отправишься в Россию под конвоем "Интерпола". А в Шереметьево тебя воронок будет ждать. Это уж я гарантирую. Так что веди себя тихо.
Меня крепко взяли под локотки и повели в переулок.
По пути аметистовцы исподтишка били меня по почкам, больно лягали и при этом, хохоча, разыгрывали простодушное дружеское веселье:
- Попался, братец! Поедем к бабам, теперь не отвертишься! Ишь, ты какой!
За углом поджидал темнооконный "мерседес".
Игорек уселся рядом с водителем, подручные его, продолжая напоказ веселиться, пригнули мне голову, распахнули передо мною дверцу.
- Руки береги! - смеясь, сказал за моим плечом соотечественник, лица которого я не видел. - Пальцы, говорю, обрубим! Ну, умора!
Тут опять припустил дождь, а точнее - с вершины горы, на которой стоял княжеский замок, сорвало еще один облачный клок.
Я тысячу раз успел пожалеть, что отправился в путешествие без пистолета. Собираясь в Вадуц, я решил, что при возникновении каких-то проблем на границе наличие у меня оружия может лишь осложнить ситуацию. И вот пожалуйста.
Воистину, все фатальные ошибки человек совершает не по причине легкомыслия, напротив: по зрелом, долгом, мучительном размышлении.
Отчаяние охватило меня: неужели навеки в стеклянную банку? Да лучше тогда вовсе не жить.
И, вспомнив спасительный урок Гельзенкирхена, я судорожно схватился рукой за автомобильную дверцу, напрягся - и ухнул в малый мир вместе с земляками и с их "мерседесом".
Впервые я это проделывал не просто на глазах у двух-трех человек, но на виду у целого города.
И что же? А ничего.
Лихтенштейнцы, дети гор, - народ, должно быть, очень хладнокровный и привыкший к чудесам.
Само их сказочное государство почти нереально, его существование - это уже чудо из чудес, в сравнении с которым все остальные чудеса вторичны.
Когда я возвратился в себя, прохожие, прячась под зонтами, шли по тротуару у подошвы княжеской горы, как ни в чем не бывало.
Ну, пропала машина, пропали люди - экое дело!
Только продавец сувенирных наклеек заинтересовался происходящим и раскрыл было в удивлении рот, но тут же отвернулся, привлеченный новым покупателем.
Бизнес прежде всего.
112
Дождавшись, когда моя фигура вообще перестала привлекать чье бы то ни было внимание, я наклонился к тротуарной бровке, вроде высматривая оброненную монету.
Представьте себе, эти кретины удирали!
От меня, от единственного человека, который мог (и хотел, черт побери!) вернуть их к нормальной жизни.
Их крохотный лимузин на полных газах мчался вдоль бурлящего ручейка коричневой дождевой воды, развивая скорость метров десять в минуту.
Им удалось бы выжать и больше, если бы не мокрая горбатая брусчатка мостовой, по которой их машину кидало из стороны в сторону.
Я побежал за ними вслед, словно мальчишка, пускающий кораблики. А они еще поддали газу. Должно быть, Игорек заорал: "Догоняет, нажми!"
Настолько нестерпима была ему мысль, что хозяином положения стал жалкий неплательщик комсомольских взносов.
И тут, как в страшном сне… вовек не забуду этой картины… из-за угла совершенно бесшумно, медленно и торжественно выкатил гигантский двухэтажный автобус "Чичкин-райзен".
Дверцы микро-"мерседеса" на ходу распахнулись, аметистовцы посыпались из него во все стороны.
И вовремя: под огромным колесом "Чичкина" "мерседес" только хрустнул, как божья коровка.
Сделав свое дело, автобус гордо и величаво поплыл в сторону австрийской границы, увозя с собою мой красивый ножичек для разрезания писем.
Я бы в несколько прыжков догнал "Чичкина", но бросить соплеменников в беде не считал возможным.
Как-никак, родная кровь.
Я собрал аметистовцев в щепотку (вместе с Игорьком их было пятеро), сунул в карман куртки, отнес в общественный туалет, заперся в грязноватой кабине и там привел в божеский вид.
К счастью, кабина оказалась довольно просторная, даже со столиком, на котором лежали старые газеты.
Вот на столике я своих друзей и разместил.
Надо сказать, от президентской спеси ничего не осталось: был он бледен, как смерть, взлохмачен и помят. Его светлый и блестящий, дивной красоты плащ совершенно не предназначался для кувыркания по мокрой мостовой.
Телохранители Игоря Дмитриевича выглядели не лучше. Один при падении расквасил себе нос и жалко хлюпал юшкой, другой, постанывая, держался за плечо, третьего никак не удавалось поставить на ноги, четвертый был невредим, но полностью парализован ужасом, и поседелые волосы в его бровях, ушах и ноздрях торчали дыбом.
В сортирной кабинке, рассчитанной на одну персону, сделалось многолюдно.
- Прощайте, господа, - сказал я, протискиваясь к двери. - не нужно меня благодарить.
- Ну, нет, Гулливер, - дрожащим от ненависти голосом проговорил президент. - Так просто ты от меня не отделаешься. У меня длинные руки, я тебя достану из-под земли. Твой счет растет. За "мерс" ты должен мне семьдесят тысяч долларов, да еще там осталась моя визитка с деньгами, округлим до двухсот кусков. Придется отработать.
- Я уже отработал, - возразил я, - тем, что вернул тебя обществу. Еще раз появишься на моем пути - будешь отправлен туда, где тебе следовало бы сейчас находиться.
И показал пальцем на унитаз.
Глава двенадцатая. "Маленькая Германия"
113
До Германии, а точнее до Мюнхена, меня подбросила на своем "пассате" пожилая немецкая чета.
Я объяснил старичкам, что отстал от шоппинг-рейса. Путевой карты "Tschitschkin-reisen" и удостоверения сотрудника фирмы "Reutberg GmbH" им оказалось совершенно достаточно.
Всю дорогу мы со старичками беседовали о драгоценных камнях (область, в которой я теперь кое-что смыслил) и вообще приятно провели время.
Старички сожалели, что не могут доставить меня до места, но я им это охотно простил.
Деньги за бензин они с меня, однако же, взяли.
В Мюнхене я решил задержаться до понедельника: перевести дух, отлежаться, а главное - проверить надежность своей фирменной корочки: уважительная реакция на нее старичков меня обнадежила.
С этой целью я отправился в хорошую гостиницу и затребовал номер-люкс с бассейном и фонтанчиком в холле.
Увы, меня постигло разочарование: администратор не пожелал даже краем глаза взглянуть на мое фото с печатью "Reutberg GmbH". О паспорте же он вообще не заикался.
- Что вы, что вы! - с почтительным придыханием сказал мне этот седовласый мужчина, когда я полез в карман куртки за документами. - В этом нет ни малейшей необходимости.
Значит, что? Значит, Кирюха в "Рататуе" просто взял меня на понт и все мои вагонные ночевки прошедших времен являлись напрасными?
Это было бы очень досадно, и самоуспокоения ради я рассудил так: наверно, мой немецкий звучит теперь почти натурально и заменяет любой документ.
Придает, так сказать, глянец благонадежности.
Небольшой формуляр, тем не менее, заполнить пришлось. Я не смог удержаться от искушения и записался как Джонатан Свифт, эсквайр: вот будет находка для грядущих историков.
Так или иначе, я провел в Мюнхене восхитительный уик-энд: сибаритствовал на широкой королевской кровати под золотым балдахином, плескался в мраморной ванной.
Еду мне приносили в номер, прямо в постель.
Даже телевизор здесь был суперсовременный, дигитальный, с "Интернетом" и прочими наворотами. Не вылезая из постели, я мог затребовать любой фильм, в том числе и такой, съемки которого еще продолжаются.
Избыток комфорта настроил меня на благодушный лад.
Вот получу из Лихтенштейна паспорт - немедленно пропишусь, думал я. Доставлю удовольствие подружке, да и вообще - хватит жить в беззаконии.
И сразу же куплю "опель-тигру" золотистого цвета. Иначе зачем мне гараж с дистанционно закрывающимися воротами?
Буду ездить на службу и обратно.
Но за границу больше ни ногой.
От любимой работы, от нежной подруги, от уютного дома - куда еще ехать? Где еще такие гордые, такие черные магнолии, как у меня в собственном саду? Где еще такой зеленый бассейн, такой оранжевый корт, такой бурливый голубой джакузи?
Всё, подводим под странствиями черту, твердо решил я. Займемся производительной деятельностью, на досуге - наукой.
Ни шагу из дома. По крайней мере, в обозримом будущем. А может быть, и до кончины.
Пусть Ройтберг оформляет мне унбефристет - бессрочный вид на жительство в Германии.
В конце концов, он мой работодатель.
Как только Ройтберг это сделает - квартиру в Лихтенштейне продам через посредника. Пусть даже с убытком.
Уговорю Керстин родить мне девочку - и назову ее Ниной. Вот так. Буду баловать свою дочурку, пусть растет капризная, взбалмошная, гроза мужиков.
Выпишу в Германию матушку свою, чтоб успела пожить припеваючи.
Порядочные люди умирают в собственной постели, в окружении любящих и дорогих.
Если хорошенько поразмыслить, это единственная цель жизни, ради которой стоит стараться.
114
Но, видно, не судьба мне осуществить сие прекрасное намерение и завершить свою жизненную жорнаду по-человечески, уткнувшись лицом в мягкий животик моей подружки с голубым топазом в пупке.
Беда никогда не приходит одна.
До этой мудрости дошли люди, которым слишком долго жилось хорошо.
Если всё написано на небесах, то в каждой человеческой жизни должен быть соблюден баланс хорошего и плохого.
Математическая разность общего количества выпавших на долю каждого человека радостей и страданий должна к концу жизни равняться нулю.
Навряд ли там, на небесах, работают портачи.
Они, конечно, никому ничего не обязаны, но в целях инвентаризации судеб им должно быть удобнее, чтобы всё кругло сходилось.
Иначе от такой работенки можно и осатанеть.
Вот я, Огибахин Анатолий Борисович. Последнее время мне крупно везло, теперь пришла пора за это расплачиваться.