- У меня заело ширинку, - я принялся теребить молнию на брюках, - не поможете расстегнуть?
Одноухий инстинктивно опустил глаза. Этой заминки мне хватило, чтобы пересечь разделявшее нас расстояние и хорошенько врезать ему под дых. Одноухий согнулся и обмяк. Второй рванулся было к оружию, но я крикнул:
- Лови! - и швырнул в него его товарища.
Одноглазый рухнул на пол, грязно ругаясь. Я перепрыгнул через стол, подхватил М-16 и врезал прикладом по высунувшейся из-под тела Одноухого голове. Еще и еще раз, пока эта дергающаяся голова не затихла. Единственный глаз экзекутора залила кровь. Я не стал проверять, оправдалось ли предсказание Кассандры, и, перешагнув через безжизненные тела, устремился к столу. Однако там уже стоял Филин. Стоял, неумело возился с веревками и заворожено пялился на девицу. Она ему улыбалась.
* * *
Кассандра не ошиблась. Одноглазый был мертв. Его приятеля мы связали и запихнули в рот кляп. Я было собирался и его прикончить, но Кассандра не дала. Закатила глаза и похоронным голосом изрекла:
- Его срок еще не истек.
У нее за спиной я поцокал языком и постучал по лбу пальцем. Филин показал мне кулак.
Мы прихватили автоматы, а Кассандре досталась "беретта" и морпеховский нож. На нож я косился с вожделением и думал, что все равно отберу его у девчонки. На всякий случай я содрал с Одноухого форму и переоделся. Хотел было и Филина приодеть, но костюмчик Одноглазого был уж больно окровавлен.
Мы поднялись по лестнице и выбрались на задний двор через окно школьного туалета. Пока Филин протискивался через узкий проем, я изучал сортирные граффити.
"Ф? Ж"
"Шмулик пиздоеб и козел"
"Атсаси, пидар!"
"Цой рулит!"
"Адка из 5-го Б - подстилка!"
"Но я разбил свою любоффь о волосатые коленки"
"Я ВЕРНУСЬ, МАМА!"
- Вот именно что, - пробормотал я и полез в окно. Унитаз под моим ботинком жалобно хрустнул.
Мы спрятались на мусорке. Часовые не проявляли интереса к четырем вонючим контейнерам и обходили их стороной, делая здоровенный крюк. Из баков несло мертвечиной. Мне показалось, что из-под крышки высовывается маленькая рука, но я не стал проверять.
Кассандра и Филин устроились за большим баком, а я сидел на стреме и наблюдал за воротами. План был глуп и рискован, но другого у нас не было. Мы ждали, когда приедет Тали-Амас. Тогда, по замыслу, ворота должны были открыться. В суматохе мы бы просто пошли к ним, не привлекая внимания, и постарались бы ускользнуть.
Вечерело. Никаких признаков скорого приезда командира я не заметил. Мне надоело пялиться на запертые ворота, и я прислушался к тому, что происходит сзади…
- Так ты та самая…
- Шшш…
- А меня зовут Ишмаэль. Это значит…
- Я знаю, что это значит.
Последовал долгий звук, какой издает забитый слив в момент прочистки. Я страдательно возвел глаза к небу. Нашли время для нежностей.
- А ты знала… в смысле ты предчувствовала, что мы встретимся? Я столько тебя искал. Я так хотел…
Снова чмоканье и урчание слива. Касси, похоже, была не из разговорчивых.
- А ты знаешь, что будет дальше? Что с нами будет?
- Шшш.
Впору было пожалеть, что Одноглазый с Одноухим не преуспели в своей работе. Интересно, а что Тали-Амасу надо было от нашей пророчицы? И вправду ли она та Кассандра, что предсказала про руно? Ох, не верится… Я совсем уж было собрался прервать воркование моих голубков, когда часовые у ворот вытянулись, снаружи что-то гаркнул повелительный голос, и створки начали разъезжаться. Показался еще один броневик. На броне сидело человек шесть солдат. За БТРом во двор мягко вкатился огромный черный джип, посверкивающий пуленепробиваемыми стеклами. В нем, вероятно, и ехал Тали-Амас.
Из-за школы высыпало с дюжину боевиков, один из них - тот самый бородатый верзила - подбежал к джипу. Из джипа кто-то вышел, но я не увидел его за пятнистыми спинами. Вся компания направилась к дому. Ворота пока оставались открытыми. Самое время действовать. Я свистнул. Ноль внимания. Обернувшись, я увидел, что парочка страстно целуется, забившись в угол между баками. На Касси уже не было майки.
- Вы что, спятили, - простонал я, - идти надо!
- А? - рассеянно сказал Филин, выныривая из-за довольно крупного девичьего бюста.
Касси сориентировалась быстрее. Отпихнув все еще ошалело моргающего Филина, она деловито оправила майку и засунула "беретту" за пояс. Я кинул быстрый взгляд во двор и, убедившись, что никто в нашу сторону не смотрит, встал. За мной поднялись Касси и Филин. Легкой прогулочной походкой я зашагал к воротам. Часовых не было. Я спиной чувствовал, как следуют за мной друзья, как вышедшие из джипа приближаются к крыльцу. Чувствовал, как горяч асфальт под ногами, как нагрелся от моих ладоней ствол "узи", как струйки пота катятся у меня по затылку, и как намокла майка под мышками.
Мы были шагах в тридцати от ворот, когда сзади окликнули:
- Эй!
- Не останавливайтесь, - приказал я сквозь зубы.
- Хей!
Кричали уже в три голоса. Только сейчас я заметил пристроившуюся в тени кустов, разросшихся у забора, будку. В будке кто-то возился.
Осталось двадцать шагов.
- Может, остановиться? - пробормотал сзади Филин. - Касси? Мак?
Кассандра сказала что-то, чего я не разобрал.
Я замедлил шаг и поравнялся с этими двумя.
- Идите вперед.
- Что?
Филин болезненно сморщился, как будто глотнул касторки.
- Бегите, я вас прикрою.
Сзади вопило на разные голоса.
Филин нерешительно оглянулся, но Кассандра дернула его за руку, потянула - и они побежали. Я развернулся к будке и нажал на гашетку. Очередь прочертила высунувшегося из дверей лохматого мужика, перечеркнув его и откинув к стене.
Касси и Филин бежали. Я начал оборачиваться к группе у крыльца.
- Стойте! Стойте, не бегите!
Голос кричавшего был мне смутно знаком. Слова были греческие.
- Стойте!
Я упал на раскаленный асфальт и надавил на гашетку. "Узи" затарахтел. Люди у крыльца рассыпались, пули защелкали рядом со мной, сзади послышались крики - но мне было уже все равно, потому что в меня попали. Болью рвануло висок, в глазах полыхнуло красным - и мир потух.
* * *
- Голова сильно болит?
При свете масляной коптилки я долго вглядывался в нависшее надо мной озабоченное бородатое лицо. Потом пошевелил губами и, обнаружив, что могу говорить, сказал:
- Тали-Амас. Ну конечно, я бы мог догадаться.
В этом тревожном, выступающем из мрака лице смешались черты моего деда, вора, воина и мореплавателя, и моей суровой красавицы-бабки, так и не простившей мужу отступничества. А еще он был очень похож на меня. Если бы не морщины на лбу и в углах глаз и не пегая, сединой продернутая борода, можно было бы подумать, что я гляжусь в зеркало.
- Мне жаль, что так получилось.
Голос был хриплый, неуверенный. Кажется, греческие слова давались ему с трудом.
Я подумал немного и спросил:
- Что с Филином и с Кассандрой?
Он не ответил, да я мог бы и не спрашивать. Странно, что я остался жив. Я подумал еще немного.
- Как ты узнал меня?
Вопреки всему, мне, дураку, хотелось верить, что отец меня все же узнал.
Бородач вздохнул и почесал переносицу:
- Мне рассказала Афина. Она же и прикрыла тебя. Ей здорово досталось. Пять пуль в грудь. Хорошо, что она бессмертна.
- Хорошо.
На меня накатило равнодушие. Я не знал, что я должен был чувствовать. Радость, что нашел его наконец? Ненависть, из-за убитых друзей? Отчаяние? Я не знал. Поэтому спросил первое, что пришло в голову:
- Паллада. Она и с тобой спит?
Отец не ответил. Покачивалось во мраке будто вырезанное из мореного дерева лицо - то наплывая, то вновь скрываясь в тени.
- Зачем ты пытал Кассандру?
Я не ожидал ответа и в этот раз, но губы бородача дрогнули.
- Мне надо было узнать кое-что о грядущем бое. Тебя это не касается.
Я нахмурился, и голову пронзило болью.
Он заметил, привстал.
- Сейчас принесу воды. Тебе надо пить лекарство.
- Не надо.
Я улыбнулся, хотя это мне дорогого стоило.
- Я ведь тоже не хухры-мухры, а потомок Зевеса-тучегонителя. Как там - пра-пра-пра-правнук? Ничего, выкарабкаюсь.
Я потрогал повязку. Она была чуть влажной. На пальцах остался темный след.
Отец снова присел рядом, придвинул светильник ближе. Я огляделся.
Я лежал на походной койке, застеленной тощим одеялом. За разбитыми окнами была ночь. Коптилка освещала ободранные стены, доску, перевернутые парты. Мы все еще были в школе.
Рядом с койкой стояла пластиковая бутылка и чистый граненый стакан. Я взял стакан, понюхал, отпил. Выдохшаяся теплая минералка. Я снова провел рукой по лбу и вспомнил:
- Вот еще что. Мать просила передать тебе, что ты можешь не возвращаться.
Мужчина рядом со мной вздрогнул. Спросил негромко:
- Как она?
- Нормально.
- А отец? Он еще жив?
Я с секунду соображал, прежде чем понял, что он говорит о дедушке.
- Еще как. Живее всех живых. Завел кресло, катается теперь по двору. Кур гоняет. Одну даже переехал.
Бородач наклонился ко мне, снова тревожно вперился светлыми - совсем как у меня - глазами:
- Ты злишься?
Я? Злюсь? Хотел бы я злиться.
- Сколько тебе лет сейчас? Восемнадцать? Девятнадцать? Мне было ненамного больше, когда я попал сюда.
Меньше всего мне хотелось выслушивать его объяснения - поэтому я снова опустился на подушку и прикрыл глаза.
- Хочешь отдохнуть? Я выйду.
Да, выходи. Лучше бы ты где-нибудь по пути подорвался на мине. Я был бы не прочь взглянуть на твои кишки, весело болтающиеся на крыше соседнего дома. Так я подумал, а вслух спросил:
- Ты нашел руно?
Он помедлил, прежде чем ответить. Я уже проваливался в теплый сумрак, когда снова услышал его голос:
- Нашел. Только я не знал, что с ним делать. Тогда я принес его в дом и зачал на нем твоего брата.
Я сел в кровати торчком. Голова немедленно отозвалась колокольным гулом, но я уже почти привык. Прищурившись, я всмотрелся в бородатое лицо. Отец неожиданно улыбнулся и кивнул в угол. Я обернулся.
Там, на детском стульчике, сидела женщина. Света коптилки едва хватало, чтобы различить черные глаза, блестящие в прорези паранджи. Но даже просторные темные одежды не могли скрыть ее округлившегося живота, на котором она скрестила маленькие белые руки.
Отец положил руку мне на плечо и добавил:
- Мою жену зовут София. Она промыла твою рану и сделала перевязку. Не обижай ее, Телемак.
* * *
Следующие дни я плохо запомнил. Может, из-за постоянной боли в голове, может, еще почему.
Смутно помню наступившее утро, ясное, теплое. Отец предложил мне поехать в джипе, но я отказался, и тогда хохочущие черноглазые парни помогли мне вскарабкаться на броню. Некоторым из них было лишь чуть больше лет, чем мне. А некоторым и меньше. Трясясь и дребезжа, мы выехали со школьного двора. За ними катился джип. Прощально скрипнули ворота, и мы погремели вверх по улице. Прощай, Филин.
Покинув город, колонна скоро съехала на грунтовку. Пересекла мост через неширокую горную речку. На дне потока поблескивали белые камни. Одна из опор моста была выщерблена снарядом, а на том берегу задрал кверху хобот огромный обгоревший танк.
Мы двигались в горы. Из разговоров отца и его соратников я понимал мало, но все же догадался, что боевики собираются взорвать какую-то станцию. Что за станция и зачем ее надо взрывать - мне было безразлично. Я молча трясся на броне. Повязка покрывалась пылью, и на недолгих привалах к окровавленным бинтам липли кусачие мухи. Наверное, я выглядел совсем безумным, потому что даже все повидавшие отцовские товарищи меня сторонились. Видно, Тали-Амас заметил недоброе, потому что однажды на привале он подошел ко мне. София как раз промыла рану и наложила свежую повязку. Она отправилась к костру, чтобы принести нам с отцом чаю.
- Грустишь?
Я пожал плечами. А с чего бы мне веселиться?
- Посмотри, какая кругом красота.
Я вяло поднял глаза. Горы купались в розовом свете заката. На самых дальних вершинах, треугольных и острых, уже лежала вечерняя тень. Ветер посвистывал в траве и в сухом кустарнике, щебетала какая-то птица, солдаты негромко переговаривались и позвякивали ложками о жестянки с консервами. На бегущей внизу дороге медленно оседала пыль, поднятая колесами БТРов. Я равнодушно кивнул.
- Да, красиво.
- Вот, - отец достал из планшетки на поясе какую-то книжку и протянул мне. - Я берег ее для тебя.
Я повертел книжку в руках. На титульном листе расплывалась старая чернильная печать. Я прищурился и прочел: "Из личной библиотеки господина Спиридона Марии Попандопулоса". Книжка называлась "Илиада". Я спросил:
- Кто такой этот Спиридон Мария?
Отец прищурился, улыбаясь давнему.
- Спиро… Славный парень и настоящий патриот. Мы дрались тогда с турками. У него был небольшой магазинчик рядом с Пиреем, и он никогда не отказывал нам в убежище. Он подарил мне эту книгу за три дня до того, как его повесили. А магазин сгорел…
Я мало что понял, но мне стало почему-то жаль настоящего патриота и славного парня Спиро. Гадес его дернул связаться с отцом и с остальными молодчиками.
- Это на новогреческом, - добавил отец, - немного трудно поначалу, но, думаю, ты разберешься.
Я вежливо поблагодарил его и принял из рук Софии горячую кружку. Отец погладил женщину по голове и отошел к своим.
Где-то через неделю начались дожди. Тогда же - или чуть позже - объявился и противник. Не знаю, кто были эти люди, засыпающие нас минами и снарядами. Отец и остальные дрались с ними, а мы с Софией отсиживались в блиндажах, в укрепленных подвалах, в залитых грязью окопах, в пещерах. Когда выдавалась свободная минутка, и можно было спрятаться от дождя, я читал. Поначалу, действительно, было трудно и немного скучно, но потом я привык. Вот уж не думал, что слова слепого можно записать таким неудобоваримым языком.
- "Сын благородный Лаэрта, герой. Одиссей многоумный!
- Как? Со срамом обратно, в любезную землю отчизны
Вы ли отсель побежите, в суда многоместные реясь?"
Я читал при свете мигающих лампочек, ручных фонариков и свечных огарков, и в голове моей почему-то всплывали совсем другие строки, непонятно где увиденные или подслушанные:
"Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины…"
Тихо хлопотала в углу София, готовя отцу ужин. Со мной она была неизменно приветлива и добра.
Звуки разрывов становились то дальше, то ближе, собачья перекличка очередей мешала мне сосредоточиться. С потолка сыпалась труха, лампочка мигала и гасла, и вновь приходилось жечь свечу.
- "Царь Илиона, Приам престарелый, на башне священной
Стоя, узрел Ахиллеса ужасного: все пред героем
Трои сыны, убегая, толпилися; противоборства
Более не было…"
Я грел руки собственным дыханием и воображал, что сейчас лето, что мы с Царем сбегаем с уроков и идем на берег охотиться на крабов. Иногда мне казалось, что острова моего детства нет, и никогда не было, а есть лишь сырой подвал, книга, свеча, плеск дождя и грохот далекой канонады.
Противник отступал, и мы поднимались все выше в горы, к вожделенной станции. Броня стала мокрой, и на ней трудно было удерживаться на поворотах. Меня поддерживали солдаты. От них пахло потом и пороховой гарью, и некоторые из них исчезали - но их места всегда заполнялись другими.
…Как я уже говорил, я плохо все это помню. Зато хорошо запомнил последний разговор с отцом. Мы опять сидели в подвале, но этот был сух и прочен. Узкие щели под потолком были заложены мешками с песком, и все же на пол под ними натекло. София собирала воду тряпкой и отжимала тряпку в ведро. Посреди подвала стоял стол, большой, деревянный, основательный. Над столом к стене пришпилена была карта, расчерченная зеленым и красным.
Отец сидел за столом, а я валялся с книжкой на раскладушке. Когда на страницу упала тень, я досадливо поморщился и завернул угол листа, чтобы потом не искать долго, где я остановился.
- Послушай, - сказал отец.
Он присел рядом со мной, как тогда, в первый день. Раскладушка натужно крякнула.
- Завтра мы идем в бой, из которого не вернемся. Не перебивай!
Он поднял руку, сведя к переносице густые - как у меня - брови.
- Тот мир, в котором мы живем, мертв. Многие еще не осознают этого до конца, но все видят признаки распада. Однако жадно, до исступления, цепляются за старое. Они не понимают, что, пока ушедший мир не исчезнет, новый не сможет родиться. Ведь любая жизнь подобна бабочке - гусеница должна умереть, чтобы на свет появилось новое существо, прекрасное и крылатое.
Я снова попытался вмешаться, но он оборвал меня:
- Подожди, я хочу договорить. Я дрался всю жизнь. Я сражался с римлянами и с турками, с англичанами, с халдеями, с атлантами и с собакоголовыми гипербореями. Я девятнадцать раз был ранен легко, пять раз тяжело и три раза смертельно. Я боролся за свободу и за справедливость, за святой крест и за хартию вольностей, но каждый раз видел - мои усилия пропадают втуне.
Он замолчал на минуту, а потом продолжил:
- Тогда я понял, что беда во мне самом. В этом новом мире, в мире, которому я пытаюсь пробить дорогу - в нем для меня нет места. Ни для меня, ни для кого из них.
Отец указал на дверь, за которой отдыхали солдаты.
- Не знаю, есть ли в нем место для тебя, но для твоего брата, - он кивнул на притихшую Софию и на ее огромный живот, - для него есть наверняка. И я хочу, чтобы он уцелел. Поэтому ты уведешь ее отсюда. Уведешь в горы. Вы уйдете прямо сейчас, так что к моменту взрыва - если нам все удастся - вы будете уже далеко.
Он крепко сжал мое плечо и закончил, глядя мне в глаза.
- София знает дорогу. Она отведет тебя в наш дом. Это высоко в горах. Там сейчас никого нет, и вы сможете переждать несколько дней, пока все не кончится. Она умная девочка и знает, что делать. Тебя я прошу об одном - позаботься о своем брате. Ты обещаешь?
Я кивнул.
- Хорошо. Вам пора собираться.
Он встал, высокий, сутулый, и я впервые заметил, что он уже почти старик.
- Ты отличный парень, Мак.
Отец улыбнулся и потрепал меня по плечу.
- Жаль только, что мы так и не успели как следует познакомиться.
Он уже отворачивался, но неожиданно снова оглянулся на меня.
- Да, кстати. Там где-то до сих пор валяется золотое руно. Может, ты найдешь ему лучшее применение, чем я в свое время.