- Зря вы про нефть… им не понять… на жалость надо давить… больные и голодные дети, старики, матери с мёртвыми младенцами на руках… работайте с образами …больше крови…
- Да им всё равно, - оправдывался Фреттхен, - они же исполнители.
Джереми осторожно кашлянул, и оба психолога замолчали.
- А, дружок, это ты? - приветствовал его Хорёк. - Мы как раз хотели с тобой поговорить.
Верхаен благосклонно кивнул:
- Присаживайтесь, молодой человек. Очень кстати.
Джереми опустился на тёплый от костра песок.
В присутствии Верхаена он чувствовал себя неловко, скованно. Не то чтобы профессор ему не нравился или пугал его - но нечто странное было в том, как он держался и говорил. Даже в незамысловатой просьбе сесть у костра ощущалась какая–то двусмысленность. Он как будто знал о Джереми что–то такое, чего тот сам о себе не знал.
- Ну, что, - начал Хорёк и посмотрел в затянутое дымом небо, - чем–то ты последнее время расстроен, правда?
- Да, я хотел спросить… тот человек, что упал с крыши, работник… - Джереми сглотнул. - Что с ним стало? Он жив?
- Жив, - невозмутимо откликнулся Верхаен. - Он в больнице, завтра утром вернётся обратно.
- Ушиб и пара царапин, - охотно подхватил Фреттхен. - Повезло парню. Только ведь ты чем–то другим огорчён, не так ли, дружок? Ты еще утром был не в своей тарелке, когда встал. Нет?
Откуда он знает? Джереми молчал, раздумывая: сказать о Вилине? Не говорить о Вилине?
- С чего я это взял, да? Я психолог, дружок, - с нажимом произнес Фреттхен. - Моё дело - знать о вас всё. Ты со мной согласен?
- Вам нужно мое согласие?
Да что на него нашло сегодня? Джереми и сам не понимал. Стыдно - дерзить психологу, но куда деть это смутное раздражение, тошнотворную усталость, разочарование, тоску, наконец? Их не скрыть под напускной весёлостью. Всё равно проступят, будто сквозь майку - соль. Наверное, лучше уйти домой, в "детский городок", и завалиться в постель. Или побродить в одиночестве по рыбацкому пляжу, пока не наломал дров.
- Простите, - сказал он Хорьку. - Я не хотел. Меня утомила музыка.
- Вот оно как… - зрачки у профессора Верхаена острые, как два рыболовных крючка, душу цепляют и выворачивают. - Музыка, значит… Не любите её? А как насчёт свадебной? Не марш Мендельсона, а другая? Та–та–та-та… там–там… та–та–а-а… - напел он не очень музыкально, но точно.
Её и среди тысячи узнаешь - в любом исполнении - незабываемую, хрупкую, как вьюнок. Мелодия Вилина, идущая на цыпочках по многолюдной площади.
- Она прекрасна, - искренне ответил Джереми.
- Вот как, - задумчиво повторил Верхаен. - Эта вещица называется "Апрельский дождь", а сочинил её один бедный мальчик. Не в том виде, в каком она звучала на свадьбе, конечно, а только основную тему. Да–да, молодой человек. Мальчик из нищей семьи, у которого не было денег на уроки музыки и никакого другого инструмента, кроме губной гармошки.
Глава 6
Никогда ещё не было Роберту так плохо, как в первый день супружеской жизни.
Верзила–скульптор не любил людей. Всю свою любовь он тратил на мягкую, послушную глину. Мял её, как мнёт разгорячённый любовник тело чужой жены. Уносился душой так далеко, что забывал про всё на свете, пока под сильными, чуткими руками рождалась фигурка утонченного эльфа или загадочной русалки. Раскрашивал свои творения, напевая под нос незатейливые песенки, или же наоборот - напряженно сопел, высунув язык, выводя тончайшей кисточкой кукольные бровки и реснички.
В такие моменты он был по–настоящему счастлив. С людьми же, и, особенно, с девушками, Роберт чувствовал себя неуютно. Если к нему обращались, он терялся, краснел и не знал, куда девать огромные ладони.
Другое дело - медитации. Они давали возможность отрешиться от собственных страхов и слиться с коллективным бессознательным. Медитируя, он часто представлял себя невзрачным мотыльком. Из тех, что в изобилии сыплются по ночам откуда–то сверху и кружатся в желтой подсветке фонарей, сливаясь в единое, беззаботное сообщество. В нём все на одно лицо и никому нет дела до другого. Не надо потеть от напряжения под чьим–то пристальным взглядом, отвечая на глупые вопросы или поддерживая никчёмный разговор о погоде.
Вилина отличалась от всех прочих. С ней, единственной, он мог расслабиться и стать самим собой. Она не задавала лишних вопросов, не сверлила взглядом, говорила тихо, улыбалась мягко, а самое главное - с ней можно было просто молчать.
Сколько часов они провели вот так - молча. Любуясь на ленивые волны, подкрашенные розовым закатом. Разглядывая яркие языки пламени, которые с треском рвут чёрный шёлк ночи. Прогуливаясь по длинной застекленной галерее, где на постаментах или в золочёных рамах выставлены скульптуры и рисунки обитателей Эколы. Зачем лишние слова, когда и так всё ясно - на красоту надо смотреть не только глазами, но и душой.
Раньше он верил в непогрешимость психологических тестов и считал Вилину идеальной кандидатурой, а сейчас, вместе с чувством вины, мучился острым разочарованием.
- Ты ничего не ешь. Тебе не понравился мой омлет?
Вилина спокойна и как всегда - приветлива, полна собственного достоинства.
Роберт пошёл розовыми пятнами, и только открыл рот для оправданий, как необходимость в них отпала.
В окно забарабанили, а после показался острый нос Фреттхена и любопытный глаз, опушенный рыжими ресницами.
- Ну вот, с утра пораньше… покоя от них нет, - буркнул расстроенный супруг.
- Что? - оглянулась Вилина.
- Ничего. Это я так. Сам с собой.
Она уже не слушала - здоровалась с Хорьком, приглашала его в дом.
Психолог без лишних церемоний проследовал на кухню, торжественно неся впереди себя огромную шляпную коробку с розовым бантом в красных сердечках.
С гордостью водрузил ношу на стол, развязал ленту, снял крышку, и Вилина тихо ахнула от восторга.
Никакой шляпы, в коробке, разумеется, не оказалось. Взорам новобрачных предстал торт удивительной красоты, которую уж кто–кто, а молодые скульпторы смогли оценить в полной мере.
Торт являл собой сцену вчерашней свадьбы. Шоколадные фигурки, выполненные в мельчайших подробностях, теснились вокруг пары из белоснежного фарфора, покрытого золотом и глазурью. Над женихом и невестой сияла мармеладно–желатиновая радуга, обсыпанная сверкающей сахарной пудрой. Композиция покоилась на пышных коржах, сформированных в виде скал. По ним взбирались кремовые побеги винограда и плетистых роз. Все это великолепие тонуло в сливочной пене океана, в которой поблёскивали крохотные марципановые кораблики.
Фреттхен ловко выдернул из торта фарфоровые фигурки и вручил игрушечную невесту Роберту, а жениха - Вилине.
- Пусть они станут вашей семейной реликвией и принесут вам удачу! Я покрыл их настоящим золотом.
- Вы? Сами?
- О, да! - Хорёк важно поднял рыжие брови. - Я сам изготовил и торт, и фигурки.
- Столько мастерства! Это настоящее искусство! - не скупилась на комплименты Вилина, разглядывая миниатюрные шоколадные лица, пористые утёсы из теста, лепестки роз и завитки волн.
Роберт посмотрел на торт и почувствовал во рту не сладость, а странную горечь и металлический привкус.
Чёртова радуга! На секунду ноги свело судорогой, как в тот момент, как они с Вилиной оказались под этой сияющей чертовщиной.
Воспоминания замелькали осколками калейдоскопа, складываясь в картинки, от которых заныла голова, заложило уши и пересохло во рту.
Сборы в детском корпусе. Сальные шуточки и напутствия приятелей. Они кололи молчаливого Роберта, как колют быка пики тореадора.
Встреча с бледной от нервного напряжения Вилиной в кабинете у Фреттхена. Бокалы с шампанским и "таблетки счастья". Две янтарных капли в прозрачных, мягких оболочках.
Шумная толпа несёт Вилину с Робертом к центральной площади. Музыкальная какофония стихает и под нежную мелодию, сладкую, будто кремовая лоза на торте, они вступают под радугу. Тело корчится в судороге, сознание проваливается в оранжевый туман. Кажется, будто открывается будущее - он видит Вилину в разном возрасте, но неизменно прекрасной. Меняются декорации, взрослеют их дети.
Костры на берегу, горящий хворост стреляет искрами в небо. От огненных вспышек болят глаза. А может, это вспышки салюта? Губы Вилины близко–близко. Их вкус. Ноги вязнут в песке. Пляж тянется бесконечно. Дверь, прихожая, лестница на второй этаж - в спальню.
Ступенька за ступенькой - никак не кончается. Он мнёт маленькую грудь жены, мнет как глину. Жадно впивается губами. Она кричит от желания. А он уже не кричит, он рычит по–звериному. И в конце - светлые глаза с огромными зрачками. И шок - это не желание, она кричит от боли. Он сделал ей больно.
Он, который славился своим добродушием на всю Эколу и ни разу в жизни никого не обидел, заставил кричать от боли хрупкую Вилину. Её губы искусаны в кровь, а глаза - мокрые от слёз.
Но страшнее всего то, что она улыбается. Сквозь слёзы, сквозь кровь. Быть может, это улыбка презрения? Должно быть, она его теперь ненавидит.
- А ты что скажешь, дружок? Как тебе подарок?
Приторный голос Фреттхена вернул к действительности. Оранжевый туман обратился в апельсиновый сок, на который Роберт смотрел, ничего не видя, сжимая в кулаке фарфоровую фигурку невесты.
Сухой хруст, резкая боль. Он раскрыл ладонь - тонкий фарфор раскололся на две части.
- Боже, что я наделал! Простите! Простите меня, Марк. Прости, Вилина. Я не хотел, я задумался и слишком сильно… что же теперь будет?!
- Успокойся, дружок, не надо так нервничать, ничего не будет. Мы её склеим, и она станет как новая!
Фреттхен говорил убежденно, но лицо его выдавало беспокойство. Рыжие ресницы захлопали часто–часто, и Хорёк засеменил к окну. Кинул пристальный взгляд на градусник и сверил его показания с экраном айфона.
- Ну что ты, не расстраивайся так, - тихо шепнула Вилина.
Её ладонь - легкая и прохладная. Прикоснулась к щеке и принесла облегчение. Нет, жена не испытывает к нему ненависти. Он всё нафантазировал. Тех, кого ненавидят, не гладят по лицу и не утешают.
- Но это, наверное, плохая примета. В первый день сломать фигурку невесты. Это же семейная реликвия - символ счастья, - растерянно бормотал он.
- Мы сами создаем свои реликвии, - уверенно перебил его Хорёк, - давай сюда, я всё поправлю. Тебе ни о чём не надо беспокоиться.
Разломанная фигурка перекочевала в карман психолога, а он сам уселся за круглый стол и обратился к хозяйке:
- Ну-с, госпожа Хатчинсон, не угостите ли гостя чайком.
- Да, конечно, - захлопотала она, - вы какой будете?
- А какой есть?
- Не знаю, - смущённо улыбнулась Вилина, - сейчас посмотрю.
- Ах, да, вы же первый день в доме. Ещё не освоились. Как он вам, кстати? Нравится?
- О, да! Очень! Спасибо большое. Есть зелёный, чёрный, ромашковый, со смородиной и ванилью.
- Ромашку хорошо бы - она успокаивает. А тебе, Роберт, нравится дом? - Хорёк пытливо заглянул в глаза бледного хозяина.
- Да. Дом большой, - запинаясь и, как будто пересказывая содержание учебника, забубнил тот. - В детском городке был только душ, а тут - ванная.
- А спальня, спальня понравилась? - продолжал допрос психолог.
- Да, - с видимым усилием выдавил Роберт и густо покраснел.
- Хм, понятно. Спасибо, дорогая, - принимая чашку, Фреттхен приветливо улыбнулся.
- А сколько одежды! Полные шкафы! - продолжала Вилина, ставя тарелку с куском торта напротив гостя. - Роберт, ты хочешь чаю?
- Нет, я ещё не допил сок, - отказался супруг.
- Я открыла утром шкаф и просто обомлела! Всё в моем любимом стиле бохо. Будто специально.
- Конечно, специально, дорогая госпожа Хатчинсон, - Хорёк весело скалился, демонстрируя острые зубы, - ведь мы стараемся сделать всё, чтобы вы были счастливы.
- О, спасибо, спасибо! - она взволновано прижала руки к груди. - Шёлковые халаты с ручной вышивкой! Я накинула один и почувствовала себя богиней!
- Замечательно, просто замечательно.
- Бижутерия! Будто специально подобранна по моему вкусу.
- Специально, специально, я же сказал, - закивал головой психолог, словно довольный китайский болванчик.
- А кухня! Ведь это же прелесть что такое! На уроках домоводства мы все теснились в одной учебной кухоньке. А тут - я сама себе хозяйка, - Вилина радостно засмеялась, и Хорёк закивал ещё сильнее. - На полках, кроме продуктов и утвари - книги по кулинарии и домоводству. Всё продумано до мелочей. Это так приятно!
- Да, друзья мои, вам повезло. Вы получаете блага задаром. Вам не надо тратить время на зарабатывание денег, можно потратить его на искусство. Разве это не счастье?
Он раскинул руки, накрыл ими ладони молодоженов и, покосившись на окно, спросил:
- А вы видели вашу мастерскую?
- У нас есть мастерская? - удивился Роберт.
- Да, конечно, каждая молодая семья вместе с домом и участком получает персональную мастерскую. Или студию. Или рабочий кабинет. Пойдём, дружок, посмотрим, как там и что, пока хозяюшка убирает со стола.
Фреттхен не обманул - в глубине сада, за аркой, увитой душистым жасмином, притаилось строение из камня под соломенной крышей.
Скульптор невольно прибавил шаг, стараясь быстрее преодолеть дорожку, покрытую причудливым узором из солнечных пятен и теней от пальмовых листьев.
Позабыв про Хорька, он дёрнул тяжелую дверь и нетерпеливо ступил в прохладную мастерскую.
Роберт с упоением разглядывал баночки с красками, взвешивал на ладони кисточки, щекотал ими лицо и радостно смеялся. Заглядывал в новую, чистую печь, крутился на прочном кресле и барабанил по скульптурному станку.
- Ну что, угодила тебе мастерская?
На могучее плечо легла невесомая лапка Хорька.
- Да, очень! - искренне ответил Роберт. - О таком подарке я и не мечтал.
- Прекрасно, дружок, прекрасно. Приятно видеть улыбку на счастливом лице, - не менее искренне произнес психолог. Его рыжая мордочка расцвела от удовольствия, утратив, наконец, выражение хлопотливого беспокойства.
- Спасибо вам, Марк!
Он сгрёб в свои огромные ладони тонкие ручонки Фреттхена и тряхнул с таким азартом, что тот чуть не вскрикнул:
- Тише, тише, ты мне руки сломаешь.
- Ох! И правда! Я и так сегодня натворил дел.
- Ты про фигурку с торта? Не печалься! У меня есть такой суперклей, что даже шва не останется. Настолько идеально и прочно он схватывает. Я бы сделал другую, но - традиция.
- Я боюсь, что это плохая примета - фигурка невесты в первый же день раскололась пополам. Должно быть, к несчастью. А, может, Вилина захочет от меня уйти?
- Не надо бояться примет, - мягко промолвил психолог, беря своего подопечного под локоть и выводя в сад. - Мы сами формируем события нашей жизни, и наше счастье зависит только от нас самих. Вилина выглядит довольной, не так ли? - он пытливо заглянул в выпуклые, бледно–голубые глаза Роберта.
- Кажется, да. Ещё сегодня утром я думал по–другому. Но сейчас, кажется, да.
- Что–то не так? - Фреттхен напряжённо вытянул шею, обращаясь в слух.
- Мне неудобно об этом говорить…
- Не стесняйся, дружок. Я здесь, чтобы помочь.
- Мне показалось… будто вчера я сделал ей больно. И она меня возненавидела.
- Ну, мой дорогой, вы же проходили анатомию в школе. Первый раз может быть болезненным, это нормально. Абсолютно нормально, - нараспев декларировал психолог.
- Нет, я о другом. Я, кажется, не рассчитал силы. Иногда я бываю так груб… как с этой несчастной фарфоровой фигуркой.
Толстые губы печально оттопырились, и энтузиазм Хорька возрос так, что он залился соловьём:
- Не надо переживать, Роберт. Я скажу тебе по секрету, только между нами! Тебе я доверяю, как никому другому. Радуга имеет некоторые побочные действия. Кроме эффекта соединения тонких тел новобрачных, слияния их, так сказать, в одно целое, она вызывает настолько сильную эйфорию, что человек теряет над собой контроль. Понимаешь? Ну как бы опьянение. Не совсем адекватное восприятие реальности. Но не бойся, оно идет только в плюс, а никак не в минус. Тебе же было хорошо, ведь так? Да? - верещал Фреттхен, не давая Роберту опомниться.
- Да, - подумав, признал он.
- Ну вот! И ей тоже. Я гарантирую. Мы провели сотни исследований. Ты слишком мнителен мой друг!
- Пожалуй, - со вздохом облегчения согласился молодожён.
- Не печалься, наслаждайся, мы освобождаем вас с Вилиной от медитаций на целых три дня, - ворковал Хорёк, открывая дверь дома, и пропуская неуклюжего гиганта вперед.
- О, так я могу целыми днями возиться в студии!
- Да, конечно, мой друг, конечно, но не забывай о молодой жене. Вилина, дорогая, я зашёл попрощаться, - обратился он к хозяйке, встретившей их в прихожей. - Мы освободили вас от медитаций, я уже рассказал Роберту. Так что вы можете осваивать дом и сад, и мастерскую не торопясь и без помех.
- Правда? Как чудесно!
Роберт обнял жену, Хорёк попрощался с молодой парой и - в мгновение ока - испарился.
Глава 7
Урок только начался, а казалось, что тянется он бесконечно.
Господин Вилль долго листал классный журнал, потом так же долго копался в учебнике, то снимая, то надевая очки. Протирал их тряпочкой, украдкой посматривая на часы. Все понимали, что учитель тянет время.
Наконец, полный, благообразный, похожий на постаревшего херувима математик отыскал нужный параграф и встал из–за стола.
- Кто хочет рассказать нам о формулах сокращённого умножения? - спросил он, шаря близоруким взглядом поверх склоненных голов. - Никто? Ну, хорошо…
Он неторопливо подошел к доске, переваливаясь на толстых ногах, и, вооружившись куском мела, принялся покрывать её бесконечными строчками букв и цифр.
Джереми полулежал на парте и вспоминал мелодию-Вилину. "Апрельский дождь" - да, конечно, именно так эта мелодия и должна называться, и как он раньше не понял. Серебряные капли стучат по карнизу. Нежное, ломкое стаккато. Он попытался напеть про себя, но отвлекала музыка, проникающая даже сквозь закрытое окно. Надеть бы наушники - но на уроке нельзя.
Изображая задумчивость, Джереми обхватил руками голову и, незаметно, под волосами, заткнул уши указательными пальцами. Как там было? Вот оно, на языке, пощипывает. "Та–та–та-та… там–там…" Капли - по лужам, звонкие и рассыпчатые, по крышам - гулкие, по молодой апрельской листве - вкрадчивые, мягкие, как шаги по песку. Господин Вилль обернулся и ткнул указкой в его сторону. Джереми со вздохом вынул пальцы из ушей.
- Оранжевый лес, - как заведенное, трещало радио - и что ему неймется? -
Оранжевый лес вокруг.
Не ищи меня,
не зови меня,
Мой разум спит,
Покуда хранит
нас оранжевый лес.
Ну, как можно учиться в такой обстановке? Да и чему учиться?
За окном покачивались на ветру пушистые цветы акации.
Джереми смотрел на затейливый узор из букв и цифр, и думал о том, как надоело ему из месяца в месяц жевать одну и ту же безвкусную жвачку. Формулы сокращённого умножения уже завязли в зубах. Учителя в Эколе ориентировались на самого "медленного" ученика или, попросту говоря, на самого тупого. "Чтобы у каждого был шанс получить знания".