Ну, она и выразилась. Вот слушайте, слушайте, почтенные братья, это уже прямо в яблочко будет. Короче, восхотела она соперницу свою извести. Но не так, чтобы травить или резать. Всё должно как бы само случиться. Или болезнь внезапная да скорогубящая (только не заразная и не отравление), то ли несчастье какое - потолок обрушится, лошади понесут…
- А я-то здесь при чём? - господин Алаглани аж руками развёл.
- Говорили мне, - шепнула тётка безымянная, - что вы можете. Что есть у вас такая сила, есть знания тайные…
Ох уж и жарко мне под тюфяком стало! От любопытства жарко: что ей господин ответит?
- Почтенная госпожа! - ответил он. - Боюсь, что произошло досадное недоразумение. Вы поверили ложным слухам - но я вовсе не чародей и никогда даже и в мыслях не приближался к этому мерзкому делу, безусловно запрещённому Высшей Волей и ещё в недавние времена сурово каравшемуся Праведным Надзором!
- Так я же заплачу! - заскрипела она и вытащила из-под корсета увесистый мешочек, позвенела им.
- Сударыня, - вздохнул господин, - уберите ваше золото. Прошу простить мою дерзость, но вы встали на ложный путь. Подумайте о своей бессмертной душе, не пятнайте её несмываемым грехом. Вы уже немолоды, скоро предстоит вам отправиться в тот путь, коего не избежать никакому человеку… не лучше ли попасть туда без крови на руках?
Ох уж она орала! Аж стёкла звенели и перья в чернильнице тряслись. А господин сидел напротив, кота гладил и ничего не ругань её не отвечал. А когда выкричалась она - и что так этого не оставит, и что с местом главного аптекаря заранее может он попрощаться, ибо стоит ей лишь слово шепнуть могущественным особам… и что издевается он над бедной вдовой - то вновь дёрнул он шнурок. Прибежал Алай, на всякий случай вновь на колени бухнулся.
- Проводи высокородную госпожу! - велел господин. - Да смотри, будь предельно почтителен с благородной дамой! Не то сам знаешь! Всего наилучшего, сударыня! Не смею более задерживать! Да хранит вас Творец Изначальный от всякого зла!
Ну и убралась тётка.
А я под тюфяком лежу - и слышу, как часы медным боем время отбивают. Шесть раз стукнуло. Скоро ужин. И меня, поди, Тангиль давно уж хватился. Что бы такое наплести ему!
Лист 11
Продолжаю я рассказ о том длинном-длинном дне. Лежу я, как вы помните, в чуланчике под тюфяком, жарко мне, душно и боязно.
А господин всё сидит в кресле. Тут опять Алай скребётся.
- Господин, - говорит. - Там какая-то просится… На вид из простых, и одета худо. Звать?
Повернулся к нему господин.
- Раз просится - зови. Или ты забыл - я никому не отказываю в приёме.
Муторно мне стало, и глаза щиплет, и в ушах звон, и в животе льдина! Если с новой посетительницей он долго проваландается, то всё, гробовая крышка. Но посматриваю, конечно, в щёлочку.
Вошла в господский кабинет тётка, помоложе той грымзы, но вовсе не юная красавица. Лет, наверное, под сорок, платьишко до пят - серое, застиранное, на голове платок чёрный, чуть не по брови.
- Доброго вам здравия, господин Алаглани, - промолвила. А голос ничего, тёплый голос, не то что у предыдущей.
- И вам того же, сударыня!
Удивил меня господин. Ведь видно же, из низов тётка, посудомойка там или прачка, а он из кресла встал, поклонился - не так низко, как высокородной, а всё же поклон есть поклон, и в гостевое кресло усадил.
- Господин Алаглани, - сказала тут она, - я и не надеялась, что вы согласитесь меня принять. Я-то не из знатных, не из богатых. Муж мой покойный на заказ делал скрипки да лютни, а как помер в позапрошлом году, так и совсем обнищали мы, приходится заказы искать - шитьё, вязание… Но простите, я не об этом… Я…
- Могу ли я поинтересоваться, каково ваше почтенное имя? - перебил ее господин.
- Конечно! Прошу прощения, что сразу не представилась! Это от волнения! Меня зовут Анилагайи, я живу на Второй Ткацкой, возле базара нижнегородского. Раньше бы сказала - в собственном доме, но дом пришлось продать после смерти мужа, и мы с сыном, Хаузири, комнатку теперь там же снимаем, где раньше владельцами были. Хаузири - старший мой сынок, единственный, кто после мора выжил, помните, пять лет назад? В народе ещё шептались, это нам за то, что короля низложили. Ему, Хаузири, семнадцать лет… и я к вам обратилась как раз из-за него… о нём…
И тут она разрыдалась. Ну, вы же знаете, мне много чего повидать случилось, и видел я, как ревут женщины. Очень разные у них рёвы бывают. Кто-то - чтобы пожалели, слёзы в три ручья, а сама глазками посматривает: как там, обратили внимание? Кто-то - тоже для жалости, но не для других, а чтобы душа упивалась жалостью к самой себе. Удовольствие такое, значит. Кто-то просто чтобы, как говорится, пар сбросить, раздражение своё наружу выплеснуть. Поревела - и спустя минуту уже как розочка в саду. А кого-то глухое, неизбывное горе крутит, и не думает она в тот миг о самой себе - горе это через неё само плачет. Ладно, вы не думайте, это не я такой мудрый, это меня давно ещё брат Аланар просветил.
Так вот, из этой горе плакало. И смекнул, видимо, то господин Алаглани, не перебивал и не утешал.
- Простите меня, - сказала она, когда всё-таки сумела с собой сладить. - Дело в том, что сын мой Хаузири сейчас сидит в подвалах Башни Закона, и скоро уж, на праздник Одержания, должны его повесить…
И пошла рассказывать. Больше уже не рыдала, только плечи малость тряслись. Понятная, в общем, история. Ворвалась в дом стража, ничего не пояснив, увели парня, и уж потом узнала эта вдова, что третьего дня до ареста ограбили на улице господина Лиарамиля, члена Городского Собрания. Сзади навалились, дали по голове колотушкой деревянной, в два слоя холстины обёрнутой. Такая убить не убьёт и кровищи после себя не оставит, а человек мигом сомлеет - срезай с него кошель, снимай одёжку… Так с этим почтенным господином и получилось. Шёл он один, и поздно, вторая стража уже отзвенела, да и по кварталу бедному, неподалёку от базара, где амбары складские, а дальше - слобода гончарная. Что уж его туда занесло, какая надобность - о том, конечно, вдове не сообщили. Но только сыскарям велено было кровь из носу, дым из ушей, а разбойников отыскать, ибо большой человек этот Лиарамиль, и гневается из-за него шибко сам гражданин Благоуправитель!
И вот кто-то стукнул в сыск, что видели парнишку этого, Хаузири, среди супостатов. Кто на него показал, сие тайна следственная, как вдове передал Тугаль, слуга начальника сыщиков, доблестного Шапараи-гуни. А весь тот день, когда ограбление случилось, и день до того, и после сынок её Хаузири дома был, лихорадка его замучила, он частенько ею страдает после мора… Кинулась, конечно, вдова в сыск - мол, невиновен сынок, дома он был, и я тому свидетельница, и хозяин дома подтвердить может - а ей от ворот поворот: мол, все разбойники уже пойманы, и все, в том числе и сынуля твой, сознались. Ну, вы понимаете, конечно, как такие признания делаются, не мне вас учить… А по закону-то всё чисто, и куда деваться? С жалобой к Благоуправителю? Да её из Белого Дворца палками погонят, а то и сторожевых собак спустят. Всего их пятеро оказалось, задержанных да признавшихся. И суд уже был, строгий да скорый, как при Новом Порядке и положено… Всех на петлю осудили.
- Это очень грустная история, сударыня, - вздохнул тут господин. - Да только я-то чем могу помочь? Я всего лишь лекарь, целитель недугов телесных, а тут дела иного рода…
Вздохнула тут поглубже вдова Анилагайи - да и брякнула:
- Мне шепнули, что вы можете спасти. Что нет такой беды, с которой не совладали бы искусством тайным…
Усмехнулся господин в усы, спросил:
- И кто ж это, позвольте поинтересоваться, вам шепнул про меня?
Помолчала тётка, точно решаясь на что-то, потом ответила:
- Итануйи, жена Мигисахи, торговца зеленью. Я для неё шью порой… Вот она и посоветовала. Только смотри, сказала, не болтай о том никому. Сейчас хоть и не при Старом Порядке, а мало ли…
- Вот как… Мигисахи… - протянул господин. - Да, знаю я Мигисахи, года три назад лечил его от почечных болей… И что, сейчас он в добром здравии?
- Весел да румян, - отозвалась вдова. А сама - тусклая да бледная. Понятное дело - шла сюда с надеждой последней, а тут, похоже, ничего ей и не светит…
- Румян, значит… ну-ну, - господин помолчал, точно припоминая что-то. - И вы, почтенная Анилагайи, думаете, что я могу вам помочь… А ведь и в самом деле могу. Только поймите - дело это для меня непростое, а значит…
Посветлела она, будто в тёмной комнате лучинку зажгли.
- Да, конечно, понимаю! - и откуда-то достаёт пестрядевый мешочек. - Тут все мои сбережения… Их немного, восемнадцать огримов…
Господин аж скривился.
- Сударыня! - сказал голосом, как рашпиль жёстким. - Уберите ваши деньги. Во-первых, я вполне обеспечен и за подобного рода услуги не беру серебра. Во-вторых, я ещё не сказал, что помогу вам. Я сказал, что могу помочь. Теперь мне надо подумать и решить, следует ли это делать. Сами посудите, я сочувствую вашему горю, но вы же втягиваете меня в политическую авантюру. Поверьте, мне очень много есть чего терять в случае неудачи… да и в случае удачи тоже, если всё это когда-либо выплывет. А для того, чтобы принять окончательное решение, я должен удостовериться, что вы были со мной предельно откровенны. Помолчите, не перебивайте. Здесь не такое дело, чтобы верить или не верить. Здесь надо точно знать. И есть для того способ. Но предупреждаю: способ сей опасен.
Он встал из-за стола, снял с пояса связку ключей, отпер верхний правый ящик своего стола и достал оттуда тот самый изумруд на золотой цепочке.
- Послушайте, сударыня, - сказал он. - Когда человек говорит и даже когда молча думает, его душа испускает невидимые флюиды… проще сказать, испарения. Когда говорит правду, то флюиды это одного рода, когда же он лжёт - другого. Сей камень обладает редкостным свойством - он улавливает флюиды лжи и, многократно усилив, обращает в душу того, чьими флюидами напитался. Если вы когда-либо видели выпуклую стеклянную линзу, то знаете, должно быть, что падающие на неё солнечные лучи она сводит в крошечное пятнышко, и пятнышко это делается столь горячим, что зажигается пламя. Так и здесь: если вы скажете неправду, то направленные на вас флюиды сводятся в точку и могут лишить вас разума, а то и жизни. Флюиды же правды камень не ловит, и потому от правды никакого вреда не будет. Готовы ли вы подвергнуться испытанию? Если нет - мы немедленно расстанемся, причём вы обязуетесь никому не рассказывать о нашей встрече. Нарушать такое обязательство не советую - сами, надеюсь, понимаете, почему. Если же вы испытание выдержите - значит, я попробую вам помочь. Заметьте - попробую, а не обещаю непременную победу.
- Конечно! - стиснула она правой рукой пальцы левой. - Я сказала вам подлинную правду и готова пройти любые испытания.
- Хорошо, - усмехнулся господин. - Тогда оставайтесь в кресле. Я встану за вашей спиной, приложу камень к голове и буду задавать вопросы. Если вы солжёте, камень покраснеет, и мы немедленно прервём наш опыт. Может быть, в этом случае удастся хотя бы частично сохранить ваш рассудок.
Так они и сделали. Встал он за креслом, взял цепочку с камешком, поднял чуть выше её головы. Мне отлично всё было видно - кресло гостевое стояло как раз напротив двери в чулан.
- Вас действительно зовут Анигалайи, вы действительно живёте на Второй Ткацкой? Отвечайте лишь одним словом. Да или нет?
- Да! - громко сказала она. Камешек оставался зелёным.
- У вас действительно есть семнадцатилетний сын Хаузири?
- Да!
И вновь камешек ни во что не окрасился.
Короче, сколько он её ни допрашивал, а камень как был зелёным, так им и остался. Видно было отлично - солнце скрылось за тучкой и лучи его не мешались. А я ещё подумал тогда: не приведи Творец, чтобы господин меня вот так через камешек допрашивал. Ужас ведь что выйдет… Если, конечно, камешек и впрямь зачарованный, а не обман всё это. Сами понимаете, братья, и такой расклад я исключить не мог.
- Ну что ж, сударыня, - наконец сказал он, когда все вопросы, какие только можно тут было измыслить, у него кончились. - Вы испытание выдержали. Я берусь попробовать вам помочь. Как именно я это сделаю, знать вам незачем, но только завтра в полночь вам надлежит быть за восточными городскими воротами, на первом же перекрёстке, где от восточного тракта отходит дорога на север. Там вас будет ждать крытая повозка и возница. И там же вы получите вашего сына. Возница доставит вас в провинцию Тхаалаш Северного Удела, там вы в городе Тмаа-Тхаалаш найдёте человека, коего звать Ишигури. Это тамошний аптекарь. Ему отдадите письмо, которое я сейчас напишу. Он переправит вас с сыном за границу, в Миагардалайю. Там уж сами устраивайте свою судьбу. Надеюсь, прикопленного серебра на первое время хватит. Благодарить меня не надо, я следую своим представлениям о правильном пути.
Он убрал камешек в тот же ящик, запер его и сел за стол. Кот всё это время обретался на книжном шкафу и посверкивал оттуда глазами - огромными, точь-в-точь как тот камешек.
- И вот ещё что, сударыня, - добавил он, наскоро нацарапав несколько строк на листке бумаги, сложив его в два раза и запечатав растопленным на свечке сургучом. - Если у меня не получится, то на перекрёстке вы просто никого не найдёте, и утром, когда откроются ворота, вернётесь в город. Значит, не судьба. В таком случае более ко мне не приходите, а молитесь Изначальному. Вот, держите письмо, и более не смею вас задерживать! Мне ещё предстоит много работы по вашему делу.
Ушла вдова, а господин всё из кабинета не выходит. Значит, и мне приходится под тюфяком таиться. А у меня, между прочим, горе намечается. Отлить мне понадобилось. И то слово - я ж с послеобеда тут, в чулане, а время к ужину клонится… и если приём у господина затянется, то что мне делать?
Проводив до двери вдову, господин снова в кресло своё вернулся и долго-долго сидел, вообще ничего не делая. Только кота гладил. И показалось мне, что как-то невесело ему. Меня бы даже на жалость пробило, не будь я так своим мочевым пузырём озабочен.
А господин меж тем достал стопку чистой бумаги, макнул в серебряную чернильницу остро очинённое перо и начал что-то писать. Но не так, как только что, когда для вдовы записку накарябал, а аккуратно, медленно. Небось, изысканным почерком "горная цепь". Там уж прямо буковка к буковке, ни на волосок не отклоняясь. Ну, знаете, короче. А я лежу, мучаюсь… Да, разумеется! Ну как вы могли сомневаться? Конечно. Молился я, уповая на Изначального Творца. Молюсь, уповаю, а сам прикидываю: если больше посетителей не будет и он быстро с писаниной своей разберётся, то, наверное, ужинать пойдёт. Вот тогда-то я и улизну. Одна беда - в это время ведь и у наших будет ужин, и заметят все моё отсутствие.
Но недаром молился я Высшей Воле, и снизошла она, сотворила чудо - не больно-то само по себе весёлое, но крайне в тот миг полезное.
В кабинет Алай ворвался. Вы поняли? Не постучался, не поскрёбся, а именно что ворвался. Весь запыхавшийся, глаза горят.
- Господин! - кричит. - Прощения прошу, но беда у нас стряслась!
Оторвался господин Алаглани от бумаг, посмотрел на него кисло:
- Что ещё за беда? Ты соображаешь, что творишь, от дела меня отрывая? Про почтительность напомнить?
- С Тангилем беда, господин! - зачастил Алай. - Лошадь ему руку откусила! Ну, та кобыла новая, что на прошлой неделе вы купить изволили! Дурная какая-то. Он её вычищал скребком, а она раз - и… он так заорал, что Хайтару услыхал со двора… Кровищи там…
Господин новых слов говорить не стал, а из кресла поднялся, кота за собой поманил - и быстро из кабинета вышел. Не побежал, но двигался очень быстро. Это ж надо уметь… очень похоже на воинскую выучку…
Я для верности выждал, когда шаги его на лестнице смолкнут - и как дунул из кабинета! Словно за мной враг человеческого рода сего со всеми своими служебными демонами погнался!
И успел! В самый последний миг, когда уж, казалось, потечёт из меня - а успел, добежал до отхожего места.
И снова мне повезло - ужин, оказывается, ещё не начинался. А если Тангиль моё долгое отсутствие и заметил, то теперь уж точно не до меня ему было.
Да, насчёт Тангиля. Руку ему, конечно, никакую не откусили, это Алай преувеличил. А цапнула его кобылка да, знатно. Кровищи и впрямь чуть не лужа. Кроме того, упал он после укуса и затылком о край кадушки стукнулся, отчего в беспамятство впал. Ну, господин немедля велел нести его в лабораторию, потом Халти при себе оставил, а остальным велел ужинать идти. Между прочим, ещё посетители оставались - девица благородного вида, немногим, может, меня старше, в шляпке с фиалкой приколотой, и какой-то тощий сморчок, одет либо как приказчик из богатой лавки, либо как владелец из мелкой. Им Алай почтительно передал, что приём на сегодня отменяется, что господин просит извинить его и прийти дня через два-три, до той поры шибко занят он будет.
Невесело прошёл у нас ужин. Молчали все, каждый, небось, про Тангиля думал. Хоть и был он с нами строг, а всё ж свой, и жалко его вдвойне. И по-простому, по-человечески, и как вероучение нам велит всех страдающих жалеть мыслию, словом и делом. Хоть и Новый Порядок, и дела всем вам известные, а вера-то в людях ещё осталась.
Поели мы - да и остались сидеть за столом во дворе. Солнце уж закатилось, небо чистое-чистое, рыжева так в синеву переходит, что и не поймёшь, где одно начинается и где другое кончается. Сад ещё листвы не сбросил, осень только пришла, и выдалась она тёплой. Где-то вдали птица белокрылка свиристит. А у нас у всех на душе как будто стая крыс напакостила.
Потом из дома Халти вышел. Сказал, всё с Тангилем хорошо будет, в сознание он пришёл, рану ему обработали, швы наложили, целебными снадобьями накачали, так что заживёт через месяц-другой вчистую. Хвала Творцу, ни кости не пострадали, ни жилы. А так да, до мяса порвала. Уж что ей не понравилось? Вроде обычная была лошадка, без придури… Теперь её продать придётся, нам такие сюрпризы ни к чему… Удар же о кадушку нехорош, конечно, мозги сотряслись, но если недельку полежать, то всё пройдёт.
Тем этот день и кончился. И тут я прервусь, ибо сдаётся мне, что всем нам, почтенные братья, пора на вечернюю трапезу.
Лист 12
Поразмыслил я ночью и понял: великий предстоит мне день. Если не обманул вдову господин Алаглани, если и впрямь поможет ей - то этим и подтвердится наша догадка. Это уж будет твёрдо установленное. Ибо человеческой силой такое сотворить невозможно - из Башни Закона узника никак не вынуть, разве что атаковать большим войском. Так это надо вообще целую армию на столицу вести… Стражу не подкупишь - знаете же сами, отборная там стража. Высокое Собрание-то помнит, как нынешние вожди его девять лет тому назад из башни бежали, и сколько это стоило серебряных огримов. Так что как низложили короля и Новый Порядок установился - всю тюремную стражу заменили и за новой учредили строжайший пригляд. Ни к чему им, чтобы кто-то сотворил то же самое, что некогда сподвижники ихние. Впрочем, вы получше меня всё это знаете.