* * *
А Кудряшов с Верой без отдыха, день за днем, час за часом, водил хороводы с детьми и учителями по темно-зеленому лесу. Он спешил, чтобы успеть до снега. Тропа выбилась до твердости утоптанной глины. Полянка потеряла почти всю траву, и оставшиеся еще в школах мужики срубили из нескольких стволов осин длинные лавки. Клюев выделил ГАЗ-66 под брезентовым тестом, в нем подвозили к Мостовой старшеклассников. А автобус, с боем полученный на заводе Дзержинского, возил через весь город самых младших. Всех размещали по вскрытым избам. На въезде и выезде стояли посты. Как только из леса показывались Кудряшов и Вера, к ним вели еще двадцать-тридцать детей. Он брал за руку переднего, она - заднего. И снова все ныряли под еловые лапы, цепочкой, медленно двигаясь по тропе.
Кудряшов не понимал механизма. Ну, вот поехал народ сам на машинах - и нет их. И никто, говорят, пешком или как еще из зоны не выходил. Такая статистика была бы, а ее нет. А вот они с Верой, выходит, держа детей за руки - могут выводить. Ну, а если разорвать цепь? Нет, лучше не экспериментировать. Пусть будет так. Сказочно, непонятно - но ведь действует!
- Устали? Еще немного осталось! Вон до того дерева дойдем, а там справа будет просто волшебная полянка!
Сзади Вера тоже что-то оживленно рассказывала. Слышался детский смех. Вера - молодец. Педагогический талант. И народ к ней тянется. Дети рассказывают взахлеб свою историю. У каждого - история.
Один сам пришел в свою школу, утром обнаружив, что дома просто никого нет. Другой успел побродяжничать, и его прихватил патруль, и он даже прокатился на БМП и ему давали потрогать автомат и посидеть на кресле пулеметчика в башенке. Двух братьев привела в школу мать, и сама осталась работать с детьми. Они рассказывали, рассказывали, рассказывали. Детям тоже бывает страшно. Это только с высоты своих годов кажется, что в детстве все было солнечно и воздушно, а вокруг одни друзья и любящие родственники.
На полянке их ждали костры, скамейки, горячая еда. Детей немного подкармливали, давали отдохнуть с полчаса. Или даже с час, если сильно уставшие. А потом снова в длинную цепочку с двумя уставшими взрослыми в начале и в конце, строго-настрого говоря, что осталось идти еще час, что руки ни в коем случае не размыкать, что это как в сказке. Вера говорила, что это такая игра. Что разомкнуть руки - проиграть. И детям было не страшно.
На пашню были положены мостки с перилами. Кинуты обрезки бревен, на них - мостки с перилами. На всякий случай, на дождь и снег. А за мостками их принимали уже местные, тащили на руках, за руки, по двое-трое в рощицу, в большой автобус, и скоро он выезжал, отвозя детей куда-то ближе к цивилизации. К врачам, к белым простыням, к душу и ванной.
Кудряшов стоял, смотрел вслед. Вера сидела у его ног. Дети оглядывались и махали руками. Кричали:
- Приезжайте к нам!
С большими, старшими, было труднее. Они угрюмо спрыгивали через борт грузовика, выслушивали инструктаж, хмыкали недовольно. Но им можно было объяснить, что и как.
- Верить вам не обязательно, ребята. Я просто рассказываю, что и как. По-другому не выйдет. Вопросы?
- А остаться можно? Мы можем пригодиться. Мы уже взрослые.
- Остаться? Зачем? Город эвакуируется. Принято такое решение нашим правительством. Просто вас - раньше всех. Как положено.
Глава 20
Он только твердил про себя с отчаянием, как молитву: "Я животное, ты же видишь, я животное. У меня нет слов, меня не научили словам, я не умею думать, эти гады не дали мне научиться думать. Но если ты на самом деле такой… всемогущий, всесильный, всепонимающий… разберись! Загляни в мою душу, я знаю, там есть все, что тебе надо. Должно быть. Душу-то ведь я никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая!"
А. и Б.Стругацкие. Пикник на обочине
Сидорчук неспешно допил свой кофе и выглянул второй раз в окно. Он соблюдал привычный режим дня: подъем в шесть утра, обязательная зарядка и душ, пока еще поступала откуда-то горячая вода в трубы, обязательный утренний кофе. Размеренное привычное передвижение по квартире не отвлекало от мыслей. Откуда горячая вода? Вот, например, интересная мысль. Действительно, откуда? Если все ушли. Все, кто оставался - они же ушли? Вот это уже не вопрос. Это можно утверждать.
Все ушли.
Или все пропали.
Для него это было, как шутили на сборах, "монопенисуально", потому что он все равно остался. Из принципа и данной когда-то в другой жизни присяги.
Уходя, бывшие соратники резанули по скотчу, и еще через час примерно Виктор сумел вырвать одну руку, а потом уже проблем с освобождением не было.
Кино такое было в детстве. Идешь по городу - а вокруг тишина. Кроме ветра и шума его в кронах давно облетевших тополей, кроме стука приоткрытых дверей, кроме скрипа ржавых качелей посреди двора - ничего. Летает какой-то мусор. Откуда-то издалека слышно, как сыпется стекло. Звонко сыпется, свысока, вдребезги. Наверное, створка оконная болталась - вот и стукнуло ветром.
Нет, что ни говори, "Сталкер" - фильм, конечно, был гениальный. Вот такой же ветер там, и свист этот в ушах постоянный. Хотя Виктору страшно не было на просмотре. Было страшно увлекательно. Хотелось скорее листнуть дальше, увидеть, что там еще придумал режиссер. Он и книгу-то прочитал только после фильма. Книга оказалась совсем о другом.
Кстати, о "Сталкере". Так может, Кудряшов был прав, только не до конца? И все эти пропажи людей - действительно по месту. Но не город опасностью является, а именно эти места, где они пропадали. Как ямы такие сквозь пространство. Наступает человек - и нет его. Туда как раз и надо было гайки бросать, как в кино.
Сидорчук приоткрыл форточку и закрепил ее специальным упором. Когда он ложился спать, форточки обязаны были быть закрыты. Сквозняки он не любил, потому что после жестокой простуды одной весной такие сквозняки стали вызывать жестокие невралгии, приходилось даже анальгетики колоть, блокаду делать.
Вот, кстати. Они утверждали, что Сидорчук, мол, "засланец", потому и не боится ничего. А ему несколько лет снились страшные сны, от которых просыпался в холодном поту. Днестровский лиман. Разлив. "Непромокашка", за плечи подвязанная. И вода холодная черная, непрозрачная по грудь. Руки чуть приподняты с автоматом, отчего быстро устают и затекают. Вот так ходишь медленно, гоня легкую волну перед собой и поскальзываясь на невидимых корнях деревьев. А сами деревья - с белыми кольцами, следами от предыдущих паводков. Идешь так, компас ни фига не показывает, мотается от помех, вода, судя по кольцам, может и с головкой накрыть, а конца края этой воде не видно. И час можно идти, и два, оступаясь и окунаясь с головой. Вот там было страшно. Никто в тебя не стреляет, нет засад, а все равно страшно. Потому что не знаешь, куда идти, и где эта чертова суша. Потому что вода потихоньку прибывает. Потому что деревья - осинник гнилой. На дереве не отсидишься в ожидании вертолета.
Так что врут они. Сидорчук тоже боялся.
И насчет любви… Что, и первой любви как будто не было, школьной, дурной? И жены не было? А что он тогда все это помнит, зачем? Да нет, свихнулись просто мужики и пост свой бросили, сбежали. А он, Сидорчук, на посту. Никто не снимал его отсюда. Послала партия на спецназ - значит, спецназ в городе есть. Вот он сам и есть тот спецназ. Пока он есть.
Виктор аккуратно протер стол, убрал хлеб в хлебницу. Сполоснул чашку и поставил на полку. Не любил он, когда наваливают посуду в мойку и все ждут, кто начнет мыть. Чего ждать? Сам поел - сам и помой.
Хорошая квартира, кстати.
Он тогда переночевал в общежитии. Один на весь городок. Поутру проверил склады, подержался за тяжелые висячие замки, посмотрел на пломбы с торчащими проволочными усами. А потом пошел "в город". Транспорта ему не оставили. Не положен, похоже, пришельцам транспорт.
Хотя, говорили еще, что, мол, может и не пришелец он, а просто что-то типа камеры. Ну, вроде через него наблюдают за всеми. Заглядывали ему в глаза, душевно просили: вернуть все взад. Мол, мы же теперь все знаем. Мы же, говорили, эксперимент все равно теперь нарушим.
И нарушили. Тишина теперь в городе. Не за кем наблюдать. А все Виктор, с него началось…
Сидорчук прикрыл дверь и спустился на улицу. Третий этаж, старый дом, по каменным ступеням берцы глухо бухают тяжелой подошвой в полной тишине подъезда. Очень тихо теперь, да.
А ведь зима все-таки наступила. Всю ночь бесшумно шел снег, и теперь по белому пушистому покрывалу протянулась единственная строчка ровных шагов.
Он сбил замок с низкой дверцы, поворочался неуклюже, сунув голову и осматриваясь, подсвечивая себе фонариком. Вот, вот они, инструменты. Он даже не задумывался, откуда тут зимние инструменты. Просто вытащил из угла широкую дюралевую лопату на длинном корявом черенке, прикрыл снова дверь, повесив замок в пробой, и шагнул назад.
Ну, с чего начать? Как Маленький принц - с уборки своей планеты? Квартира была близко к центру - Виктор специально выбрал себе такую. Теперь он обогнул дом слева, вышел на площадь, покрытую тонким слоем снега, продолжающегося неторопливо сыпаться сверху. Прицелился, как из автомата, прищурив левый глаз. Поставил лопату, выправил направление, и - ш-ш-ш-бух! Протащил со скрежетом и ударом в конце о бордюр. Сзади осталась четкая темная полоса чистого асфальта. Ш-ш-ш-бух! Обратно - вторая полоса, слившаяся с первой. И пошел. Туда - сюда, туда - сюда. Снег отбрасывал в конце подальше, чтобы не мешался.
Он не поднял голову на шум двигателя. Пошли они все куда подальше. Нашли себе крайнего. Инопланетянина нашли. И вообще, я не человек. Я - камера. Наблюдатель. Вот и нечего.
Он ставил лопату, делал паузу, прищурясь смотрел вдаль, и снова толкал перед собой поднимающийся валик подтаявшего снега.
Кто-то встал рядом, примерился, и тоже - ш-ш-ш-бух!
И еще кто-то встал чуть дальше, и еще, и еще… В пять минут площадь оказалась буквально вылизанной.
- Перекурим, командир?
- Ну, угощай, Паша…
Мартичук протянул пачку, щелкнул своей заслуженной "зиппо". Затянулись, посматривая вокруг. Народ чистил тротуары. Кто-то привез машину березовых метел, сгрузил на обочину.
Виктор стоял под медленными снежинками, редко слетающими с черного неба, вытирал снятой шапкой лоб, улыбался сам себе и этому черному небу. Ловил снежинки ртом. Щурился, если какая-то попадала в глаз. На душе было спокойно и радостно.
Вот все и закончилось. Весь этот кошмар, вся эта чепуховина были во сне. В чужом научном эксперименте. В Зоне. А на самом деле - все в порядке. И все как было. И живой Мартичук метет метлой по соседству…
А… Дашка?
Он с трудом, с полным напряжением всех мышц, пересиливая что-то, мешающее ему, повернул голову, но Пашки Мартичука уже рядом не было. Был снег и чернота зимнего утра вокруг. Пашки не могло быть, потому что он погиб. Это не сон.
Сидорчук с таким же трудом, через непонятное сопротивление, поднял руки вверх, закрыл лицо обеими ладонями…
…
Проснулся, и еще лежал несколько минут, успокаивая дыхание, приходя в нормальное состояние.
- Ни хрена! Прорвемся! Планету свою убирать надо? Уберу!
Он упруго вскочил с дивана, открыл форточку. Дальше - по распорядку дня, как обычно. Утренний туалет, зарядка, душ, колючий сердитый душ из специального массажного ситечка, кофе.
С большой чашкой горячего черного кофе Сидорчук стоял у окна, рассматривая площадь внизу. Квартиру он выбрал в самом центре, на всякий случай. Ну, мало ли - прилетят эти инопланетяне. А он уже тут. И не один. Вернее, один, но не просто так.
У него все было по плану. Место - вот тут. В центре. Дома стояли пустые - выбирай, где хочешь. Виктор даже двери не ломал. Просто погулял, подергал за ручки - одна из подходящих и открылась.
В комнате дверь на балкон. Он смазал петли, и она теперь открывается плавно и бесшумно. А в углу у двери стоит старенькая СВД, свалены несколько автоматов, стоят ящики с патронами. А самое главное - гранатомет и несколько гранат в лифчике. А вы думали, парни наши, что на БТР приезжали и потом вдруг на трассе испарились, с оружием ушли? Все оружие на месте! И плевать мне на ваши на замки и на пломбы. Вон его сколько, бесхозного оружия.
Ночью и правда был снег. С того и спалось так крепко, наверное. И вот теперь на том снегу не было ни следа, ни единой помарки.
Он отставил кофе, приоткрыл фрамугу, прислушался к морозному воздуху, втекающему на кухню. Тишина. Всех, похоже, вывезли. И как сумели? И когда, главное?
Это они молодцы, Клюев с Кудряшовым. Это они все придумали, наверняка.
Виктор не чувствовал никакой злости или даже легкой неприязни к бросившим его сослуживцам. Столько всего было за неполный год, что кроме пустоты в груди и холода в голове - ничего.
Он усмехнулся. Холод в голове. Мозги представил себе вот такой же заснеженной и чистой площадью. А голову - городом. Так же пусто, холодно, чисто и только одинокие мысли гуляют совсем незаметно.
Какие еще мысли? А очень простые. Раз инопланетяне. Раз они готовили себе тех, кто не поражен ксенофобией. Ну, а что еще - так ученый говорил. Выходит, готовится высадка. Пришествие, так сказать. Сейчас, получается, самое время. Потому что никого нет в городе и нет оттого никакой ксенофобии. А он, Сидорчук, без всякой злости и без всякой боязни будет их встречать, как самых дорогих гостей. Встречать тем, что накопил. Вот тем, что в углу стоит, и каждый день проверяется.
Ну, хватит бездельничать.
Сидорчук сбежал вниз с третьего этажа, открыл низкую дверцу под лестницей, выхватил привычно, не глядя, лопату и кинулся на снег. Он его и так, и этак, и сдвигал, и кидал, и в кучу… До испарины, до легкой усталости, оставляя за собой чистый темный асфальт.
Вдруг он заметил, что потемнело и небо. Завертел тревожно головой, вылавливая звуки и фильтруя краски. Какой-то гул наползал на центр города.
Дождался.
Лопата отброшена к куче снега. Виктор несется стремглав по площади, пируэтом обходит угол дома, взлетает в свою квартиру, скидывая на ходу шапку и перчатки. Так. Винтовка. Отдышаться. Вдох - выдох, вдох - выдох. Гудит все сильнее, все страшнее. И в окнах почти черно. Ну…
К бою готов! За ребят. За себя. За город. За всю страну. За Дашку.
Дашка?
…
Виктор понял, что окончательно проснулся, но ничем постарался не выдавать себя. Дверь он запирал. Или нет? Шаги были во сне или на самом деле? Он лежал, вслушивался в квартиру, в дом, в площадь под домом, одновременно пытаясь разобраться - что разбудило?
Вот же! Какой-то гул, тарахтение…
Сидорчук сорвался с кровати, кинулся к балкону, но резко остановился и медленно повернулся на возмущенное:
- Мяааау!
На кровати сидел роскошный рыжий кот с почти человеческим лицом вместо обычной кошачьей морды.
- У-у-у, братец. Ты у нас перс, похоже. Да не простой, а экзотический. Ну, иди ко мне - кис-кис-кис!
Кот прыгнул к нему, стал обвиваться, тереться о ноги и опять включил свою тарахтелку. Вон что сон навеяло! Вон что гудело, выходит! А Кудряшов говорил - нет кошек. Ха! А это кто? Просто они умные. Они гуляют сами по себе. Они знают, где плохо. Ишь, животинка теплая.
Утро было скомкано необходимостью изобрести питание и для кота. Виктор носился то на кухню, то в ванную. Когда он запирался, кот садился под дверью и начинал жалобно мяукать. Приходилось впускать.
Но на улицу он его все же не выпустил. Еще потеряется.
- Посиди дома, - сказал Виктор, отпихивая кота от порога ногой. - Я вернусь. Вон тебе миска еды. Вода есть. А я поработаю и вернусь.
Он скатился вниз по лестнице, привычно, как во сне, отворил низенькую лестницу и не глядя вытащил лопату.
Все идет по плану. По плану у нас что? Зима. А зимой снег. А если его не убирать, то потом будет не пройти и не пролезть. Это вам не Москва. Это Урал!
Виктор примерился, поставил лопату и потащил, потолкал нарастающий валик снега, как настоящая снегоуборочная машина. Снег был влажный снизу и сразу прилипал. Надо было постукивать лопатой каждый раз в конце длинной бесснежной дорожки. Привычно, вдыхая носом, выдыхая ртом, он делал свою утреннюю зарядку, расчищая площадь. От центра - к краям. Потом по краю пройтись, откидывая в сторону. И опять от центра - к краям. И по кругу, по периметру.
За скрежетом лопаты по асфальту он не услышал шагов. Только когда остановился передохнуть, выдохнув клубы пара, услышал:
- Мужчина, а не угостите даму сигареткой?
Вернее, она сказала так: "сигарэээткой". Это было смешно, потому что сама девушка была мелкоросла, и выглядела лет на восемнадцать, что ли.
- Не маленькая уже, - буркнул Виктор. - Пора свои иметь.
- Ой, да ладно! Кто бы говорил! Не маленькая… А что нет-то никого? Выходной, что ли?
Вот тут его и стукнуло. Да так, что дыхание перехватило. Это, выходит, правду мужики говорили, что ненормальность какая-то. Вот человек перед ним. А он ни обрадоваться, ни рассердиться - ни-че-го.
Виктор встал прямо, опершись на свою лопату. Посмотрел рассеяно по сторонам. Справа из-за угла вывернула знакомая фигура и пошла, пошла прямо к нему. Черное пальто - матросский бушлат. Черные ботинки. Черные джинсы. Дашка?
Он отбросил лопату, подскочил в три шага, обхватил ее, прижался… Эх, черт… Не сон?
- Стоило в магазин отлучиться, как мой мужчина с чужими девушками беседы заводит, - смеясь, вырвалась из его рук Дашка. Настоящая, живая Дашка.
Он мотнул головой. Нет, не сон. Все на самом деле.
- Даш, ты как тут оказалась?
- Как, как… Каком. Мне же скучно там одной без тебя. А ты все не идешь и не идешь…
- Так же я думал…
- Ну и дурак.
Из-за угла показались еще какие-то люди. Она отвлеклась от его поцелуев, оттолкнула, погрозила пальцем. Крутнулась на месте, и вдруг остановилась, показывая округлившимися глазами Виктору за спину.
Он, прикрывая ее, сделал шаг в сторону, одновременно кидая руку к карману и озираясь - что? Где опасность? Но на площади никого, кроме той девушки, что подошла первой.
- Вить, а ты давно ее знаешь?
- Откуда мне? Я правда ее впервые вижу.
Она еще сильнее - куда уж там сильнее, вроде - расширила глаза и прошептала:
- Это Ирка Кириенко!
- Точно?
- Да я же ее знаю! Я статью еще писала, помнишь…
Ну, вот. Он посмотрел в небо и улыбнулся. А в чем-то мужики были правы. Если эксперимент нарушен, его надо завершать. Значит, все.
- Вить, так это же, выходит - все? Все закончилось, да? Ура?
Сидорчук вдохнул глубоко, улыбнулся корреспонденту молодежной газеты Дарье Аникиной, улыбнулся дочке покойного полковника Кириенко, улыбнулся незнакомым подошедшим ближе ("мы с ними вместе приехали" - шепнула Дашка).
- Закончилось? Нет, девочка. Все у нас теперь только начинается.