Может быть, ещё и потому, что за время прогулки она, голубушка, успела порассказать мне кое-что о себе. Сиротка-"отказница", лет до четырнадцати росла в крепкой рабочей общине с целой кучей "братьев" и "сестёр" - у приёмных родителей, людей простых и по-своему добрых, но не очень далёких, малообразованных, ортодоксально-религиозных - и, в общем, так и не сумевших стать ей родными. Потом - обшарпанная вонючая общага в подмосковном модельном училище - тоже не очень-то гостеприимная среда. Словом, до восемнадцати лет Клавдии Кретовой были неведомы такие прелести жизни, как поддержка близких, домашнее тепло, семейный уют. До тех пор, пока однажды в её сумочке не завибрировал внезапно проснувшийся звукофон - и обаятельный, знакомый всей России голос с лёгкой гнусавинкой не предложил "встретиться и поговорить на приятную тему", - почти та же схема, что и у меня. И точно так же, как я, оказавшись здесь, она почти сразу поняла - вот оно, то, что она так долго и безнадёжно искала, о чём плакала ночами, чего ей так недоставало в этой паскудной жизни.
Семья. Её семья… Альберт, Игорь… а теперь вот и я…
- Хватит, - жёстко приказал я себе, едва увернувшись от не заметившей меня круглой белой колонны террасы (за что та тут же и получила старым жилистым кулаком). - Хватит. Заело!..
Взбегая, как ненормальный - как молодой и ненормальный, - по мраморным ступеням мимо укоризненно провожавших меня водянистыми очами пейзажей в старинных рамах, я снова и снова поверял себя, своё прошлое - и с каждым разом всё неудачнее. Юношеская неосторожность?.. Но я действовал тогда неосознанно. Стало быть, послужил, так сказать, орудием судьбы - не более того. К чему же так усердно виноватить себя? Тогда, в тот страшный вечер, я был, чёрт возьми, глуп, но органичен. Ныне же я нагромоздил в своей седой башке чёрт-те-что - да ещё и горжусь этим.
Старый дурак, ничему-то ты не научился за последние шестьдесят пять лет. Этот славный беленький кутёнок, не желающий вникать в то, во что вникать не стоит - и тот на порядок мудрее тебя. Оставь ты, наконец, в покое чужие проблемы и свои вселенские амбиции - и наслаждайся, чёрт подери, дивным отпуском, который так незаслуженно выпал тебе на старости лет.
А что вы думаете, и буду. Вот прямо сейчас, как доберусь до гостиной - сразу же и засучу рукава. Стану брать от жизни всё, что она мне предлагает по великой милости своей, а узкий лаз в прошлое законопачу наглухо. И точка…
Я окончательно запыхался и ещё долго не мог отдышаться, без сил повалившись на диван. Забавно. От кого я, собственно, хотел убежать? От самого себя? Психотерапевту моего класса следовало бы лучше осознавать всю тщетность подобных попыток. Старые призраки хорошего английского дома, выползшие из добротной антикварной мебели проветриться и полакомиться аппетитной злободневностью, смотрели на меня, посмеиваясь.
4
"Попытайтесь увидеть вашу боль в образе прекрасной женщины. Подойдите, обнимите её, погладьте по спине. Поблагодарите за то, что она так долго сопровождала вас во всех радостях и горестях. Попросите прощения за то, что держали её при себе так долго. А теперь попробуйте отпустить. Скажите ей об этом. Повторите это пять, десять, двадцать раз, пока не увидите, как она поворачивается и уходит, становясь всё меньше и меньше, - и, наконец, окончательно растворяется в потоке яркого белого света".
Я - человек очень обязательный и всегда стараюсь пунктуально выполнять свои обещания - даже те, что дал собственной боли. Ни кошмары, ни даже комары меня не одолевали.
Ещё и ныне - то есть спустя где-то полгода после упоминаемых событий - я завидую самому себе чёрной завистью, вспоминая то дивное (может, и последнее для меня) лето на природе. Ах, как я им пользовался!.. Пил большими глотками вкусный деревенский воздух, слушал весёлое щебетание и шебуршание крохотных разноцветных пичужек в листве, любовался розами в ассортименте и сочной изумрудной зеленью, поглощал центнерами фрукты и овощи, купался в целебном солёном источнике, с удовольствием подставляя ласковому солнышку тощие бока и впалое пузо, - словом, по мохнатые стариковские уши погрузился в полуживотное-полурастительное существование расслабленного дачника - и ничуть этого не стыдился! (И, верите ли, не стыжусь до сих пор.)
Режим у нас был размеренным, как в добротном советском санатории. Поднимались около девяти (на свежем воздухе отлично высыпаешься!), завтракали - поодиночке, впрочем, возможно, Кутя и разделяла с Альбертом утреннюю трапезу, я предпочитал не вдаваться в детали их интимной жизни. Ещё часа два каждый был предоставлен сам себе - я, например, мог в охотку поработать, погулять в саду или позагорать в шезлонге. К двенадцати сходились на традиционный ланч у Кострецкого. (Тут надо сказать, что, где бы не случилось мне столоваться, я неизменно замечал, что меню для меня искусно составлено с учётом моей диеты - что меня очень трогало. Впервые за много лет желчный пузырь напрочь перестал меня беспокоить.)
Как-то незаметно для самих себя все мы разом перешли на "ты" и уменьшительные имена, а то и забавные прозвища - и только застенчивая Кутя на всякий случай ещё мне "выкала" - да поглядывала снизу вверх с почтительной опаской.
Нет-нет, я ничего не путаю и не страдаю постфактумными старческими галлюцинациями. Под ненавязчивым, но умелым руководством нашего массовика-затейника мы очень быстро освоились друг с другом - и напрочь забыли о разнице в статусах и возрастах, ещё вчера казавшейся неодолимой и чуть ли не роковой. Альбертик окончательно перестал быть Бессмертным Лидером и врос в самого себя - слегка заторможенного, странноватого и неотёсанного, а, впрочем, славного и добродушного парня, чьё молчаливое присутствие придавало обществу обаятельный колорит. Я взял с него пример - и, послал к чертям приличия, перестав, наконец, стесняться маргинально-потрёпанных джинсов, линялой футболки и стоптанных кед. Кутя по въевшейся в кровь и плоть королевской привычке ещё меняла платья по нескольку раз на дню, но свои лёгкие русалочьи волосы прибирала в простой кукишок на затылке. В какой-то момент даже сам безупречный Игорь, выходя из-за стола, позволил себе с хрустом почесать пузо через кокетливую розовую сеточку летней жакетки - после чего все сдерживающие центры в нас окончательно и бесповоротно рухнули.
Думаю, не стоит отдельного упоминания то, что за Кутей вся компания ухаживала наперебой - мы с Игорем чуток поинтенсивнее, чем Альберт, взиравший на наши старания с насмешливой хозяйской снисходительностью. Пожалуй, он был даже слишком спокоен. Даже мне иногда становилось не по себе от наглости Кострецкого, чьи заигрывания, на мой взгляд, ежесекундно переходили за грань - особенно когда он начинал распускать руки. Несколько раз я уже совсем было открыл рот, чтобы сделать ему замечание, - но всякий раз вовремя вспоминал своё место. На Альберта, однако, все эти страсти не производили ни малейшего впечатления - меньше даже, чем моя стариковская галантность, которая, по крайней мере, вызывала у него лукавую улыбку. Очевидно, он полностью доверял своему министру во всём.
Впрочем, к чести Кути надо сказать, что та всегда вела себя очень достойно - и наших глупых ухаживаний не поощряла.
После ланча наступала очередь культмассовых (как - не без юмора - звал их тонкий знаток старины Игорь) мероприятий.
Особым разнообразием те не отличались - лень-матушка вперёд нас родилась. День выпал жаркий - идём на пруд. В меру прохладный - рубимся на лужайке в пляжный волейбол или другую обожаемую Альбертом игру - "вышибалы". Дождливое время посвящалось преферансу или ещё более ностальгической "буре". (Обычно всех обдирал Кострецкий - великий мастер блефа; не уверен, между нами, что он и не передёргивал. Впрочем, ему и проиграть было не обидно: он никогда не позволял себе злорадства, никаких гнусных плясок на костях поверженного противника - и только нет-нет, да и смущал очаровательно краснеющую Кутю квазидоверчивыми признаниями, что, дескать, ему всю жизнь катастрофически не везло в любви.)
Собственно, дни наши текли до того плавно и мирно, что мне теперь даже и рассказать не о чем. Вот разве что одно жаркое утро, т. н. "праздник Нептуна" (копирайт Кострецкий) - когда я познакомился с тем самым интригующим прудом в низине. Путь к нему - дубовая аллея - уже не вызывал у меня никаких непрошеных ассоциаций, - а, добравшись, наконец, до места назначения, я и вовсе забыл обо всём, захваченный представшей мне райской картиной. Идеальный пляж, будто из счастливого сна или с заставки ноутбука: чистейший, почти стерильный, белый до серебристости песок, мелкий, словно мука - он явно был привезён сюда из дальних далей и просеян вручную; но вот вода - та была совсем не стерильная, она попахивала тиной, в ней всё было самое что ни на есть природное, родное, русское, и плакучие ивы стряхивали туда свою печаль, и тёмные водоросли зеленили её глинистые берега, и - когда мы подошли совсем близко - обнаружились тут и быстрые жучки-плавунцы, и стайки юрких мальков, и крохотные лягушата, и даже пара степенных крякв с выводком, в панике улепетнувшим, когда Кутя с писком протянула к нему свои жадные детские ручонки.
В тот день мы впервые (впервые для меня, конечно!) представили на обозрение друг другу наши обнажённые до купальных лоскутков тела - такие разные и непохожие: перламутровое, ладное - Кутино, атлетическое с идеально ровным молочно-шоколадным загаром - Игорево, мучнисто-бледное, безволосое, рыхлое - Альбертово (нездоровое, сказал бы я, когда бы всей России не было известно, что начиная с десяти лет Александр Гнездозор ни разу ничем не болел, - очевидно, тут имели место банальные видовые признаки) и, наконец, мое - тощее, по-стариковски синее в краснотцу, с чудовищными венами на ногах и прочими красотами. А зато я - широко известный в узких кругах учёный!
В довершение беды безбашенный Кострецкий объявил, что нас ждут водные состязания - и Кутя, главная русалочка России, должна будет выбрать победителя, в награду которому подарит поцелуй.
Я с ужасом ждал, что вот сейчас бедняжка вспылит и с гневом откажется, - но та приняла предложение с восторгом и даже захлопала в ладоши: ей импонировала идея в кои-то веки выступить в роли арбитра, а не объекта для оценки. А я, старый дурак, и плавать-то толком не умел. Пришлось взять своё в клоунаде, исполнив юмористический номер: "Толстая тётенька взяла абонемент в бассейн", - зрители мои хохотали до слёз, особенно Кострецкий, вообще страстный ценитель смешного. Сам-то он был отличным пловцом и трижды переплыл пруд туда-сюда разными стилями и в рекордные сроки, - но в тот день победа досталась всё-таки президенту Гнездозору, который поразил нас тем, что, захватив в охапку огромный булыжник, безвылазно просидел под водой пятнадцать минут, за всё это время не выпустив на поверхность ни одного предательского пузырька.
К трём часам, усталые и весёлые, шли обедать куда Бог на душу положит. Обычно угощала Кутя - может быть, в силу своего сиротского детства она была очень гостеприимным человечком. Но как-то собрались и у Альберта - и надо было видеть, с какой застенчивой гордостью тот продемонстрировал мне свою оригинальную столовую в стиле "хай-тек" - модном в годы его юности, а теперь уже отсвечивающем ностальгическим ретро. Я оценил. Это помещение, полное жутковатых металлических деталей и сверкающих поверхностей, до боли напомнило мне одну недорогую, но уютную кафешку, где мы, стареющие, но ещё моложавые сотрудники Института Психотерапии, лет сорок назад справляли корпоративные вечеринки.
Сообщать об этом Бессмертному Лидеру, который, кажется, не на шутку гордился своими дизайнерскими талантами, я не стал. Тем более что и весёлая, солнечная Кутина столовая по части вкуса была немногим лучше - незатейливый "кантри" с брутально-занозистым столом, сиденьями-пнями и, главное - растянутым вдоль стен сучковатым плетнём, из чьих волосатых прорех то там, то здесь торчали подсолнухи, а в одном из углов притулилось аляповатое чучело петуха с бешеными стеклянными глазами и распяленным в немом крике клювом. Сельский рай, да и только.
Оба этих, таких разноречивых, но равно кичевых варианта всякий раз производили на меня настолько сильное впечатление, что однажды я не выдержал - и, так сказать, в плане альтернативы пригласил всю честную компанию к своему столу - чопорному, но стильному.
Увы, мои первоначальные ощущения от него плачевнейшим образом оправдались. Обед не удался. Суровость и чинность обстановки так давила всем на мозги, что мы только и смогли, что в полном молчании и без особого аппетита справиться с безвкусной жвачкой, что принёс нам бакенбардистый метрдотель, - и даже балагур Кострецкий как-то притих и ни разу не прицепился к бледной подавленной Куте, казавшейся прозрачной в этих серозеленоватых стенах. Слегка уязвлённый - хоть это было и глупо, - я сказал себе, что больше ноги моей не будет в этом угрюмом помещении, - и на сей раз (тут я вынужден слегка забежать вперёд) сдержал своё слово.
В числе концептуальных развлечений стоит мельком упомянуть ещё так называемый "файв-о-клок" (попросту полдник), а также, без сомнения, "свечку" - традиционное послеужинное собрание в просторной рококошной гостиной Кострецкого, полной зеркал, подсвечников, гипсовых и деревянных статуй и золочёных плевательниц, - где об эту пору воцарялся интимный полумрак и все рассаживались на меховом ковре вкруг небольшого бронзового подносика, на котором хозяин прочно устаканивал и торжественно зажигал от лучинки длинную, толстую восковую свечищу, - рассаживались, чтобы в порядке живой очереди поведать друг другу потаённые мысли и чувства, навеянные пережитым днём с его мелкими радостями и горестями. Увы, боюсь, я был здесь единственным, кто мог узнать и в полной мере оценить наивно-помпезный стиль позднепионерского Альбертикова детства.
Люфт-пауза между "мероприятиями". О ней стоит сказать особо.
Как ни была дружна и весела наша компания, ближе к полднику мы начинали ощущать, что устали и слегка друг другу поднадоели, - и, отпив традиционный чай, с благодушного разрешения Кострецкого разбредались по углам - проветриться. Но, как известно, даже в огромном мегаполисе люди не застрахованы от случайных встреч, что уж говорить о территории Дачи, где места для приятных прогулок, собственно, наперечёт. И вот тут-то начали выявляться всякие забавные тенденции и взаимосвязи, на которых я, человек аналитического ума, не могу не остановиться.
Во-первых, наши счастливые влюблённые. С каждым днём они удивляли меня всё пуще. Каникулы бывают раз в году, казалось бы, эти двое должны пользоваться любой свободной минуткой, чтобы побыть наедине. Но нет. Я очень скоро заметил - да и трудно было не заметить, - что они, как ни странно это звучит, вовсе не стремятся к совместному времяпрепровождению. То есть, конечно, в компании они смотрелись вполне пасторально, да как-то само собой подразумевалось, что и ночи они проводят в одной постели, - но, видимо, большего им и не требовалось.
Хуже того, порой мне казалось, что они даже нарочно избегают друг друга! Смех смехом, но, прошвыривая свои старые кости по территории, я ни разу не встретил их в тандеме, - всегда по отдельности, в сильно разнесённых в пространстве точках, что едва ли могло быть простой случайностью. Я отметил это про себя - однако пока не спешил делать какие-либо далеко идущие выводы. Возможно, им просто не о чем было разговаривать?.. Всё-таки разница в возрасте была у них куда больше, чем казалось извне, и это не могло не сказываться на отношениях.
Впрочем, замечу ради справедливости, что Альбертик точно так же не спешил оставаться наедине и со мной, - что, надо сказать, коробило меня куда сильнее (тем более что тогда я ещё не понимал причины). А вот в приятном обществе Кострецкого его можно было застать довольно часто. О чём беседовали между собой эти важные государственные мужи? В это я, человек простой и мирный, даже и вникать не хотел, - а посему, завидев (а, скорее, заслышав, ибо Кострецкий был большим хохотуном) эту пару издали, всегда старался вовремя свернуть в сторонку - просто чтобы не обрекать бедняг на тягостную, но необходимую участь развлекать старого, нудного и, в сущности, глубоко им постороннего гостя. Деликатность - моя прирождённая черта.
В таких вот немудрёных поисках своей ниши я и натыкался в конце концов на Кутю, которая точно так же, как я, бродила по розовым кирпичным, серым асфальтовым или белым пластиковым дорожкам, немного грустная, всеми заброшенная и, как мне казалось, не совсем удовлетворённая жизнью. Удивительно, но чаще всего я находил её именно в тех уголках, которые сам предпочитал для прогулок - розовый сад, уединённые боскеты, необработанная кромка каменистого плато. Элемент Судьбы.
В первый раз мы оба не столько обрадовались неожиданной встрече, сколько смутились - может быть, я даже чуть больше, чем Кутя, которая всегда была готова пожалеть больного, старого и слабого. Однако на следующий вечер, едва не столкнувшись лбами в розовом саду, мы, не сговариваясь, сделали вид, что так и надо, - и гуляли вместе аж до самого ужина, причём теперь уже я, старый пень, рассказывал ей свою жизнь, млея от того, как она ахает в восторге или ужасе от моих непритязательных бытовых перипетий. (О своей второй женитьбе я ей, правда, не рассказал). В третий раз это было уже сложившейся традицией. Забавно, но мы, такие непохожие и вместе с тем чем-то похожие - старик и ребёнок, предоставленные сами себе - отлично дополняли друг друга.
К моему удивлению (приятному!), она оказалась большой умницей, умела не только говорить, но и слушать, и не только слушать, но и думать - что в её возрасте редкое качество. За скудостью общих тем мы поминутно прибегали к безотказной палочке-выручалочке, обсасывая искусство - книги и музыку, старые фильмы, обнаруженные в Альбертовой видеотеке, и его же уникальную коллекцию живописи. Раз от разу Кутя выказывала удивительную тонкость и глубину суждений, которая пожалуй, могла бы показаться мне отталкивающей в этом милом ребёнке, - если б в один из дней она доверчиво не сообщила мне, что "готовится на искфак". После этого всё стало на свои места - и я уже запросто вываливал ей в подставленный подол все накопленные за девяносто лет художественные впечатления.
Мы оба любили стихи. Как-то раз она процитировала мне одно - ей когда-то прочёл его Игорь, и оно так ей понравилось, что она переписала его себе в дневничок, а потом и выучила наизусть:
Ты - существо из стали,
Бог, человек, История;
Скажешь - "Валюша, Валя" -
Вмиг задрожу в истоме я.Страшно, любимо, свято
Прыганье уса с проседью;
Только б ничем не звякнуть,
Не громыхнуть подносиком!..Сердце моё стальное!
Вдруг назовёшь Валюшею…
Я не прошу, не ною,
Только смотрю и слушаю…
Качливая скамейка под нами слегка поскрипывала в такт её нежному, чуть срывающемуся в патетических местах голоску. Я меж тем ушёл в себя - думал о том, что мне просто приятно ощущать её рядом с собой, и позор тому, кто дурно это истолкует. Какое там, я и в молодости-то не был особенно горяч… Тут она умолкла, и я смущённо закашлялся - как бы она не догадалась, что всё это время я думал о ней, а вовсе не о третьей, неофициальной жене Иосифа Сталина. Но она, оказывается, ещё не закончила:
Тонет буфет ореховый
В медной бочине чайника…
Что с тобой, тайный грех мой,
Символ народных чаяний?..
- тут она со смешной детской деловитостью просветила меня: Игорь, дескать, ей рассказал - та женщина, Валентина Истомина, тоже, кстати, миловидная блондинка, носила звание сержанта ИБР… ой, КГБ.