- Да-да. Помните "Путешествие в Лапуту?" Ха-хаха! - не мог удержаться Шельба от смеха. - Наш Доминак, это я вам скажу, как другу, - он понизил голос, - наш почтенный Себастьян Доминак похож на ученого-лапутянина. Вы хотите вернуть жизнь молодому организму, погибшему случайно. Это гуманно и гениально, потому что у молодого человека вся жизнь впереди. Я хочу омолодить организм человека в преклонных годах, вернуть ему способность наслаждаться жизнью. Цель у нас почти одинакова. А Доминак хочет продлить жизнь человека. Зачем это? Кому нужен человек в возрасте двухсот лет, немощный, потерявший рассудок, делающий, извините, под себя?.. Никому. И себе - тоже. Вспомните о струльдбруге, человеке бессмертном? Подавленный страшной перспективой бесконечно тянуть тяжесть дряхлого тела, он становится угрюмым, недовольным, страшно завистливым. Сам несчастный, он отравляет жизнь окружающим, он ненавидит красоту, потому что лишен ее, ропщет без конца, даже при виде похорон, потому что и это ему недоступно. Память у такого человека, если можно назвать человеком это жалкое существо, дырявая: он, прожив столетия, не может рассказать о тех событиях, очевидцем которых был когдато… Ест он все, что попадается под руку: вкус, обоняние - все чувства у него атрофировались. Он не может проводить время за чтением, потому что, прочитав фразу, он уже не помнит ее начала. А женщины становятся сущими ведьмами.
И Доминак думает, что величайшее благо - как можно больше иметь на земле таких людей! Но это было бы омерзительнейшее зрелище. Вы только представьте себе, что на экране телевизора вместо Юв Мэй появляется двухсотлетняя старуха, безобразная настолько, что вид ее вызывает отвращение. Появляется и начинает шамкать о красоте, о чувствах… Это же черт знает что было бы! Я немедленно застрелился бы.
- Но я не понимаю, коллега, - остановил его Галактионов, - что вы хотите мне сказать.
- А вот что, - Шельба бесцеремонно сел на край стола. - Не стоит спорить с Доминаком. Зачем нужна вам принципиальная борьба? Махните на нее рукой и давайте продолжать каждый свое дело.
- Я согласен, лишь бы можно было работать.
- Делайте что хотите! - Шельба рассмеялся, хлопнул Галак тионова по плечу. - Только поговорите с Доминаком, ну извинитесь немножко, кое в чем согласитесь. А опыты можно продолжать и вне института. Снимите себе подходящую квартиру, оборудуйте лабораторию… Нельзя нам доводить институт до развала.
- Да, это верно.
Галактионов пообещал поговорить с Доминаком, хотя в душе решил, что отступать от своих принципов он не будет, но сгладить резкость в отношениях для пользы дела необходимо.
- А если Доминак все же будет настаивать на своем, - ска зал он, когда Шельба собрался уходить, - если он будет по-прежнему требовать, чтобы я отказался от опытов, и дело таким образом дойдет до неизбежного разрыва между нами, - тогда вы, коллега, на чью сторону станете?
Добродушие исчезло с лица Шельбы. Он помолчал, прищурив шись, посмотрел в окно.
- Я скажу честно: в душе я на вашей стороне, формально должен быть на стороне Доминака - я ведь тоже считаюсь католиком. Но не стану ни на чью сторону и буду думать, что виноваты вы оба. Зачем раздор, если от него только вред? Буду думать, что не все сделано для достижения согласия. До свидания, коллега!
Хотя конец разговора был не столь ободряющим, Даниил Ро манович подумал, что на Шельбу можно надеяться - меньше всего он похож на формалиста.
Сегодня Галактионов был настроен оптимистически. Его об радовала встреча с Латовым - советским атташе по вопросам науки и культуры. Встреча эта не была случайной. Лавр Афанасьевич Латов знал, где обычно завтракает и ужинает Галактионов, и утром ждал его в кафе. Потом они сидели друг против друга, склонившись над мрамврным столиком, пили кофе и разговаривали вполголоса. Время было не для деловых свиданий, и никто не мешал их разговору.
- Сергей Сергеевич просил передать привет, - сказал Ла тов.
Привет и добрые пожелания советского посла было приятно услышать. Затем Лавр Афанасьевич в полушутливой форме высказал сожаление, что опыты профессора получились удачными не в Советском Союзе, а здесь, в Атлантии. В ответ Даниил Романович тоже пошутил: если бы знать заранее, что будет. Если бы знал отец Латова, что сын его будет не землепашцем, как он сам, а дипломатом в большой стране, то дал бы ему другое имя. А то назвал Лаврентием. И вот пришлось Латову-младшему укоротить свое имя, чтобы оно стало позвучнее, покрасивее.
Затем Даниил Романович уже серьезно сказал, что каждый опыт ставится не без цели, от каждого ожидается результат, но удача приходит не сразу. Не прекращать же было работу, когда появилась уверенность, что успех вот-вот будет достигнут.
Латов опасался, что аппарат Галактионова станет приманкой для алчных бизнесменов, а они не брезгуют никакими методами… Даниил Романович успокоил его: аппарат без радиоэлемента - все равно, что ружье без заряда, шприц без лекарства. Аппарат заряжается радиоактивным веществом только на одно облучение. Галактионову хочется испробовать его в работе еще раз. Если кто-нибудь попытается овладеть э. тим аппаратом, Галактионов успеет нажать кнопку, включить его - радиоактивное вещество исчезнет. Кстати, этого вещества у Галактионова осталось всего на два опыта. Остальную работу придется отложить до возвращения на родину.
И все же Латов просил Галактионова быть осторожным. Могут применить и не прямое нападение. Вероятнее всего, постараются использовать незначительную ошибку и обвинить советского профессора в нарушении какогонибудь закона Атлантии, а то припишут и вмешательство в дела чужой страны. Ведь достаточно Даниилу Романовичу на пути до квартиры, когда он пересекает площадь перед зданием штаба ОВОК, по рассеянности ступить ногой за черту, по которой обычно выстраиваются автомашины штабных офицеров, - и он будет арестован. И вся его научная аппаратура попадет в чужие руки.
Даниил Романович сказал, что в таком случае они получили бы приборы, которые военным совершенно не нужны, и пустые коробки лучевых аппаратов.
Галактионов понимал положение Латова: на атташе по вопро сам науки и культуры лежали определенные обязанности, он отвечал за русского профессора, работающего в чужой стране.
На этом они кончили деловой разговор. Галактионов вернул ся к имени Латова. Лаврентия Афанасьевича он знал еще в Москве, когда тот был студентом. Еще тогда Латов укоротил свое имя, вероятно, для знакомства с девушками. Он не знал, что будет дипломатом.
- Атташе! Ведь это, кажется, самый низший дипломатический ранг?
Латов не остался в долгу и съязвил, что такой низкий ранг он получил из-за профессора Галактионова. Почему? Да ведь только в связи с размещением в Атлансдаме Международного геронтологического института Советский Союз и Атлантия договорились о включении в состав посольств атташе по вопросам науки и культуры.
Расставаясь, Латов снова вернулся к делу и сказал, что неплохо было бы Даниилу Романовичу ездить по городу в машине с шофером - честным парнем, который знает все порядки Атлансдама.
Галактионов еще раз убедился, что о нем не только беспо коятся, но прежде всего заботятся. Да и как же иначе! Вот она - Родина! Встреча с Латовым, крепкое пожатие его руки при расставании многое значили для Даниила Романовича.
А вскоре новое знакомство убедило Галактионова в том, что и кроме советского посольства в городе есть люди, которые сочувствуют ему и готовы прийти на помощь.
Под вечер пришел к нему мужчина лет тридцати, - одетый не очень изысканно, однако и не бедно, в легком летнем костюме. Ворот рубашки был расстегнут. Губы у него пересохли и потрескались, как у человека, работающего на ветру и солнце.
- Мне рекомендовали пойти к вам, - сказал он глухим ба сом. - Я техник по электроприборам. Звать - Макс, фамилия… Она очень трудная, лучше звать меня просто Максом.
- Позвольте, - удивился Галактионов. - У нас нет свобод ной должности техника, да если бы и была, то я не директор…
Макс улыбнулся и повторил:
- Мне рекомендовали…
- Кто?
- Свои.
- Может, скажете пояснее?
- Можно. Мне сказали, что вам нужен шофер, нужен верный надежный человек. Я имел работу, но если сказано, я пошел. - И Макс, широко улыбнувшись, протянул руку.
Даниил Романович испытывал чувство доверия к Максу, но разговаривал с ним довольно сухо. О шофере сегодня утром говорил Латов и предупредил быть осторожным.
- Где вы работали?
- Машиностроительный завод "Громан и K°".
- Пойдите к нашему директору. Профессор Доминак знает, что мне нужен шофер, поэтому лишне говорить о встрече со мной. Если он примет вас, приходите ко мне завтра. Сегодня я очень занят.
Макс ушел. Галактионов подумал, что Латов тут ни при чем. Он не будет подыскивать шофера для международного института - не его это дело. Скорее всего, Макса послали сюда свои же товарищи…
На другой день Даниил Романович возвращался на квартиру в машине. За рулем сидел Макс. По улицам города сделали хороший крюк - просто так, для прогулки. Шофер поднялся вместе с Галактионовым в его квартиру: ему надо было знать, как живет русский профессор. Он заметил, что в квартире нет телевизора.
- Даниил Романович, телевизор вам необходим, - сказал он твердо. - Вы не бываете ни в кино, ни в театре. Иногда показывают русские пленки; недавно был документальный фильм о медицинском обслуживании населения в Советском Союзе. Вам это интересно. Чужбина - я понимаю… Едемте за телевизором.
Через час телевизор стоял уже в квартире. Макс включил его, и Галактионов впервые увидел на экране Юв Мэй.
ЮВ МЭЙ ДОЛЖНА БЫТЬ ВСЕГДА КРАСИВОЙ
Даниил Романович увидел Мэй и на следующий день. Но уже не на экране телевизора, а в своей квартире…
Сначала она позвонила по телефону. Даниил Романович, ус лышав женский голос, как будто знакомый, подумал, что это - Эрика Зильтон. Но голос в трубке без всяких предисловий объявил, что говорит Юв Мэй, затем последовали извинения… Удивленный Галактионов не смог даже вставить слово. Мэй настоятельно просила принять ее по очень важному делу личного характера. Галактионов назначил час приема.
Весь день в ожидании назначенного срока "после пяти" его не покидали мысли о Мэй. "Зачем я понадобился такой знаменитости Атлансдама?"
Приехав к себе, он сразу же отправил машину. Коекак приб рал в квартире и задумчиво остановился перед зеркалом.
"Встреча по важному личному делу… - мысленно повторил он и улыбнулся себе в зеркале. Возле глаз собрались морщинки. Он помрачнел: "Если бы не адское напряжение в последние дни, я выглядел бы молодцом… Тьфу, черт! Какие мысли лезут в голову! Это все от одиночества".
Потом взгляд его остановился на картине "Нерон в цирке", которую он в последнее время перестал замечать. Сейчас он смотрел на картину по-иному. Не видел застывших фигур воинов возле арены цирка, раболепную знать, устремившую свои взоры на Нерона. Не видел и самого Нерона - с лавровым венком на голове и толстым лицом, - равнодушно взирающего на очередную жертву…
Даниил Романович смотрел только на эту жертву. Рядом с издыхающим черным быком, в боку которого торчало древко копья, лежала женщина. Тело ее было удивительной чистоты и красоты, мертвое оно не могло быть таким. Женщина, видно, была в обмороке - глаза прикрыты, черные длинные волосы спутаны; левая рука откинута - такая же прекрасная, как и на знаменитой картине "Гибель Помпеи", одна нога лежит на туше быка, другая полусогнута. На лице не видно страдания, женщина скорее спала после сильной усталости.
Даниил Романович вздрогнул, когда раздался звонок.
Ювента Мэй, или просто Юв Мэй, вошла быстро и закрыла дверь. Была она в светло-сером легком плаще: очень широкие спереди поля шляпы почти закрывали лицо. Мэй сняла шляпу и бросила ее на диван. Даниилу Романовичу показалось, что он находится не в своей квартире, а совсем в другом месте - так все тут преобразилось: эта небрежно брошенная шляпа на диван - никогда такой тут не было. На вешалке рядом с его пальто - легкий женский плащ с большими блестящими пуговицами, а в кресле, в котором сидел только он, - сама знаменитость Атлансдама.
Мэй, конечно, была красива, но не так, как на экране, Там постоянно светилась оживленная улыбка, и, казалось, именно она, эта улыбка, освещает экран. Здесь Ювента была иной: немного старше, губы не очень ярки и подбородок почему-то других очертаний. Но кожа была нежнее. Лицо ее выражало смущение, неловкость.
Даниил Романович сел против гостьи на диван, чуть отодви нув шляпу.
- Я вас слушаю.
Мэй оглядывалась то на дверь, то на окно, руки ее беспо койно сжимали одна другую.
- Не волнуйтесь и расскажите, что привело вас сюда?
Мэй собралась наконец с духом и заговорила. Голос был не уверенный, дрожащий, совсем не такой, как в телевизоре.
- Я попрошу вас прежде всего об одном… Это не трудно выполнить. Прошу никому не говорить, что я была здесь.
- Обещаю. - Даниил Романович налил в стакан воды и поста вил перед ней.
- Вы, вероятно, представляете особенность моей работы, - начала она, сделав глоток. - На меня ежедневно смотрят миллионы телезрителей. В обыденной жизни я стараюсь избегать встреч - так лучше… Вы, наверно, думаете, что я очень богата? - вдруг спросила она. - Мне иногда задают такой вопрос. Я на него не отвечаю. Но вам скажу, если вы даже не спросите… У меня больная мать с тремя детьми, себя я не считаю. Двое ходят в школу. Отца нет… Я зарабатываю столько, что с трудом хватает на нашу семью. А ведь мне нужно одеться… соответственно. Иначе нельзя. Каждый день нужно что-то новое в туалете. Вот и приходится отрывать от братьев и сестренки, от больной матери, и иначе нельзя, - глаза ее заблестели. - А мне - улыбаться перед зрителями…
Она отпила еще глоток. Галактионов слушал и хмурился, не понимая, зачем она это говорит.
- Но я не жаловаться пришла. Я пришла просить помощи. Смотрите! - Мэй повернулась так, что лучи вечернего солнца упали на ее левую щеку. - Видите вот это? Что это такое?
На щеке, возле мочки уха, рдело фиолетово-красное пятныш ко. Даже на расстоянии двух-трех метров Даниил Романович увидел, что пятнышко припухшее. Вокруг были следы пудры.
- Я заметила, оно растет.
"Вероятно, ангиома, - подумал Даниил Романович. - Злока чественная или доброкачественная?" - И спросил:
- Быстро растет?
- Месяц назад была со спичечную головку. Теперь трудно скрывать…
- Не это самое опасное.
- Не знаю, что опаснее. Зрители заметили. Поступают зап росы: что это у Мэй - искусственная мушка или другое… Директор обратил внимание.
Приблизившись, Галактионов осмотрел пятнышко, потрогал пальцами, сел в кресло.
- Вам надо обратиться к врачу-специалисту, и немедленно.
- Что вы! - испугалась девушка. - Сразу же пойдут разго воры, напишут в газетах, и я лишусь работы. А если это раковая опухоль? - темно-серые глаза ее расширились. - Я все время думаю о ней. Я слышала: это можно вылечить без операции, но если бы попасть к честному врачу! Я уверена, вы не представляете себе главной опасности. Допустим, можно вылечить лучами, но врач непременно захочет делать операцию.
- Не может так поступить врач.
- Я и говорю - вы не представляете… - доказывала Мэй. - Кто-то заинтересован в том, чтобы обезобразить мое лицо, кто-то хочет устроить свою дочь или жену на мое место - претенденток много, - и он подкупит врача… О вы не знаете наших нравов! И врача никто не сможет обвинить: ведь он вылечил меня! У меня будет вырезан вот такой кусок. - Мэй поднесла полусогнутые пальцы руки к щеке. - Будет ужасный шрам, кожа стянется… Это - конец. У директора и у зрителей требование ко мне - быть всегда красивой. Вы не слышали о Лите Кардаш?
Галактионов ничего не знал о Лите Кардаш, и Мэй рассказа ла.
Лита Кардаш была кинозвездой Атлансдама. В борьбе за ве дущие роли она не знала конкуренток. Ее все любили. И вот у нее на нижней губе появилась опухоль. Кто-то из артисток порекомендовал ей хорошего врача. Врач долго лечил ее при помощи какого-то препарата - опухоль не исчезала. Тогда он сказал, что единственный выход - операция. И уверял, что рот ничуть не изменится. "Лите пришлось согласиться. Когда ей впервые сняли повязку и она взглянула в зеркало, то упала в обморок - у нее была заячья губа. А когда Лита узнала, что все это подстроили артистки, конкурентки - те, что уверяли ее в своей любви и дружбе, - она лишилась рассудка и теперь находится в сумасшедшем доме.
- Я - не Лита Кардаш, - сказала Мэй, - но мне надо зара батывать.
Рассказ Мэй произвел на Галактионова гнетущее впечатле ние. Какое варварство! Она, конечно, говорит правду. Ему стало очень жаль ее.
- Но что же я могу сделать! - воскликнул он.
- О, вы можете! Я уверена. И мне говорили…
- Кто?
- Свои, верные люди.
"Опять свои! - задумался Галактионов. - Максу я поверил и, кажется, не ошибся. Но Мэй, знаменитость города!.."
- Хотелось бы все-таки знать, кто они?
- Вы мне не верите? Очень хорошие люди, я вам скажу по том…
"Она говорит правду, и я должен помочь. Но у нее, конеч но, масса поклонников. Она хочет держать лечение в секрете. А если узнают? Опять начнут склонять мое имя. Затем ли я приехал, чтобы лечить прекрасных атланток?"
- Я не занимаюсь частной практикой, - слабо возразил он. - Не имею права.
- Помочь одному человеку, вылечить одного пациента - еще не значит заниматься частной практикой, - возразила Мэй.
"Она рассуждает правильно", - подумал Даниил Романович. И сказал: - Мне нужно время, чтобы подготовиться.
Юв порывисто встала, начала благодарить. Галактионов ос тановил ее:
- Я еще ничего не сделал для вас. Но - постараюсь. Теперь скажите, кто же посоветовал вам обратиться ко мне?
- Ваш шофер, - ответила Мэй, надевая шляпу. - Мы с ним работали вместе, только не в этом городе. До свидания. Скажите, кто живет в квартире напротив?
- Кажется, художник.
- Телевизор конечно есть?
- Да, я слышал музыку и ваш голос. У меня телевизор толь ко со вчерашнего дня.
Мэй опустила поля шляпы, закрыла лицо и пошла вниз по лестнице.
"Ваш шофер, Макс! Какая работа познакомила их? А он ниче го не сказал о Мэй, только настойчиво предлагал купить телевизор. Тактичный, ничего не скажешь. Оказывается, друзья могут быть и там, где их совсем не ожидаешь", - рассуждал наедине с собой Даниил Романович, чувствуя, как возобновляется в нем огромное желание работать, несмотря ни на что.
Макс любил повторять:
- Друзей не ждут, их надо искать. - Он объяснил, чго это поговорка его давнего большого друга.
Он принес футляр к аппарату, сделанный точно по чертежу Даниила Романовича.
- Вот - работа двух моих друзей, - сказал Макс. - Не бес покойтесь - без всякого заказа, без формальностей…
Это была почти точная копия футляра к фотоаппарату фирмы "Соллюкс". Такие фотоаппараты носили в Атлансдаме почти все туристы, что служило лучшей рекламой фирме.
Работая вместе с Максом, Даниил Романович заметил у тех ника на большом пальце левой руки твердый округлый нарост - то, что в народе называют бородавкой.
- Не хотите ли избавиться от этой "красоты", Макс? - по казал он на бородавку.