Об этом я пока не рассказываю. Успеется...
Собственно, я это уже сто тысяч раз рассказывал! Но и сто тысяч первый раз не помешает...
Relata refero! (Я рассказываю рассказанное! - Лат.).
Глава 10.
- А Иисус только ухмылялся, точно знал, что так и должно было быть, что каждый, каждый должен был проявить все свои наиболее гнусные, наиболее пагубные чувства и действия, всю свою животную страсть, выплеснуть из себя, вывернуть наизнанку. Нет он не был жесток...
- Кто?
- Иисус! Ни жесток, ни сладострастен! И уж никакой там сусальности Юля в нём не заметила. Справедлив ли? Не знаю. Иисус был Иисусом. Не то чтобы Богом - нет. Он же был рукотворным богом. Тем не менее, он держал вожжи развития событий на этой планете. И наверняка сотрудничал с Самим Богом, - а как же! - прислушивался к Его словам, внимал Его наставлениям. Они не то чтобы сговорились, но делали одно дело - вправляли человечеству мозг! И делали хорошо! Это был абсолютнейший синергизм, утверждала Юля, да, - они дополняли друг Друга! Беспощадный, но и спасительный тандем. Будто Иисус держал в руках Христов скальпель, которым чистил Землю от скверны... Как картошку! Очищал от коросты. Ошкуривая затем наждачной шкуркой... Дав волю излиться страстям, а затем затягивал удавку на шее каждого, удавку подчинения, покорности и смирения...
Узду аскезы...
Мол, всё, кончилось...
Обжигая словом как огнём...
Рассказывала Юля...
- Бедняга, - сочувственно говорит Лена.
- До сих пор не могу себе простить мой теннис, - говорю я.
- Шахматы...
- Или шахматы...
- Ну ты выиграл?
- Проиграл, - радуюсь я, - проиграл!
Словно оправдываясь.
- Да я, собственно, и не играл в тот день, - говорю я, - я же был... Да-да, как раз двадцатого декабря я и...
Упрёки в собственный адрес я, конечно же, признаю нелепыми. К чему самобичевание? И всё же я испытываю угрызения: эх, если бы я был там... Я бы...
- Что, - спрашивает Лена, - как бы ты поступил?
- Я бы...
- Так ты был или не был?!
Лена злится.
- Эта твоя окровавленная футболка, эти твои...
- Ну, конечно, был! Кстати, и Иисусовы белые одежды... он был в белых джинсах и белой-пребелой тонкого шёлка распашной безрукавке... тоже были в капельках крови... Жориной. Было интересно смотреть, как...
- Интересно?! Значит, ты-таки... Зачем же эти твои игры в теннис, шахматы или футбол? Зачем, Рест? Не понимаю, что ты хочешь...
- Слушай, не путай меня, пожалуйста! Я и сам не понимаю... Теннис, шахматы... При чём тут твои шахматы?!
- Это я-то путаю?!
- Лен, давай всё-таки по порядку... Кровь брызнула...
Это какой-то цугцванг!
- Да знаю я, знаю... Брызнула, брызнула...
Лена вдруг выходит из себя. Я её понимаю: ей трудно связать мои блуждающие мысли в одну логически стройную понятную линию, ей трудно... Я и сам... В самом деле - какие шахматы?!
- Затем то же проделали и с левой рукой, - продолжаю я мирно, оставляя вопрос о шахматах без дальнейшего рассмотрения.
Лена успокаивается, поправляет волосы, извиняется за несдержанность улыбкой и теплым взглядом, я рассказываю... Мы уже привыкли не обращать внимания на взаимные обвинения или упрёки, да, даже редкие упрёки, у нас договор - как только появляются разногласия, спор, ссора... маленький пожарец, мы тотчас тушим его теплом рук и улыбок. Да! Это наше первое правило - тепло рук!
- Ушков руку держал, а Валерочка Ергинец вбивал гвоздь. Палачи!.. Все вдруг сгрудились над Жорой, обступили, теснясь, со всех сторон... Вдруг все стали советовать:
- Держи крепче...
- Придави ладонь...
- Свяжи ему пальцы...
- Сссядь на него! Сссядь! Придави!.. - Это сипел Клоппоцкий.
- Клоп...?
- ...поцкий. Ага...
Ушков держал крепко... Своими кургузыми пальчиками старался справиться с шевелящейся клешнёй Жориной ладони... Юрка говорил, что у Славика (как он потом объяснил) мерзли и немели пальцы, как на морозе, когда он обеими руками не мог управиться с Жориной клешнёй.
- Сигаретой его, прижги сигаретой... На!..
- Ага поддай ему жару... Чтоб помнил, чтоб знал - халявы не будет!..
Галдёж становился невыносим. Ребекка даже упала на колени, не выдержав натиска толпы...
Рассказывал Богумил...
Наталья молчала.
Это были окаянные дни... Минуты, минуты... Всё это длилось какую-то сотню-другую минут...
А Валерочка... тот не мог с первого раза попасть молотком по головке гвоздя - бац... По Жориной ладони - бац... Он даже, посмотрев на Жору, тихо извинился, мол, прости, друг, на что Жора произнёс:
- Замотай горло и дыши в тряпочку... Видишь - сквозняк.
Валерочка даже кивнул своей большой лысеющей головой, боднул пространство, кривясь и морщась, кляня и ненавидя себя, за промашку на виду у всех нас... Поправлял очки... Потом рассказывали, как Валера пояснил свою неуверенность - жалостью. Ему было жаль, что так всё случилось, что Жору пришлось-таки распинать и он, Валера, удостоин был чести вбить гвозди в Жорины кисти, в эти чудотворные руки, которым он так завидовал и перед которыми благоговел. Он так и сказал: "Ведь я перед ними тайно благоговел!". Он благоговел не только перед руками - перед Жориным именем! Перед его аурой! (тайно...). Несмотря на то, что Жора всегда считал его жалкой планарией, способной быть только кормом для него - журавля.
А уж как Переметчик старался! Даже Света его останавливала, мол, нельзя же так... Слишком чересчур!
- Как старался? Что "чересчур"? - спрашивает Лена.
- Всё! Он просто без мыла лез... Мне кажется, он пришёл к пониманию своей абсолютной никчемности и решил-таки... Решился!
- Такие не приходят к такому пониманию, - говорит Лена, - ты же понимаешь, что как только они нащупают прежнюю колею, они тотчас впрыгнут в неё, и всё будет, как прежде.
- Да, - соглашаюсь я, наверное. И всё же любопытно было смотреть...
- Любопытно?
- Да. Как легко Переметчик переметнулся в стан защитников Жоры, его, так сказать, апологетов. Как он вился ужонком перед Жорой, увивался, пресмыкался, канюча, стараясь то умастить каким-то кремом Жорины запястья, чтобы тиски скотча были не так мучительны, то какой-то веточкой отгонять несуществующих мух или комаров, а то и сунуть в зубы Жоры тлеющую сигарету, мол, на, дорогой, курни перед... Лез даже с поцелуями, тянул свои вонючие губы... трубочкой...
- Это ясно, - говорит Лена. - Неясно, зачем они вбивали Жоре гвозди в ладони. Ведь его примотали скотчем. Это даже крепче, чем приколотить гвоздями.
- Традиция, - говорю я, - так в мире принято. Нельзя нарушать традиций.
- Нельзя, - соглашается Лена.
- Жора и сам удивлялся. Затем согласился: традиция есть традиция.
- Вы что же, обсуждали с ним подробности его распятия?
- То, сё, - говорю я, - в двух словах...
Собственно, обсуждать было нечего. Распятие, как распятие, как и сотни тысяч других в истории человечества. Все распятые и язычники, и христиане, и уже распятые в наше время испытывали примерно те же муки, что и Христос - физическую боль, жажду, удушье... С тех пор как распяли Иисуса-Бога, наиболее выдающегося и известного, его муки изучали самым подробнейшим образом, моделировали, изображали в кино и спектаклях, представляли на все лады... Художники, поэты, писатели, режиссёры, композиторы... И учёные, и учёные, и, конечно, деятели науки... Ну и попы! Это само собой разумеется: попы тут, естественно, постарались! Распятый Иисус - это же их хлеб насущный! Корм! Так как попы никто не преуспел...
- Да уж, - говорит Лена, - попы своего не упустят.
- Так что, - говорю я, - так всё и было: гвозди в руки, гвозди в ноги, колок под крестец для устойчивости... Под зад!..
- Колок?
- Да. Такой деревянный штырь, чтобы Жора смог ещё и сидеть, будучи распятым. Для поддержки тела. Если бы не колок, у Жоры бы просто руки оборвались под тяжестью собственного тела...
- Несмотря на...
- Да, не смотря! Ни на скотч, ни на гвозди... Он же тяжеленный какой! Килограммов со сто! Громадина! Отъелся на сдобных хлебах.
- Ты как-то не очень одобрительно... О распятом. Надо бы или хорошо, или...
- Так он же живой, как Ленин! Живее всех живых! Ничего не сказать о нём было бы несправедливо. А сказать хорошо - значит, ничего не сказать.
- Закрутил ты...
- Он поесть-то не дурак! Не дурак...
- Рест, перестань. Не...
- Вот такие пироги, - говорю я.
- Значит для спасения мира, - говорит Лена, - вы не могли обойтись без очередного распятия?
Не могли.
Заботы о мире для меня всегда были пыткой. Хотя все мы, по сути, ведь жили как сибариты, да, как какие-то там эпикурейцы, наслаждаясь собственным творчеством и не утруждая себя ничем материальным... Были, конечно, трудности, которые мы преодолевали смеясь... Теперь же забота о чистоте имени повисла надо мной Дамокловым мечом. Я не знаю, как бы я поступил! Юлю бы я, само собой разумеется, в обиду не дал. А вот что делать с Жорой?! Спорить с Иисусом? Препятствовать его воле? Предотвратить распятие?.. Это моя тяжкая ноша. Кровит и кровит. Я до сих пор живу в ране...
Но я тебе потом выдам секрет! Ухохочешься! Ведь мы с Иисусом... Нет, потом...
- Почему потом? Счас!
- Не, не счас... Сейчас - рано... Так что я пока ещё живу в ране.
Лена расстроена.
- У тебя и не могло быть выбора - решалась судьба, - говорит она, улыбнувшись.
- Выбор всегда есть... Но в состоянии ли ты изменить судьбу? Свою - да. Но судьбу человечества... Я мог стать новым Пилатом и распять Иисуса. Но зачем тогда Жора? Куда мне его потом девать? Он должен... У него ведь не было выбора - играть свою роль до конца!
- Выбор есть всегда, - говорит Лена.
- Вот он его и сделал, - говорю я.
- И нечего тебе заниматься самоедством, - говорит Лена. - Тоже мне мазохист нашёлся...
А ведь Лена права. Но я и не подумаю рассказывать ей всю правду (наш договор с Иисусом) прямо сейчас. Эта правда помешает нам выспаться! А завтра ведь такой трудный день...
- А правда, что это Жорина кровь на футболке? - в пятый раз спрашивает Лена.
- Правда.
Это был какой-то цугцванг...
Мы все были свидетелями нашего краха.
Юра прорёк:
- Longum iter estper praecepta, вreve et efficax per exempla (Долог путь наставлений, краток и действенен путь примеров, - Лат.).
О каком пути примеров он говорил?
Это были окаянные дни, окаянные...
Глава 11.
И вот крест подняли... На попа! Выперли Жориной головой - в небо... Чтобы он лучше прислушался к Тому, Кто его наставлял.
- Да не тяните вы влево, - орали...
- Надо было глубже рыть-то...
Какие-то уключины, лестницы, скамейки, верёвки... Выпученные глаза и множество рук, прилипших к стояку креста... Босх, просто Босх! Хуже! Облепили как мухи... Запах пота... Пот не страшен - работа такая... Не укакался бы кто-нибудь от усердия, от чрезмерного у-сер-ди-я...
- Дурдом! - говорит Лена.
- Не говори, - говорю я, - Юля рассказывала...
- Она всё это снимала на камеру?
- А как же! Это же были финальные сцены из жизни нашей Пирамиды! Нельзя было не снимать! Нельзя было пропустить итоговую страницу - нашу победу над невежеством!
Совершенство свершилось, и это надо было задокументировать! Юлина камера - документ! Потомки потом ведь спросят: "И чего вы достигли?". Будет чем крыть! И это же прекрасный корм для поэтов, писателей, художников, композиторов, режиссёров... Для всей этой... И для скульпторов... Представь себе Жорино изваяние ("Распятие Жоры") в граните, бронзе или мраморе... На этом материале мог бы выпрыгнуть не один Фидий или Пракситель, или Микеланджело, или Роден... Не одна Мухина с Вучетичем... Как думаешь?
Лена улыбается.
- На худой конец - в бетоне или даже во льду, или в песке... Деревянный Жора на крестике - на шее. Или алюминиевый... Золотой, золотой! Или серебряный... На шее. Как Анна. Как думаешь?
- Смешные вы, - говорит Лена, - такое вытворили... Я вот не пойму - в чём всё-таки... Зачем Иисус стреножил Жору, распял его... Что случилось с...
- Я еще и половины трёх слов не сказал из того, что поведала Юля. Слушай!..
- А!..
- Ага...
Все художники мира, все скульпторы, все композиторы и режиссёры ринулись, просто ринулись... и поэты, и писатели, и продюсеры, и шоумены... Да что там... короли и королевы, принцы и принцессы, президенты, премьеры, финансисты и вояки, ну просто все на свете вдруг озаботились Жориным распятием! Эти триста из Всемирного живого портала "Земля и Вселенная" и другие триста из "Комитета 300", и бильдербергеры и даже весь до ниточки "Золотой миллиард" тоже... А Римский клуб... ой, умора...
- Отпад! - говорит Лена.
- Упад! - говорю я.
Из уст в уста кочевала молва о том, что якобы Жорино распятие является, так сказать, чистилищем нашей цивилизации, да-да, кто-то произнёс это слово - "чистилище", и оно призвано распечатать новую колоду карт для новых игр в...
- Весь мир - театр? - говорит Лена.
- Судачили, что в этом распятии - спасение Земли от людей. Но на всякий случай на Марс отправили марсоход. Ты же знаешь, что...
- Знаю.
Я помню, как Жора чихвостил все эти космические потуги человечества выпрыгнуть в космос, охомутать его, подчинить и исколесить, исколесовать. Исковеркать! Да мало ли Земли, возмущался Жора! Приведите планету в порядок и живите, живите... Зачем вам Космос, если вы не в состоянии жить в согласии на земле?! Засерете Космос, загубите...
- Ты что же противник прогресса, противник изучения тайн Космоса?
- Дай лад Земле, - отвечал Жора, - а потом лезь своим нечистым рылом в... Это же узкоумая сопливая блажь дикарей-честолюбцев. Оглянись - полмира твоих соплеменников живёт в голоде. И... "Могу ли я наслаждаться тайнами звёзд, когда вокруг смерть или рабство?".
Над Жорой смеялись: как так можно рассуждать?
- Мы засеем Венеру и Юпитер, выстроим города на кольцах Сатурна, - противоречили умники Жоре, - "...и на Марсе будут яблони цвести..." - пели...
- Засеем, засеем! - орали все...
- Ррррррр... - прорычал на это Жора, - засеррррете. Точно так же, как вы засрали Землю. Вон уже "Celestis" тыщами трупов захламляет Луну и даже астероиды. Ужас, просто ужас!.. Дуреем потихоньку...
Невероятно, но так как Жора думают единицы. Тина тоже... "Прости меня, пойми меня, поймай, когда дождём я стану в новом мае, я снова ни-че-го не понимаю, и ни о чём почти что не прошу..."
Почти что...
А о чём Тина может просить? Не суйте свои рыла в девственный Космос? Или он уже давно изнасилован вашими узкоумыми головами?
- Это уже пятое человечество на Земле. И этому уже пришёл каюк. И вот Жорино распятие - это та соломинка...
- Если не Ковчег, - говорит Лена.
- Ковчег Тинин, - говорю я, - а соломинка Жорина.
- А что Тина, что Тина, - вдруг встрепенулась Лена, - как она объясняет все эти ваши игры с распятием?
- Она не объясняет, - говорю я, - она жадничает.
- Жадничает?! Тина?!!
- Ага. Жадная даже на точки и запятые, Тина лишь изредка бросает нам своё "Я рассыпаю бусины из слов в свином хлеву...".
- Здорово! - восхищается Лена. - Ах, как она права: зачем же метать бисер перед свиньями! Здорово! Но она ведь, надеюсь, выказала своё отношение к Жориному распятию.
- Высказала, - говорю я, вот оно: "Я развлекаю нищих и шутов - нижу на нити смысла ожерелье...".
Или: "Хотелось бы понять, в чём жизни суть, и доказать, как формулу простую возможность счастья...".
- Это же ваша квантификация! - восклицает Лена, - Тина вас раскусила!
Я давно уже это признал: Тине не надо ничего раскусывать! Она как только прознала про нашу Пирамиду, тот же час выдала свой вердикт: "Бедненькие...". Она даже не поразилась нищете нашего ума. Её глаза... Вы бы видели её глаза... Однажды она... "Бездонные глаза у палача. Они не знают ни любви, ни страха". Однажды я видел её глаза - глаза палача: ни йоточки любви, а уж о каком-то там страхе и речи не могло быть! Палач, да - палач! Мечом своего пронзительного взгляда Тина тогда разрубила узел моих надежд. Тюк! Запросто! "...всхожу на эшафот, отодвигаю тонкий ворот пульса. Мгновение! И голова падёт, как тот кочан у срубленной капусты". Это про мою голову, натоптанную никчемными мыслями о возможном совершенстве... Тюк!.. И - покатилась... моя дыня... как кочан...
Вскоре она произнесла: "Я замолчу, НЕ БОЙСЯ, но сперва растормошу твой мир немного сонный. Я опускаю лишние слова, чтоб КТО-ТО понял, наконец-то понял...".
НЕ БОЙСЯ!
Тина сказала это большими буквами! Для меня это значило, что она прекрасно осознает всю опасность для моего существования, что я и в самом деле живу ожиданием чего-то неотвратимо ... что я - боюсь...
А ведь я-то... живу в страхе! Надо признать это без всяких увёрток и экивоков.
Милая Тина... Как же ты... Спасибо за крыло!
И мне не стыдно...
И вот ещё: "...чтоб КТО-ТО понял...".
Кто?
"...но я опять одна, опять одна. Мне мало ветра, света, мало веры. Ты продержись немного на краю...".
Это - край...
Держусь... Как могу...
"Я рвусь к тебе сквозь толщу бытия - трещит на скулах лаковая кожа. Я храмы воздвигаю из песка... Волна прибоя на тебя похожа!".
Лаковая кожа...
Тинка, ах, милая моя Тинка, как же ты знаешь меня! А ведь мы с тобой нашей соли ещё и не пробовали... У нас ещё пуды и пуды её... Впереди. Правда?..
Нет-нет, твои храмы - из хрусталя! Если не из углерода, из чистого углерода! Да! Всё золото мира твоим алмазным россыпям и в подмётки не годится! Нет! Не-э! Не годится.
Да, и вот ещё что!
- Лаковая кожа, - говорит Лена, - это, конечно, надлом, трещина... Ваша Пирамида хрустнула по оси или по какой-то из граней... Вот Тина и...
И никакая я не волна прибоя. Если бы, ах, если бы... Если бы я мог стать волной и ластиться у твоих ног, лаская лодыжки, звеня твоими колокольчиками... Твоими звонкими колокольчиками...
- И это длилось всю ночь и весь следующий день, и потом, и после... По всем странам и континентам (браво, массмедиа!), всё гудело, вся история была перед глазами, всевсевсе, кого только можно было впихнуть ...
- И что Юля всё это смогла рассказать?
- Разве можно втиснуть историю мира в твой мозг за какие-то полчаса.
Мне снятся птицы, много птиц и... камни...
Я их собираю... собираю...
В корзину...
- Что-то снова будешь строить? - спрашивает Лена.
Тинины камни и камешки... Краеугольные! Вот фундамент нашего неизбежного будущего! Хватило бы корзин!
- В этом мире нет ничего лучшего, чем строить! Из Тининых... Теперь - из Тининых!
- Ладно, едем уже... каменщик... Масон?..