31
Никак не могла установиться тишина. Болт Бух Грей вернулся к Лисичке, погладил Курнопая по лопаткам. Выразил ему признательность за выступление, не предусмотренное протоколом. И Кива Ава Чел повторила главсержево поглаживание по лопаткам. Курнопай передернулся. С детства он презирал подражательность. Впрочем, он, как Болт Бух Грей и Кива Ава Чел, был сосредоточен на себе. Самооценка мешала Курнопаю серьезно наблюдать за ними, потому он огорчился ее замечанию.
- Очень престижно, что посвятилась у тебя. Думаешь, для Бэ Бэ Гэ не составляет престижности твое одобрение?
- Знать не знал о престижности и не хочу знать.
- Посмотрим, о чем будешь мечтать в немилости.
- И этого не хочу знать.
- Ты ребеночка не хочешь от меня, а я рожу.
- Зачем?
- Для улучшения генофонда нации.
- Я не женюсь на тебе.
- О, ты ведь был изолянтом. Браки, к твоему сведению, приостановили в год твоего приобщения к училищу.
Болт Бух Грей щелкнул Киву Аву Чел в затылок. Не того человека она взялась исправлять. И добавил, поощрительно глянув на посвященку, что сексуально проявленная матриархальность обнаружила в ней позывы к диктаторству.
Киву Аву Чел обидело высказывание Болт Бух Грея. Обещал эмансипировать элитарных женщин вширь и вглубь, а покушается даже на свободу умоизлияния.
Против умоизлияний Кивы Авы Чел он не возражал. Пусть изливается в разговорах о новых модах на одежду. И напомнил ей о неоглашаемом прыжке на БЕЗМЫСЛИЕ.
На лице Болт Бух Грея была снисходительность, но она сменилась выражением неуклонной симпатии, прежде чем он продемонстрировал неожиданное для нее изречение:
- Властители дают свободу, чтобы окончательно ее отобрать.
- Ай-яй-яй, господин всеглавный. Ваша откровенность может разгерметизировать мое уважение к вам. Я еще не позабыла формулу опального Ганса Магмейстера, которого вы назначили моим идеологическим наставником:
"Время от времени надо смазывать губы народа нектаром воли, и он будет думать, что свобода увеличилась".
- Кивочка, есть у правителя необходимость зондировать окружение на важнейшие принципы. Зондирование на свободу - первейшее для меня. Подчас под афоризмом - провокация. Я приподнял штору над твоим отношением к свободе. Ежели ты и не безразлична к свободе, то потому, что у тебя, высококастовой, ее много. Ты уверена, она не убудет. Благодушествуешь. Не все течет, но все обменивается. Маршальское звание было высшим, сместилось на сержантскую ступеньку. Сержантское звание заменило маршальское. Суша замещает воды, воды сушу, магма выбрасывается из ядра, земная кора сползает в ядро. Содержание превращается в форму, форма в содержание. Теперь о Гансе Магмейстере. Он - ведун, то есть ему ведомо о человеке, обществах и народах в целом то, до чего редко кто додумается. Но опальный, значит, тот, кого надо бдительно осознавать, иначе не научишься мыслить независимо.
Они пошли к танкам, закрытым помостами и фотощитами. Над башнями танков оказались постаменты. На них, охваченных кольцевыми зажимами, стояли носороги. Для правителя и Лисички отловили двурогого носорога. Носорог, свирепея, выпучивал карие глаза, он пытался высвободиться из стальных зажимов, массивных, как тюбинги, которые применяются для крепления метрополитена.
Все три пары уселись на своих носорогов. Посвятители впереди, посвященки сзади. Двурогий носорог пробовал встать на дыбы, едва Лисичка под музыку "Танца Маленьких лебедей" начала прядать ногами на его широком крупе. Курнопаев носорог, как только зацокали кастаньеты, выбивая ритмы испанского танца, принялся пускать ветры.
Подробив каблучками по зажиму, Кива Ава Чел, следуя звуковому узору танца, с озорным кокетством протараторила:
- Разгерметизация.
Чтобы взбодрить насупленного Курнопая, она ткнула указательным пальчиком по направлению к носорожьему крупу - указующий перст для представителей народных масс - и, хохотнув, выкрикнула:
- Разгерметизация.
Как раз носорог от пускания ветров перешел к извержению.
Врач Миляга, удивлявший Курнопая благостным поведением, от восторга заподскакивал на своем носороге и так проорал вослед за ней слово "разгерметизация", что праздничные толпы покатились со смеху.
Курнопай и Кива Ава Чел заметили промельк злой молнии в глазах Болт Бух Грея. Курнопай еще лишь посожалел, что Кива Ава Чел ненароком возбудила кощунственную веселость по отношению к гениальной теории жизни, и только собрался чем-нибудь умилостивить главсержа, а уж посвященка, опять крикнув: "Разгерметизация", - стала раздеваться, будто имела в виду обнажение. Чертовка подала знак к раздеванию Лисичке и Милягиной посвященке и шепнула Курнопаю:
- Спасай.
Болт Бух Грей ("Да как он слышит-то?") мигом позже клюнул носом: мол, одежду вон. И Курнопай, оскальзываясь на загривке носорога, принялся раздеваться; он вторил при этом егозливо-прыгучей музыке. За ним разоблачился Миляга. Он сиял от удовольствия, ткнувшись вперед, на колени и локти, да еще крепко схватясь за рог бегемота, отчего животное фыркнуло, вертя башкой.
Народ одухотворился под воздействием веселья посвященок и посвятителей. Возникла виолончельная мелодия шакона. Мужчины и женщины низины в плавной истоме протягивали друг к дружке ладони, вышагивали, чуть ли не до ключиц воздевая колени. В секунды после торжественных поклонов, полных вежливой грациозности, не переставая следовать рисунку танца, они занимались взаимным раздеванием. Очередное па вынуждало пары продолжать танец, они плыли в глянцевом от жгучего солнца воздухе, неуклюжие от сосворенных на шеях кофточек, от захлестывающих колени подтяжек…
- Курнопочка, полюбуйся! - воскликнула Кива Ава Чел. Распахнутым движением рук она как бы вызвала к действительности людей, совершающих на обочине дороги обряд обоюдного моления. - Вот это сексэнтузиазм! Шакон не предусматривался программой.
Смотреть Курнопай не пожелал. Он спрыгнул с носорога, одевался. Его трясло от озноба тела и души.
32
Танки остановились перед въездом на платформу храма Солнца. Черные жрицы снесли по трапу верховного жреца. Осыпая его цветами женьшеня, посадили на резной трон, напоминающий конструкцию, принятую вчера Курнопаем за фонтан. Трон находился перед столом, над которым свисали с вертелов жареные бизоны. В коричнево-красные бока туш были вонзены вогнутые в лезвиях ножи. Мучительное сходство ножей с орудиями жертвоприношений проявило в памяти Курнопая снимок: Главправ Черный Лебедь возле бенаресского храма богини Кали глядит, как жрец встремил шею козленка в каменную вилку, приготовясь отсечь ему голову кривым мечом.
И вдруг Курнопай почувствовал, что непереносимы больше события этого дня. Он должен исчезнуть отсюда, чтобы не приняться полосовать вогнутым ножом всех, кто накинется на мясо бизонов.
Пока он укреплял в душе решимость - взять и сбежать, черные жрицы подхватили его и понесли, чтобы усадить в кресло, подобное планете Сатурн с кольцом. Еще издали он начал просить Болт Бух Грея ради доброго исхода праздника отпустить его к океану. Тот, следя за блондинками, вчера изгнанными, а сегодня несущими серебряные котлы, всклень налитые густым алым зельем, не остался безразличен к словам Курнопая. Он угрюмо заметил, будто бы опасается задерживать народного любимца в застолье: Курнопай может зарезать его, хотя полчаса тому назад назвал отцом нации.
Болт Бух Грей ошибался, предуготовив ему роль своего убийцы. Курнопай даже в состоянии умопомрачения не мог ударить человека, однажды умственно его изумившего.
По-мальчишески сердито Курнопай буркнул, что при всем при том он гораздо благородней, чем это может представиться прозорливцу.
Черные жрицы отгородили застолье от толпы прозрачным пластиковым забором. Сверху они натянули тонкую металлическую сетку. Как индеек, кшикая, они выгнали за забор блондинок, и те, заигрывая с породистыми юношами, начали слоняться перед толпой. Что-то от охранниц было в их шагах. Когда в кольцо воздуха между забором и толпой заскочил вихрь, под хитонами блондинок, им раскинутыми, оказались крошечные никелевые автоматы.
Верховный жрец притронулся к золотому ковшу. Толпа принялась щелкать ладонями. Славила Болт Бух Грея. Чудная невообразимость была в ласкательных именах, которые выкрикивались: Бриллиантовый Леопард, Горный Тур Величья, Голубой Водопад Солнечной Эпохи, Вечный Активист Генофонда. После кратких пауз мощно скандировалось: "О-тец нацьи, о-тец нацьи!" - но это почему-то раздосадовало Курнопая.
Славили Курнопая, Милягу, посвященок. Ужаснувшись тому, что забыли о САМОМ, Курнопай воскликнул:
- Да здравствует великий САМ! - и встревожился: "Скоро, наверно, все имена наглухо закроет имя Болт Бух Грея?"
САМ, похоже, возбудил в нем мысль о несуразном поведении. Ему подумалось: "Болт Бух Грей - император удовольствий, а его чествуют. Миляга и я счастливчики, нас - тоже. Посвященки из выкормышей неги окутаны маревом счастья, им - обожание. А сами-то массы? Счастья у них пылинка, обездоленности с лихвой, а мы их не славим".
Вскочил Курнопай, гаркнул, перекрывая взлохмаченный ор толпы, аж в двенадцатиперстной кишке засвербило от истошности:
- Сы-лава ны-ароду САМ-МОГО!
Ответом Курнопаю было задорное содрогание неба и земли.
По ритуалу верховный жрец после дотрагиваний до паха посылал пастве воздушные поцелуи. Наступило молчание. В долине до того стало тихо, что было слышно, как отражаются солнечные лучи от храма и человеческих голов.
Болт Бух Грей заговорил о верности. Ею-де крепнет нерасторжимость САМОГО и его наместника в стране, слитность Сержантитета и народа, спаянность всех граждан отечества. И ею, верностью, крепнет любовь. Не просто любовь - с большой буквы. Поскольку он, Болт Бух Грей, единственный, за исключением САМОГО, теоретик сексрелигии, он обязан провести различие, дабы не порождалась путаница между любовью с большой буквы и обиходкой, то бишь повседневным, как еда, зоологическим чувством, точно названным сексом. Любовь с большой буквы предполагает неизменность женщины своему владыке - мужчине. Тут, надо подчеркнуть, он развивает известное положение "Кама-Сутры". Другое положение, где утверждается, что мужчина раб любви женщины и верен ее богу Кришне, не ей, а ее богу, он, верховный жрец, обогащает чистой сущностью. Любовь с большой буквы осуществляется взаимной верностью. Мужчина, исполняющий долг посвящения, не является изменщиком. Что касается секса, здесь сверх приемов "Кама-Сутры" он не имеет добавлений. Так вот, он хочет сказать народу, что Самия объявляет любовь Курнопая и первой советницы держправа Фэйхоа любовью с большой буквы. Он смеет сознаться перед народом в том, что, питая влечение к Фэйхоа и делая все необходимое для улучшения генофонда нации, он пожертвовал ее головорезу номер один. К любовной верности Курнопая можно с убежденностью добавить его верность идеалам САМОГО, ему, потомку-наместнику САМОГО, армейской клятве, и в общем. Что бы еще он отметил в праздник посвящения? Сегодняшний энтузиазм продемонстрировал верность самийцев сердцевиннейшей из религий. Докладывая САМОМУ о празднике, он заверит его и впредь спокойно полагаться на потомка-продолжателя, Сержантитет, на всеобщую сексрелигиозность народа Самии, равную национальному патриотизму.
Болт Бух Грей предложил причаститься к напитку посвящения, сделанному по его рецепту на крови зубробизона, кагоре, толченом рубине. Пьют посвятители, за ними - посвященки, далее - остальное застолье. Представители самийских масс покамест выпьют в своем воображении. Позже, при выходе с территории храма, каждый причастится рюмкой этого напитка.
Вслед за причастием Болт Бух Грей поцеловал Курнопая в подбородок, сказал, что к океану он поедет на его белом автомобиле, напоследок шепнул, что всем сердцем завидует ему.
Ехал медленно он и рванул вдруг на всех скоростях, словно кто-то ее мог похитить. Дымка близкого к океану каньона просквозила из ущельной своей низины, и невольно он тут тормознул.
Арабиса белые венчики возникли на кромке обочины, а дальше была пустота. Случайность спасла или САМ уследил, что погибнуть он может: левей повернуть ни за что б не успел. Ладно, ладно, чего уж там каяться. Постыдство последних событий нелепо аукнулось в сердце.
33
Холод вознесло по белесой стене ракушечника. Из нее выступали винтом панцири древних моллюсков. Долго ли, мир, ты продлишься? Люди долго ль продлятся?
Ярким таким же днем кто-нибудь наклонится над срезом дороги, где все тот же арабис цветет, и обнаружит угрюмо стену из человеческих костяков.
Дьяволиадностью зараженные, мы беспечно природу хороним, а она все равно в отложения нас, в отложения запечатает вместе с камнями. Вот и получим мы герметизм.
Оголтелая скорбь улетучилась из души. Дана еще людям возможность оставаться на свете. И ты - лишь случайное проявленье единства различных полов, созерцаешь невинный арабис, каньоны, вдыхаешь туманный поток пропастей на пути к небывалой, которой, к печали, не повториться в веках, к почти неизведанной Фэйхоа.
Исключение ты, раз не стала чужой, Фэйхоа, странно преданная для времен, в чьем потоке на стрежне бесправие тела, кощунство над внутренней волей, столикость, в оргазм заключенная вера, немилосердие к правде и чести…
Одиночеством накатил готический склон в глаза. Обманулся? Ты весь поглощен собою, своим, а то ведь могла просто спускаться женщина из селенья в селенье. До чего же мы крутимся сами в своем? Ах, проклятье, не научимся мыслить себя среди множества целей и бессчетных существований.
О, за кедром желтеет полоска одежды. Затаилась. Пускай обомрет от испуга, что скрылась, подразнив его сердце. Аравийка, балийка, японка, да ты все девчониста в милых повадках, а его-то мальчишество испепелилось в термитном огне.
Аукнул. Теплея, вернулся из гор его собственный зов. Ярость радости оборваться просилась в рыданье. Лихорадочно вдруг повернуло к соседнему кедру. Ослепило сиянием жемчуга. Увидел истомленное мыслью лицо.
До чего же родные глаза эти карие с апельсиново-тонкой оранжевостью белка и ложбинка меж крыльцев, угловатых и гладких.
Льдом, о, САМ, о, великий отступник от душ человеческих, отдает ее грудь, позабывшая поцелуи. Никакие идеи, как бы ни были оправдательны, не заслуживают уваженья, если девушка честности все еще не жена. Исполинскую нежность он ей принесет, пусть она отливается в спелых, как манго, детей.
Коричная коричнева подевалась куда-то. И тело ее белоснежно теперь. Овдовелые женщины, где-то читал, высветляются духом, и взором, и телом. Лишь познала его, и разлука на годы. Почти что вдовство.
Ах, какая неистовая приспела любовь. Милованья откроют ему до кровинки, до жилки, до косточки всю Фэйхоа. Не забыт аромат этот ласковый, учащающий пульс, - земляники и ананаса со сливками, аромат Фэйхоа.
34
Холодком предвечерним их встречал океан. Отдельность свою он чувствовал, отражая их в фиолетовых водах прибрежья. Ликовали они глазами, поворотами плеч и поступью, всем своим состоянием обоюдности, возникшей затем, чтоб завершиться бессмертием.
Агавы, обложенные каменьями, тянули к тропинке медные трубы цветов, и мерещилось, что исторгнутся звуки из них, подобные кликам в стаи сбивающихся лебедей, почему-то кружащих в беззвездные ночи над океаном.
Включив нажатием клавиша электромотор, Фейхоа направила катер к хрустальному маяку. Шелест воды, завихриваемой винтом, не заглушал ее голос. Завораживал он Курнопая своими мелодиями, подобными пению иволги. Она увлеклась изучением неба. Нужно было узнать созвездия зодиака, чтобы навостриться в составлении гороскопов. Главсерж и приспешники, волнуясь за власть и себя, стали впадать в оккультизм. Она не астролог, а пифия. Предсказания охраняют ее независимость.
- Эх, здорово!
- Кстати, от самодовольства освобождают туманности. Когда я впервые навела телескоп на скопление звезд в Андромеде, подумала: "Да чего мы кичимся друг перед дружкой, изображая величие, обеспеченность, бессмертие, красоту? Пыльцою вселенная видится. Самые крупные звезды ее гораздо светимей и жарче, чем Солнце… То кто мы? Невидимость, невидимей микромира". Гороскоп отражает сомнительность свойств у планет и созвездий. Пока мы не ведаем о влиянии звездных скоплений на нашу планету и влияния Солнца на планету и нас не умеем постичь. Изображать из себя оккультистку, направлять Болт Бух Грея и его окруженье - хитрить, скажет он. А пристало ли честной натуре хитрить? Ради добрых надежд надо в мире хитрить, потому что злонамеренность на планете изощренно лукава. Бесхитростные аистята становятся жертвами аллигаторов. Сроду искренностью и простотой народы гордятся. Таится погибель в откровенности для народа в те эпохи, когда он доверчив. А впрочем, он обычно неосторожно доверчивый. Ясно, бдительные народы бывали и есть, но, чуть что, лишь едва зазевались они, властелины ввергали их в черный обман - столетья недоли. Кабы обманы не являлись извращеньем сознания, где за святыню - подлог и бойням кровавым придается возвышенный смысл, то тогда бы на простодушие она не глядела как на опасную выморочность. Но пускай он не думает, что нет у нее догадок о влияньях созвездий и Солнца, спутников и планет на Землю и человечество.
Нежность от присутствия Фэйхоа, оттого, что недавно подчиняла себя его чувствам, и, конечно, оттого, что мог он в любое мгновение призывно скользнуть ладонью по щеке ее гладкой и притянуть в поцелуе и унести на руках в салон, и она и не вспомнит за ласками, что мчатся они на маяк и вот-вот разобьются. Из-за этого не вникал в заботы ее ума, хотя были ему сродни.
"Астрологиченька вынужденная моя, - он страстно подумал до пресеченья дыханья, - страдание мысли людской совсем исчерпалось. Наслаждение чувства приспело, неотвязное, как простоватая честность народных людей. Наслаждение, что впадает в насилие, как победить его людям, ему?"
Странным Курнопаю не показалось собственное побуждение, и совесть себя не обозначила, когда, отключивши мотор, он вскинул ее на плечи, будто рыбак марлина, и спустился в салон, где держался полосчатый сумрак из-за опущенных жалюзи. Ожидала, должно быть, что он проявит бизонью безудержность? Ни обиды, ни робости он не заметил: готовность, равную ненасытимой его охоте.
…Океан выстлался перед закатом.
Растерян был Курнопай внезапно: в лед, да и только, вмерз их катер. Уста, пересохшие от поцелуев, на губах даже ощущались пленочки заусениц, прошептали ошеломленно:
- Океан бездыханный!
Тотчас к нему выскользнула Фэйхоа. От бортов отслоились круги, но быстро сгладились, и снова обозначилась прозрачная отверделость.
В отличие от губ Курнопая, губы Фэйхоа росно мерцали, как на горах утрами горицветы, оттенком в гранаты Бразилии. Ни разу она не видела океан застылым и с безотчетностью повторила слова Курнопая: "Океан бездыханный!" - и Курнопай услыхал влажное, электрически соблазнительное пошелестывание губ Фэйхоа.
А едва началось движение воды, они изумились тому, что присутствовали в точке такого покоя, который как гармоническое равновесие между ними и катером, катером и океаном, океаном и земным шаром, планетой и Солнцем и, пожалуй, между Солнцем и нашей вселенной.