Так вот и сидел он обычно в чуланчике, там тюфячок у него был, и свеча в подсвечнике на полочке, к стене приделанной. И когда господин уезжал в город, мы с ним частенько в том чуланчике сидели да болтали. Причём вроде и причина у меня есть уважительная - насчёт ухода за лекарственными травами посоветоваться. Приносил я Алаю чего-нибудь пожевать. Нет, что вы! Разумеется, не пряники! Только то, что все ели. Но согласитесь, одно дело, когда в каше прожилки мясца, а другое - когда тебе кусок варёного мяса на кости притащат. Или хлебушка свежего - нас-то чёрствым кормили, господин полагал, что так оно для здоровья полезнее. В общем, было мне чем дружка моего подкормить.
Конечно, если б господин прознал, сколь часто и сколь долго я в его кабинете торчу, вместо того чтобы делом заниматься - несдобровать бы мне. Но я-то по-умному всё делал. Высчитал заранее, во сколько он обычно приезжает из города, и загодя линял со второго этажа.
Но вот в тот день господин с Халти утром в город уехали и к обеду не вернулись. Бывало уже такое, и значило это, что их только к ужину и ждать. Халти говорил, что если на операцию зовут, то это надолго. Городские-то лекари в сложных случаях зовут господина Алаглани, чтоб поприсутствовал и мудрым советом помог. А самому Халти поручают инструмент готовить - в серебряном котелке то есть прокипятить, во время операции подать то вату, то иголку с ниткой особой, заранее продетой, а после бинтовать.
В общем, решил я, что раньше ужина господина можно и не ждать. Притащил Алаю хлебца свежего. А он мне книжку одну пересказывал, про то, какие есть на земле дальние страны, и какие в этих странах звери живут. Вот, к примеру, в далёких северных краях, у самой кромки Ледяных гор, водится такая животина, Инадаракс называется. По виду она точно крот, но размерами поболе быка будет. И роет ходы подземные, да такие получаются ходы, что человек не нагибаясь там пройдёт. Сплетаются эти ходы чисто как нити паутины, и если каждый считать за улицу, то складываются из них целые города. Местные люди там зимы пережидают, потому что слишком уж крепкие да студёные ветры в тех краях зимой. А чем этот Инадаракс кормится, никто не знает. Написано в той книге, будто одни учёные люди говорят: что землёй, в которой ходы копает, а другие - что охотится он на совсем уж никому не ведомых подземных зверей, никогда на поверхность не выходящих..
А в жарких странах, на огромном острове Барра-Алагайя, водится ночной страх. Вот представьте кота обычного, да размером с корову! Зовётся Нуанто, днём его никто никогда не видел, где прячется, никому не ведомо. А как стемнеет, на охоту выходит, и горе тому путнику, кто в поле или в лесу заночует. А уж как скотину ворует, и не передать! Мужики тамошние порой собирают целое ополчение, выводят какую-нибудь козу или овцу, привязывают - а сами поодаль с луками и копьями залегают, и ждут. И речным илом обмазываются, чтобы дух человечий перешибить. Приходит нуанто полакомиться, а они все разом стреляют и копья мечут. Только слишком быстр нуанто, редко когда застрелить удаётся. Чаще прорывается он через цепь охотников и в тростники уходит. И на такой охоте каждый раз кто-нибудь да гибнет…
Всё, прекращаю пустую болтовню и продолжаю строго по делу! В общем, сидим мы, он мне про зверей рассказывает. А мне-то что ему в ответ рассказать? Я вновь начинаю о прежней жизни его выспрашивать - какие порядки у него в доме были, строго ли было в Благородном Училище… Ну и чуточку о своём купецком прошлом говорю. Потом от дел давних переходим к нынешним. Жалуется он мне, как скучно ему тут сидеть - уж лучше как раньше, на огороде и в сарае. Про господина говорит, что никогда тот не кричит, не ругается, а приказания отдаёт вежливо… "Будь добр, Алай, сбегай, позови мне Тангиля", "А не пора ли чернила в чернильницу налить, там, видишь ли, на донышке только осталось", "тебе не кажется, что уж больно душно тут. Надо бы проветрить, не находишь?". А от этого у Алая только больнее на душе делается. Лучше бы, говорит, дурными словами ругался. А то рязмякаешь, вспоминаешь о прежней жизни, о книгах, о семейных праздниках - а потом мозги как ледяной водой обольёт. Осознаёшь, что теперь ты беглый преступник, что каждый, кто опознает тебя, за десять огримов радостно властям сдаст, что нет у тебя более никого, кто бы тебя любил, для кого ты был бы самым-самым.
- Знаешь что, - посоветовал я ему, - ты постарайся всё прежнее забыть. О другом думай. О том, что через пять лет отпустит тебя господин - и начнётся у тебя другая совсем жизнь, свободная. Уедешь от столицы подале, и никто тебя не узнает. Да и те, кто мог бы узнать - они ж пацанёнка одиннадцатилетнего помнят, а ты в здоровенного парня вырастешь. Кем захочешь, тем и станешь, если постараешься, конечно. Хочешь - аптекарем или лекарем, а хочешь - своё хозяйство заведёшь, на дом накопишь. Встретится тебе девчонка, которую полюбишь и которая ровня тебе, женишься… А то можно сперва подкопить деньжат аптекарством, а потом в столичный университет податься. Туда ж, я слышал, при Новом-то Порядке без различия сословий берут. А как окончишь университет, получишь диплом на пергаменте, так и прошение на дворянское звание подавай. Только не сразу, выжди лет пять, чтоб за это время связями всякими обзавестись, друзьями полезными… Короче, не вздыхай о прошлом, а надейся на будущее. Я вот надеюсь. Вырасту, освобожусь, наймусь приказчиком в скобяную лавку, дело-то знакомое, деньжат накоплю и свою лавку открою. Только уж осторожнее буду насчёт пожара, и на шелка всякие не поведусь. Гвозди доход дают не быстрый, да надёжный…
Говорим мы так, говорим - и тут шаги на лестнице. Шаги господина Алаглани - я их давно уж чуять научился. Сапоги у него скрипят, и ступеньки звучат не так, как если кто из наших. Мы-то босые, мы звучим "шлёп-шлёп", а он - "тук-стук".
Ну и прямо в кабинет направляется. И что теперь делать? Я Алаю знак подал: не выдавай, мол. А он тоже умный, он тюфяк поднял и показывает: на пол ложись. И сверху тюфяк на меня кладёт. Если бегло глянуть - не заметишь.
- Алай! - кличет господин. - Поди сюда!
Дружок мой стрелой из чулана в кабинет метнулся, дверцу прикрыв плотно. Да только не держится она, скрипнула и чуток отворилась, узкую щёлочку оставив.
- Обед мне, да поскорее! И не в столовой накроешь, а тут, в кабинете! А как уберёшь посуду, пойди к Тангилю, скажи, чтоб нашёл тебе до ужина какую-нибудь работу. Мне ты пока не надобен, у меня скоро приём начнётся.
Вот так и получилось, что весь этот приём подглядел я да подслушал. Конечно, рисковал сильно - а ну как обнаружил бы меня господин в чулане? Очень даже свободно такое дело могло бы телегой закончиться. Но в нашей работе, как многие из вас меня наставляли, порой без риска никак.
Лист 10
Продолжаю о том дне. Пугали меня только две вещи. Во-первых, кот. А ну как почует, скотина, что я в чулане хоронюсь, начнёт орать, рваться туда? Вот это бы и впрямь плохо оказалось - вдруг поставит красную метку? А второе - если затянется приём, не успею я на ужин. Не думайте, что мне так уж есть хотелось. Просто ведь непременно хватятся меня, побегут на огород, побегут в сарай - а меня нет. И что мне потом объяснять Тангилю, да и остальным?
Думаю я обо всём этом, думаю, а сам из-под тюфяка чуть выполз - ровно настолько, чтобы и в щёлочку подсматривать, и обратно под тюфяк, если что, юркнуть. Да, и о третьей опасности я подумал: не чихнуть бы. Но сами знаете, от чиха средство есть - на болевую точку надавить, между пальцами. Удовольствие, конечно, невеликое, но уж точно не до чиха будет.
А меж тем накрыл Алай обед господину, постоял у него за спиной, подавая то и это, потом пустую посуду на поднос - и вон из кабинета. Господин Алаглани в кресло своё роскошное уселся, кота щелчком пальцев подозвал - и принялся его гладить. Он гладит, котяра урчит, а я думаю: это он хорошо, это он правильно. Лучше пусть у него на руках, чем свободно бегать и в чулан соваться.
А тут и приём начался. Постучался Алай в кабинет, склонился в поясе и объявил:
- Высокородный господин Шиарай-тмаа!
И тотчас в кабинет вкатился дворянчик. Толстенький такой, лысенький, лет уже солидно так, одет богато. Кафтан тонкого заморского сукна, расшит золотыми нитями, туфли из телячьей кожи, на пальцах перстни.
- Желаю вам доброго здравия, высокородный господин Шиарай-тмаа, - поприветствовал его господин Алаглани. - Прошу вас, присаживайтесь в кресло!
Приметил я, что хоть и благородная кровь к нам пожаловала, а не выскочил господин из-за стола, не согнулся в поклоне поясном. Видимо, знает себе цену.
Уселся благородный Шиарай - и начал на беду свою плакаться. Ну, не сразу, конечно, к делу приступил, а всякие сперва улыбочки, усмешечки, намёки… я даже поначалу не сообразил, о чём речь. Но после понял - с женщинами у него перестало получаться, и тому уже пятый год. И что уж скольких лекарей обошёл, и выписывал из Академии Сиуранской, и поиздержался на этом так, что от былого состояния, почитай, и не осталось ни шиша… ну, этот намёк я с ходу разъяснил. Это он насчёт платы за услуги, мол, груды золота не ждите..
Господин Алаглани слушал его, слушал, головой кивал - а потом и спросил:
- Высокородный господин, вам ведь уже, насколько понимаю, шестой десяток к концу подходит?
- О, вы правы, - кивает тот, - да только иные мужи и в значительно более зрелом возрасте ещё хоть куда, а у меня вот несчастье какое…
- Неужели почтенная супруга ваша, высокородная Ишисийи-тмаа, претерпевает столь уж серьёзные страдания из-за вашей возрастной немочи? Она ведь тоже, как я понимаю, немолода? Не следует ли смириться с Высшей Волей и естественным законом, отдавшись делам милосердия и душепопечения?
Вроде и почтительно сказал, а уж мне ли ехидства не заметить?
- Ну… - протянул тут Шиарай. - Оно, конечно, так, но… Но вы же сами понимаете… Жена женой, а так ведь свет на ней клином не сошёлся… Как там сказано у поэта?
Во мне горит ещё огонь желанья,
И не страшусь я тени гробовой.
Готов рискнуть седою головой
За миг один лишь страстного лобзанья…
Надо же, лысый наш и в стихах дока! А на первый взгляд - все мысли у такого в кошельке помещаются.
- Ну что ж, - молвил тут господин Алаглани, - если, значит, тени не страшитесь и намерения ваши серьёзней некуда, то попробовать, конечно, можно. Есть способы. Но сразу должен предупредить - это недёшево. Бальзам, который способен вернуть вам утраченные силы, создан на основе чрезвычайно редких, я бы даже сказал, драгоценных заморских трав. Причём воздействие бальзама не столь уж долговечно, и потому вам периодически придётся прибегать к сему средству. А поскольку знаете вы, что другой поэт сказал:
Что лекарство, что яд - корень всюду един,
Господин - тот же раб, как и раб - господин,
Есть в огне хладный лёд и огонь есть во льду,
Так купайся же в счастье, лелея беду,
- то рекомендуемый мною бальзам, увеличивая мужскую силу, вместе с тем и сокращает долголетие. Конечно, лишь в том случае, если злоупотреблять его применением. Во всём, как учит нас премудрый Памасиохи, следует соблюдать меру. Ибо мерою сотворены небеса и земли, и мерою определён им срок…
- Сколько? - напрямую спросил лысый.
- Полтораста огримов, - не моргнув глазом, ответил господин.
Лысого аж перекосило, и будь у него волосы, то наверняка дыбом бы встали.
- Что? Вы это серьёзно? Это ж цена пяти быков!
- Не спорю, - согласился господин. - Только вот есть на свете вещи гораздо дороже каких-то там быков.
- Ну, я бы ещё понял, если пятьдесят… ну, семьдесят…
- Высокородный господин Шиарай-тмаа, - усмехнулся наш аптекарь, - видите ли, мы не на базаре, торг здесь неуместен. Я называю взвешенную цену, большую часть которой составляют расходы на приобретение и переработку заморских трав. Согласитесь, неразумно было бы мне причинять самому себе убыток. Многие почтенные мужи пользуются моими лекарскими услугами, и уверяю вас, если вы откажетесь от чудесного бальзама, тот не останется невостребованным.
- Ну ладно. Уговорили, - этот лысенький прямо-таки цедил из себя слова, по малой капле. - Давайте этот ваш бальзам!
Господин встал из-за стола, подошёл к одному из шкафов - опасно близко от чулана, я даже дыхание затаил - снял с пояса связку ключей и отворил дверцу. Вынул оттуда что-то - сперва я не разглядел, а после уж понял, вроде флакончик невеликий, благородные дамы в таких всякие благовония и притирания хранят - и протянул лысому.
- Вот, высокородный господин. Принимать нужно только в тот день, когда для вашего огня желанья найдутся подходящие дрова. И не более трёх капель. Да, вот ещё что. Сядьте-ка снова в кресло. Чтобы состав подействовал более эффективно, мне надо подстроить его влияние под вибрации ваших тонких флюидов…
Ничего я не понял в этих словах, кроме одного - подвох какой-то наш господин замыслил.
Уселся лысый в кресло, а господин Алаглани подошёл к нему сзади, ладони положил на лысину и молча так постоял минутку. Нет, никаких заклинаний не читал, никаких имён не призывал. А вот кот - тот мяукнул недовольно. Раздражение выказал.
- Готово, высокородный господин. Всё настроено как надо. Соблаговолите расплатиться.
Лысый флакон тут же в поясной кошель упрятал, а насчёт денег сказал:
- Вам завтра же доставят мои люди! Видите ли, я предпочитаю не носить с собою крупных сумм. Времена неспокойные, смута на юге, ходят слухи о предстоящей большой войне с Норилангой… в такую пору лучше не рисковать. А вот завтра, да под надёжной охраной…
- Ну, как вам будет благоугодно, - поклонился господин самым малым поклоном. - Не смею задерживать. Да будет благосклонен к вам Творец Изначальный.
С тем и убрался лысый.
После него дама заявилась. И этот случай, скажу я вам, поинтереснее.
Постучался Алай в кабинет и объявил:
- Господин, к вам почтенная дама, не пожелавшая открыть своё имя!
- Ну, проси! - ответил господин, вновь в кресло усаживаясь. Взял кота на руки, гладить начал. Тот мурчит тихонько, видать, доволен.
Я-то думал, какая красавица заявится, а эта… Не то чтоб уж совсем старуха, но к этому дело идет. Длинная, тощая, сухая вся какая-то и лицом на вяленую рыбу похожа. А уж расфуфырена, в разноцветных шелках, пальцы в золотых перстнях, на шее колье из камешков драгоценных, на голове причёска высокая и ленты, жемчугами расшитые. Наверное, думает, что красивая.
И с порога начала эта тетка ругаться. Почему это, мол, слуги здесь такие невоспитанные. Этот мальчишка, который ее встретил, совсем порядку не обучен, и хам-грубиян. На колени не встал, как вышколенному лакею положено, а главное, имя допытывался и кричал, что не велено к господину лекарю без имени пускать.
Интересно мне стало, что после господин Алаю скажет? Я бы на его месте ничего говорить не стал. Мало ли на свете выживших из ума старух?
Господин из кресла поднялся, к тётке этой подошёл, поклонился в пояс и в руку чмокнул. Рука-то в перчатке была - видать, не так противно.
- Сударыня! - сказал. - Прошу нижайше извинить меня за грубость моего слуги. Разумеется, я сегодня же его строжайше накажу! В этом не может быть ни малейшего сомнения. Но осмелюсь всё же поинтересоваться вашим благородным именем. Облик ваш мне незнаком, и мнится мне, что вы не из столицы.
- Истинно так! - проскрипела эта грымза. Прошу прощения, благородная госпожа. Только когда вы дальше дослушаете, тоже грымзой сочтёте. - Серьёзнейшие обстоятельства вынудили меня приехать из восточных провинций в стольный град. Мне вас рекомендовали… Вы, говорят, способны с любым делом управиться, а плату берёте умеренную.
- Ну, это не совсем соответствует истине, - господин чуть улыбнулся, и поди пойми, что он имел в виду: то ли про любое дело, то ли про умеренную плату. - Но верно ли я понимаю, что вы путешествуете инкогнито и не хотите открыть тайну даже мне?
- Незачем вам имя моё знать, - проворчала эта вроде как благородная госпожа. - Дело-то у меня к вам щепетильное, и хотя сейчас не Старый Порядок, но и молва ни к чему.
- Ну что ж, - вежливо произнёс господин, - прошу вас, присаживайтесь в кресло. Коли тайна имени столь важна для вас, то не смею допытываться. Но верна ли моя догадка, что вы женщина вполне состоятельная и способны оплачивать услуги соответствующего рода?
- Да уж договоримся, - буркнула она. - И прикажите подать вина!
Господин дёрнул шнурок, звякнул колокольчик и в кабинет вбежал Алай. Я так понял, что он где-то совсем рядом был, может, за дверью подслушивал, потому что тут же бухнулся на колени, причём сперва перед госпожой, а после уж перед господином. В сторону чулана он даже не посмотрел - умный, понял, что даже взгляд лишний может быть опасен.
- Принеси подогретого красного вина, - велел господин, - с пряностями и корицей! Да поживее, не то кое-кому сегодня будет очень больно и очень стыдно!
Метнулся Алай, и пока не вернулся, таинственная госпожа о деле своём не говорила, а жаловалась на тяготы путешествия. Дескать, дороги хуже некуда, в трактирах противно и останавливаться - в комнатах клопы, готовят скверно, прислуга грубая. Трижды карета ломалась, один раз лошадей менять пришлось, а главное - опасно стало на дорогах, разбойники шалят. Никто их, правда, пока не видел, но все знают, что их сейчас несметное множество, потому что война близится и бессовестные мужики, опасаясь призыва в войско, бегут в леса и промышляют там грабежом честных путников. Власти же местные ничего не делают, потому что ничтожества, трусы и выскочки.
Видно было, что не хочет она сразу о главном. То ли вина ждёт, то ли просто не знает, как начать.
Ну, Алай недолго копался - и пары-тройки минут не прошло, как прибежал с подносом. Господин его кивком отослал, дождался, пока госпожа серебряную чарку опорожнит, и напомнил:
- Так в чем же состоит ваше дело, сударыня?
Сударыня, значит, выпила, кружевным платочком губы утёрла - и начала рассказывать. Не стану вас томить подробностями - уж больно глупо да скучно было. Но суть такова: она уже немолода, и есть у неё молодой сосед, граф, родовитый, бедный да холостой. Ну и возникло у них знакомство, а там и пламенная любовь и всё такое прочее. И уж так он её любил, что и не передать. Но ещё с весны начала она, тётка то есть эта, замечать, что как-то уже охладело графское чувство. Стала вынюхивать, что да как, людей своих посылала разведать, ну и выяснилось. Завелась у графа молоденькая зазноба. Стерва, тварь подзаборная. Без роду без племени, трава поганая. И граф предается с ней гнусным утехам, а про любовь истинную, пламенную - с тёткой то есть - уже и подзабыл.
- Понимаю, сударыня, ситуация житейская, - сказал господин. - Но какой же помощи вы хотите от меня, скромного столичного аптекаря?
- А то сами не понимаете? - хихикнула тётка.
- Вы хотите получить от меня целебные снадобья, которые умерили бы вашу душевную боль и восстановили бы прежнее, благостное расположение духа?
Мне показалось, он издевается.
- Что за чушь! - вскричала тётка. - Мне вас рекомендовали как сведующего человека.
Она так это слово "сведующего" произнесла, будто пальцами таракана сдавила.
- Прошу вас, выражайтесь яснее, - широко улыбнулся ей господин. - Ибо, как учит нас премудрый Памасиохи, многие беды происходят от того, что люди в важной беседе не до конца понимают намерения друг друга - и оттого делают ложные выводы и принимают опрометчивые решения.