Словом, взбежал я по лестнице наверх, на бегу штучку свою из чехла под мышкой вынимая. Миг это заняло, не больше - недаром столько упражняться приходилось, недаром гонял меня брат Аланар.
Они и глаза вылупить не успели, как провернул я до щелчка левое колёсико и губами к чёрной трубке припал.
Нет, не Медведю-Волосатику первый шип достался, и даже не Молодому-Лешему. Невзрачного я выбрал целью, поскольку и арбалет у него, и самый он из всех мутный.
Прямо в горло шип вонзился, а пока летел он, успел я провернуть колёсико, и новый шип достался Арихилаю.
Медведь, ясен пень, секиру свою в меня метнул, да только я ждал того - присел, просвистела она над моей головой, в бревно впилась. Ну, я мешкать не стал, снова поворот колеса - и третий шип в глаз Медведю вошёл. И пока он падал, я к чёрной трубке припал и Тощего в шею одарил, и тут же Рябого в ухо.
Ну, что я вам буду рассказывать? Вы же знаете, что когда шип, смазанный ядом желтоглазой змеи, в человека вонзается, жить тому остаётся минуту, не больше. Причём тело сразу же деревенеет, не слушаются человека ни руки, ни ноги, ни прочие мышцы. И помирает он тяжело, ибо застывает в нём кровь. Страшный это яд и очень редкий. А вы помните, как ругались некоторые из вас, когда в первой же записке просил я штучку мою положить в известное место? Отписались, что, дескать, работа у меня тонкая, не штучкой надлежит мне действовать, а мозгами, и что настоящему нюхачу никакие штучки не потребны. А всё же настоял я на своём, и, как видите, пригодилось.
Я вам дольше рассказываю, чем всё это случилось. Ибо долго ли умеючи?
В общем, сунул я штучку свою обратно в чехольчик, осторожно с лестницы спустился, первым делом саблю Тощего ухватил. Походил между телами, проверил - не слышно дыхания. И всё-таки бережёного Творец хранит - кольнул я каждого концом сабли под ухо. Ибо хоть и не слыхал, чтобы от яда желтоглазой змеи люди выживали, но всё что случается, когда-то случается впервые. Это тоже из любимых присказок брата Аланара.
Потом, успокоившись, бросил я саблю, поднял нож Лешего и аккуратно перерезал верёвки, связывающие наших. Первым господина Гирхая освободил, тот сразу к тесаку метнулся. Правильный дядька. Как раз по его руке и оружие. Только некого уже было рубить.
Затем избавил я господина Алаглани от пут, а он уж - госпожу Хаидайи и мальца Илагая.
- Ну вот как-то так… - тихо сказал я. - И хвала Творцу Милостливому, конечно.
Потом, конечно, суета началась. Госпожа Хаидайи, хоть и крепкая женщина, а в плач ударилась, и от её плача пришёл в сознание Илагай - и тоже заревел. А я господину сказал:
- Вы бы, что ли, госпоже и юному господину капель каких успокоительных сварганили? Наверняка ведь что-то в саквояже имеется?
- Гилар! - он посмотрел на меня с той же болью, что несколькими минутами ранее. - Поверь, я ничего не мог… я совсем пустой после вчерашнего был…
Вырвалось из него это слово, и, похоже, он после о том жалел. А я тоже ощущал в себе пустоту. Схлынула горячка боя, схлынул кураж, и увидел я пять мёртвых тел. По моей милости мёртвых. И хотя были то ночные - разбойники и душегубцы, но видал я в жизни людей и куда похуже.
- Господин Гирхай, - подошёл я к пресветлому. - Вы как сами-то? Они, гляжу, голову вам раскроили? Кровищи-то натекло…
- А, ерунда, - отмахнулся тот. - Краем задели, крови много, а рана малая. А ты, я смотрю, парнишка ох какой непростой…
- Давайте о том после, господин мой, - вздохнул я. - Сейчас дела поважнее есть. Этих вон надо бы в лес сволочь, подальше. Не рыть же могилы в мороз. Были они по жизни зверьём, ну так пусть зверью на прокорм пойдут. Пойдёмте, кроме нас с вами некому, господин Алаглани пускай своих в чувство приводит…
Долго мы этим занимались, почитай до полудня. Тем более, таскали далеко. Нечего к дому зверей приваживать, тут им не кормушка. А это значит - чуть ли не по пояс в снегу. Я меж тем не сразу и сообразил полушубок накинуть. Так что когда управились мы и вернулись в дом, трясло меня и в жар кидало. Прям как сестрицы-лихорадицы поцелуй.
Но зато я понял, как ночные в дом попали. Всё оказалось просто. Снега-то ни в эту ночь, ни в прошлую не было, и оттого прекрасно видны были наши с господином следы, когда мы к дальней калиточке топали. Теперь же рядом с нашими следами обнаружились и чужие. Стало быть, нашли они калитку, перемахнули - умеючи несложно, ворота отворять не стали, потому что засов бы гремел и нас всех поднял.
В дом они через второй этаж влезли, бросили верёвку с острым крюком, поднялись, стекло оконное выдавили - как раз в той комнате, откуда я накануне лазил подглядывать. Тихонечко спустились вниз, а там уж разбежались по комнатам и принялись нас вязать. Моя оплошность, в общем - стоило следы за собой замести, тогда бы так тихо проникнуть им не удалось. Да мне и в голову не пришло, что ночные с постоялого двора по нашему следу пойдут. Как они драпанули тогда, чарами ушибленные, так и показалось мне, что с ними всё кончено. Ну не дурак я, а?
Ещё о том я задумался, как они добрались до нас. Как сумели за два дня проделать путь, на который нам в бричке потребовалось время от восхода до заката. Никаких следов от копыт в лесу не обнаружилось, а значит, были они пешими. Зато нашлись прикопанные в слишком уж приметном сугробе снегоступы. Значит, пешком шли, и не по дороге - напрямую, по лесу. Стало быть, знали они, куда мы направляемся. И вот это уже было нехорошо. Может, мы и случайно встретились с ними на постоялом дворе, но вот если знали они о лесном доме, то почему не захватили, не сделали там своё логово? Если знали, что дом принадлежит господину Алаглани - то почему не устроили засаду и не взяли нас двоих сразу по приезде? Гостей наших ждали? Но если знали о гостях, то не могли не знать, кто они. А это такой жирный кусок, что и месть чернокнижнику меркнет перед горой золота, обещанного за некие головы… В общем, так и не расщёлкал я эту загадку.
А в доме меж тем господин с госпожой какой-никакой порядок навели. Окно разбитое плотной холстиной завесили, печь растопили. И более того, уже и суп в котле паром исходил.
А кроме того, явился из неизвестного своего укрывища кот. Важно ходил вдоль и поперёк зала, хвост задрав. Мол, вот он я, победитель! Что бы вы, людишки, без меня делали?
- Покажи, - велел господин Гирхай, едва мы в тепло вернулись.
- Что показать-то? - сделал я вид, что не смекаю.
- Оружие своё, само собой, - сказал он строго.
Пришлось показать. Тут и господин Алаглани, малость пришедший в себя, над плечом моим склонился.
- Ничего особенного, - вздохнул я, доставая штучку. - Две трубочки, чёрная да белая. В трубочки дуешь, и шип летит куда следует. А чтобы он в ложе попал, вот эти колёсики крутить надо. Дюжина шипов в каждом колёсике. Поворачиваешь чуток - и подаётся шип, от ленты отделяется, в ложе опускается. Шипы, ясное дело, не простые, а смазанные. Если прицельно, то шагов с двадцати, а так шип и на пятьдесят шагов летит, но тут уж как выйдет…
- А почему две трубки? - поинтересовался господин Алаглани.
- А смотря для какой надобности, - хмыкнул я. - В белой трубке шипы одним ядом смазаны, в чёрной - другим. Ежели из белой трубки стрельнуть, человек обездвижен только будет, и часа два шевелиться не сможет. А коли из чёрной, то насмерть, там яд суровый.
- А со стороны как дудочка выглядит, раздвоенная, на каких пастушки играют овечкам, - заметила госпожа Хаидайи, оторвавшись от готовки.
- Откуда у тебя это? - строго спросил господин Гирхай.
- На дороге валалось, подобрал как-то, - улыбнулся я.
- Отказываешься, значит, говорить? - нахмурился он.
- А что, пытать будете? - я ухмыльнулся так, что все зубы стали видны.
- Да брось, Гирхай, - тяжело вздохнул господин Алаглани. - Сам видишь, он всё равно не скажет. Одно слово - минерал непонятной природы.
- Природа моя совсем даже понятная, - возразил я, убирая штучку от любопытных глаз. - Природа моя хочет жрать и спать. Сейчас, госпожа моя, помогу вам с готовкой управиться, и накроем. Хотя… они ж всю посуду переколотили.
- Есть запасная, - усмехнулся господин Алаглани. - Постой! - он подтянул меня к себе, положил левую руку на лоб, а двумя пальцами правой слегка сжал моё запястье. - Да ты горишь весь. Снежная лихорадка, видимо. Ну-ка…
Он легко, словно куклу, поднял меня на руки и понёс в комнату, где ночью спал Илагай.
- Это вы что? Это зачем? - возмущался я, но господин, не слушая моих криков, положил меня на кровать, быстро и деловито раздел, накрыл толстой медвежьей шкурой.
- Сейчас выпьешь настой желтоголовика, потом я разотру тебя барсучьим салом, - строго сказал он. - К вечеру, как проснёшься, стакан крепкого вина и отвар длинношипа. Утром станет полегче.
- Да я отлично себя чувствую! - заявил я, пытаясь поднять непослушную голову. - Я вполне могу работать!
- Тут и без тебя есть кому работать! - заявил он.
- И кому же? - хмыкнул я. - Принцессе? Или пресветлому князю? Им же невместно!
- Понял? - коротко спросил он.
- Понял, - кивнул я.
- Давно?
- Вчера.
Хотя вчера только то и случилось, что давние мои догадки сделались твёрдо установленным.
- Ладно, потом поговорим, - сказал он и вышел.
И тут же, легка на помине, появилась госпожа Хаидайи. Присела на край кровати, обняла меня, и сделалось мне под шкурой жарко-жарко.
- Бедный… - произнесла она и, нагнувшись, поцеловала мой лоб. - Как же ты настрадался, малыш…
И вот тут я заплакал. Будто не пятнадцать мне через три месяца стукнет, а всего-то десять или того менее. Не в голос ревел, понятно, да и какой у меня тогда был голос - хрип и сип один - но уж слёз натекло преизрядно. Плакал я, ибо до сердечной боли всех мне стало жалко - и её, скиталицу, и маленького Илагая, и папу его - попавшего в демонские когти господина Алаглани, и старика Гирхая, и, конечно, брата Аланара, и старого графа и его молодую жену, и уж тем более несчастного мальчишку Арихилая, ставшего беспощадным Лешим, и даже Волосатика этого звероподобного… Ну и себя, конечно.
- А ты чего плачешь? - удивился Илагай, просочившись в комнату. - Ты же победил медведя! И без арбалета, во как!
Лист 31
Я говорил вам, почтенные братья, что события ускорили ход свой с осени, а к зиме понеслись галопом. Всё так, но галопом нельзя скакать вечно. Вот и у нас после бурных дел наступило затишье.
В лесном доме господина Алаглани мы пробыли ещё день, а потом нашим гостям настало время уезжать. Оно и понятно, счастье слишком долгим не бывает, а в их положении опасно оставаться где-либо дольше нескольких дней. Тем более, после нападения ночных, которое могло быть и не таким уж случайным.
К счастью, господин Гирхай действительно не шибко пострадал, и мелкая рана головы не помешала ему править лошадьми.
А вот со мной вышло похуже. Видно, слишком уж полюбился я снежной лихорадке, и потому, несмотря на обещания господина Алаглани, не поднялся я на другой день. Жар сменялся ознобом, голова была тяжёлой как колода, на которой дрова колют, саднило горло и голос пропал. Я почти всё время дёргался между сном и явью, и не спрашивайте, что снилось - всё равно не помню. Одно скажу - сны эти были странными и тревожными. Вроде кто-то звал меня куда-то, куда никто ещё не ходил, кто-то угрожал не пойми чем, кто-то ругал не пойми за что.
Потому я и отъезда гостей не заметил. Проснулся ближе к вечеру, когда их и след уже занесло начавшейся наконец метелью. Я даже подумал было, не приснилось ли мне это всё - госпожа Хаидайи-мау, пресветлый Гирхай, маленький Илагай, но нашёл в изголовье игрушку - деревянного пса с ладонь величиной. Ясно кто оставил. От сердца, видно, оторвал.
Господин Алаглани так и не позволил мне вставать, кроме как по нужде. Сам топил печь, сам готовил еду из оставленного гостями. И каждый час менял мне мокрые тряпки на лбу да поил отварами. Один раз, думая видно, что я сплю, пробормотал интересную фразу:
- Пока ничего иного я не могу для тебя сделать. Пуст я пока.
А на другой день отправились в путь и мы, хоть и не прошла моя лихорадка. Перенёс меня господин Алаглани в бричку, закутал в медвежью шкуру, а сам сел на козлы. Я же провалился в такой глубокий сон, что не помню даже, останавливались ли мы на том самом постоялом дворе. Пришёл в себя уже в городском доме, на диване в кабинете. И первое, кого увидел - кота. Рыжий забрался мне на одеяло и буравил своими жёлто-зелёными глазами. Изучал, как хитрую загадку.
- Ну, здравствуй, - сказал я ему и чуть приподнялся. Голову уже не ломило, и жар схлынул, но всё тело пропиталось слабостью. Сейчас, в случае какой беды, я не то что с медведем бы не справился - даже с котом..
- Я гляжу, тебе получше? - спросил господин Алаглани из-за стола. Оказалось, уже вечереет, солнце недавно скрылось, но пламенеет ещё в полнеба холодный пунцовый закат.
- Ага, - подтвердил я. - А день сегодня какой?
- Пятнадцатый день Морозня, ровно неделя с Пришествия, - ответил он. - Мы вчера к вечеру вернулись, да ты спал всё, я не стал будить, ибо сон тебе сейчас как нельзя полезнее.
- На всю жизнь, верно, отоспался, - мне неловко стало, что столько хлопот ему доставил. И потом, какие бы приключения ни мотали нас, а от обязанностей слуги никто меня не избавлял.
Господин Алаглани встал из-за стола, подошёл к дивану и сел передо мной на корточки.
- Скажи, Гилар, там, в моём загородном доме… тебе впервые пришлось убивать людей?
Я прищурился от слишком яркого, как почудилось мне, света люстры. Интересно, кто сейчас тут хозяйничает, пока я валяюсь?
- Ещё про постоялый двор забыли. Этот, как его, Хмурый. - Голос вроде бы восстановился, а вот горло всё ещё саднило.
- А до Хмурого? - пристально взглянул на меня господин.
- Не было! - решительно объявил я и спрятал голову в подушку.
- И в шайке Дыни не было? - прищурился он.
Я задумался. Очень непростое положение, правда? Конечно, понимал господин Алаглани, что непростой я тип, и что, может быть, вовсе не купецкий сын, и что за плечами у меня много такого, о чём умалчиваю. Скорее всего, понял он и то, что не сам по себе я тут, а нюхачу на кого-то. Просёк ли он, на кого - то мне было неведомо. Но сами посудите, разве правда первой придёт ему в голову? Скорее всего, о Пригляде он думает.
Но кроме того, и мне многое было известно о нём, и он это знал. Не всё знал, конечно, но после рассказа Арихилая трудно было не заподозрить нашего аптекаря в занятиях тайным искусством. Кем бы ни числил он меня, а притворяться обычным лекарем, домовладельцем и почтенным горожанином, ему точно было не с руки. Понимает ведь, что одного лишь рассказа Арихилая достаточно было бы в старые времена, чтобы сообщить куда надо. Дело ведь такое, что дымком потягивает, и укрывателей тоже не помилуют. Только это при Старом Режиме, а сейчас-то Новый, и восемь лет уже нет никакого "куда надо".
Так вот, как же мне себя с ним держать? Правду рассказывать нельзя, ибо, во-первых, на то ваше разрешение потребно было, а во-вторых, напугала бы его правда и ещё пуще стал бы таить он источник своей силы. А бесконечно прикрываться вымышленным Дыней - чем дальше, тем глупее. Уже штучку мою двухтрубчатую никаким Дыней не объяснить. Всем ведь известно - они, ночные, орудуют кастетами, ножами, обычными и метательными, арбалеты у них водятся, сабли… но штучек у них не бывает. Слишком редкая вещь, слишком опасная в обращении. Оцарапался шипом, заряжая - и всё, пожалуйте под холмик могильный.
- Нет, господин мой, - помотал я головой. - Не было такого Дыни. Он же честный карманник, а не душегубец!
- А был ли вообще Дыня? - хитро прищурился он.
- Да какая разница, господин мой, был ли этот Дыня, не был, или он вообще Тыква, - подбавил я в голос грусти. - Много у меня плохого в жизни случилось, и не хочется вспоминать. Вы проще на это смотрите: я слуга ваш, вы мне в месяц платите десять медных грошей, я работаю с усердием, а коли провинюсь, вы вправе прутом поучить… в общем, всё будет как и раньше.
- Скобяной лавки в Тмаа-Урлагайе тоже не было? - перебил он. - И всех последующих печальных событий?
- То, что было, оно ещё хуже было, - я начал уставать от рзговора, в ушах звенело и перед глазами всё малость расплывалось.
- Ладно, - вздохнул он, - я так понял, что допрашивать тебя без толку?
- Ага, - подтвердил я. - Совершенно без толку.
- Ну а если я, к примеру, выгоню тебя? - не отставал он. - Заплачу положенное за полгода… шестьдесят медных грошей… Что будет?
- Не стоит этого делать, господин мой. - Я совершенно искренне посмотрел ему в глаза. - Оттого вам спокойнее не станет. И уж точно не станет безопаснее.
- А мне, выходит, угрожает опасность? - хмыкнул он.
- Истинно так, - признал я. - Ещё с того дня, о котором рассказал Арихилай. Сами ж понимать должны…
- Ладно, последний вопрос на сегодня, - он отошёл к окну, отвернулся и стал глядеть на тающий в сумерках закат. - Заслуживаю ли я, по твоему мнению, костра?
Вот уж спросил так спросил… Тут надо тонко… потому что даже по оттенкам слов он может понять то, что рано ему пока понимать…
- Трудный вопрос, господин мой, - подумав, отозвался я. - Скажу так: тот господин Алаглани, который семь лет назад беса чужой болью кормил, несомненно заслуживает. А вот тот, который спустя семь лет здесь стоит - не знаю.
- Ты можешь мне поверить, Гилар? - не поворачиваясь, сказал он. - Поверь, то был единственный раз, когда я покупал силу за боль.
Хотел я его спросить, за что он сейчас её покупает, но не стал.
- Простите, господин мой, - только и сказал, - в сон меня шибко тянет.
И действительно уснул.
А дня через два я вполне поправился и приступил к обычной службе. Вроде как ничего не поменялось с нашей поездки. По-прежнему накрывал я трапезу господину, убирался в его покоях, приглашал посетителей и разносил письма. По-прежнему занимался он со мной книжной премудростью, от Памасиохи перешли мы на трехтомный труд старейшего брата Гисиохири Второго "Изыскания в области языков и наречий людских, кои по лику земли рассеяны". Это, доложу я вам, посложнее было, тут мало того, что кучу чужих слов запоминать приходиось, так ещё и вычисления старейший брат применял, разбирая слова по частям. А вот воинским искусством более господин со мной не занимался. "Теперь уже и ни к чему", сказал. И меня сие ничуть не расстроило.