- Да всей Вселенной! Конечно, вы можете удивиться, почему это мы так усиленно интересуемся, извиняюсь, результатами умножения "два на два", а не, скажем, "три на зеленое" или "пядь на пять"? Ну, в-четырнадцатых, интуиция, в-энных, совершенное отсутствие оной, в-одну сотую, с чего-то надо начинать. Не с единицы же! Единица - вообще не число. Ну, и, "в-так почитаемого вами Бога", опять же извиняюсь, мать, сроки режут. Тут у нас все продумано: одни вычисляют, другие - передают информацию в Главный накопитель, третьи - производят статистическую обработку. Но результаты пока, должен признать, мало обнадеживающие. Давайте пройдем по стройным рядам вычислителей.
Стройных рядов я, правда, не увидел. Так, парочки, кучки, даже стайки. Не знаю уж, непрерывно ли они занимались вычислениями, но кое-чем тут явно занимались и еще. Маргинал, Иван Иванович, людо-человек, словом, подвел меня к одной парочке. Вычислитель с явной неохотой перевернулся на бок, а вычислительница с ленцой тоже чуть переменила позу, сладко потянулась, указала рукой на кучку камешков, сказала:
- Вот.
Оба заметно вспотели от вычислений. Промокшие дроби расслабленно соскальзывали с них.
- И сколько же? - спросил Маргинал. Видно было, что он не столько интересовался результатом - подумаешь, один из бессчетного числа результатов, - сколько тем, что вычисления шли с неослабевающей ни на миг интенсивностью.
- Много, - ответила вычислительница.
- Часто встречающийся результат, - констатировал факт Иван Иванович.
- Ну-ка, ну-ка! - проявил интерес и я. - Как это у вас получается?
- Обыкновенно, - ответила она. - Берем два камушка...
- Тут у нас "Отдел счетных камушков", - пояснил людо-человек. - Добиваясь достоверности результатов, мы не гнушаемся ничем: ни камушками, ни палочками, ни "Ай-Би-Эм"-ками, ни "Компактами", ни "Пентюхами", ни "Абсолютной вычислительной системой Х". Дело того стоит. Ну, ну... Слушаем.
- Ну, значит, берем два камушка, - вычислительница действительно взяла горстку камушков в ладонь, осторожно высыпала их на пол, - потом берем еще два камушка, - она снова набрала горстку, - умножаем друг на друга. - И она высыпала вторую горстку камушков на первую. - В результате получаем: много.
- Или: мало, - сказал вычислитель.
- Да. Или: мало, - без всякого протеста согласилась вычислительница.
- А какой же результат будет записан в Главный накопитель? - спросил я. - "Много" или "мало"?
- Может быть, "много", а может быть, "мало", - смягчился вычислитель.
- Ну и как! - радостно спросил меня Маргинал. - Производит впечатление! Не правда ли?!
Я согласился. Но казаться простовато-покладистым почему-то не хотелось, и я задал вопрос на засыпку:
- А "два" - это сколько будет?
- "Два"? - переспросила вычислительница, - Ну, пятнадцать - двадцать... У него вон и до тридцати доходит. - Она кивнула в сторону вычислителя.
- Бывает, - согласился я, хотя знал, что ответ не совсем верен, - И что же дальше делать с этой информацией? Тут действительно столько поту пролито.
- А-а. Вот он и понесет.
- Пойду, и впрямь, - спокойно сказал вычислитель и действительно пошел, колыша пред собой копьем крепкотвердым. Но мне почему-то показалось, что до Главного накопителя ему так прямо и скоро не дойти.
- А никто и не знает, где этот Главный накопитель информации, - словно прочитав мои мысли, сказал Иван Иванович.
- Повычисляемся? - предложила вычислительница.
Но людо-человек неожиданно увлек меня дальше. Да и дроби в виде бинома Ньютона вдруг выросли на ее грудях, а отпочковываться не торопились. Впрочем, вычислителей это не смутило. Вычислялись здесь, видимо, на совесть.
Не спеша, шли мы дальше. И меня уже мало занимали сами вычислители, хотя копий при вычислениях, наверняка, было поломано немало. Вслед за камушками математическую проблему решали на палочках, на пальцах, даже на тех самых гибкоствольных копьях, на абаках, счетах, арифмометрах, логарифмических линейках и уж, конечно, на персональных компьютерах всевозможных мастей. Были даже такие, кто делал вычисления "в уме". Но это были человеко-люди с выдающимися экстрасенсорными способностями. Иван Иванович не скрывал своей гордости: организовать такой вселенский математический эксперимент! И я его понимал.
Результаты же вычислений были почти точными, хотя и самыми разнообразными. Дважды два равнялось: семидесяти трем и трем в периоде; двадцати двум саженям; оху-вздоху; пятистам двадцати четырем миллионам ста пятнадцати секстиллионам восьмистам двадцати миллиардам тремстам четырнадцати триллионам четыремстам сорока двум септиллионам шестистам девяносто девяти квадриллионам семистам четырнадцати мириадам, да еще после запятой шло нескончаемое число знаков; растительно-животному миру; арктангенсу шара, усеченного в блин; постоянной "толстой" структуры Вселенной; перигею и апогею, взятым вместе и раздельно; единому; раздельному; пребывающему в-себе-и-для-себя-бытию; четырехмерному многообразию великой одномерности; кирпичу; Стоунхенджу; мавзолею Мавроди; страху и ужасу; четырем; Ромулу, Августу и Ромулу Августулу; ста; тысяче ста; абсолютной идее и прочая и прочая.
- Вы близки к решению, - наконец не выдержал я. - Если все это как следует обработать, ответ займет одну строчку.
- Великолепно! - возликовал Маргинал. - Великолепно! Нам бы только подвести математическое обоснование под самую вершину. А там бы мы все сверху основанием прихлопнули!
18.
Я еще не потерял сознания, когда кислородная маска пала мне на лицо. Несколько судорожных вздохов, минутное опьянение, животная радость, страх за содеянное, раскаяние, мысль о Прове. Я был спасен, спасен! А он? Сколько времени ему пришлось дышать в отравленной атмосфере? Час, два? Этого не мог вынести никто. Но он что-нибудь придумал, придумал! Меня окружили люди в форме спасателей, приподняли, содрали с лица маску, за которую я судорожно цеплялся руками, ловко приладили шарошлем, закрепили за спиной баллончик с кислородом. Я уже мог дышать более-менее нормально. И слышать. Но слушать было нечего. Спасатели все делали молча, а поющее "тиу-тиу" исчезло.
- Пров! Там! - заорал я и показал рукой направление. - СТР пятьдесят пять - четыреста восемьдесят четыре! Там!
Но никто из них и не подумал искать Прова. Они все сгрудились возле меня, по-прежнему, молча, но с каким-то странным выражением в глазах, словно увидели химеру или чудовище. На корточки передо мной опустился Орбитурал планетарной службы безопасности, что явствовало из его серебристо-желтого скафа с антенной глобальной связи через спутники.
- Пров! - уже заорал я. - Нельзя медлить!
- Вы думаете, что нельзя? - спросил Орбитурал. - А почему?
- У него же нет кислорода! Он весь отдал мне! Ищите! Я сейчас... Я сейчас пойду.
- Не надо никуда ходить, - ласково сказал Орбитурал.- Здесь он, ваш Пров. Вы обязательно нам расскажете, как он дошел до этого места.
Я оглянулся. Метрах в пятидесяти, уже за пределами Чермета, лежал человек. Это был Пров. Больше тут некому было лежать. Я побежал, ну, заковылял, как мог. Пров лежал без шарошлема. Лицо его почернело, мешки под глазами набрякли. Не знаю, дышал он или нет, но только в его широко открытых глазах застыл ужас. Почему они не дадут ему маску, подумал я. Он жив, жив... Он должен быть жив... Спасатели не отставали от меня, это им нетрудно было делать. Я упал на колени. Нет, нет... А время идет, что же это?
- Маску, - хрипло сказал я.
Кислородную маску мне протянули. Почему же они не сами... Я прижал маску к лицу Прова, другой рукой лихорадочно шаря то по скафу, то по отливающим свинцом волосам Прова. Пульс, что ли, я хотел проверить. Или просто обнаружить хоть какой-нибудь признак жизни.
И вдруг выражение его глаз изменилось. Ни один мускул не дрогнул на его лице, но ужаса во взгляде уже не было, лишь страшная, последняя усталость.
- Жив... - прошептал я. - Господи, он жив! - закричал я.
Пров задышал с какими-то хрипами и бульканьем. И тут они за него взялись. Чего ждали раньше? Они что-то массировали, ставили уколы прямо через ткань скафа, вливали какую-то жидкость через рот. Он уже был в сознании, но еще как бы немного не в себе.
И тогда я огляделся. Чуть в стороне стоял ионолет со своей решеткой, похожей на дифракционную. Человек шесть-семь суетились возле Прова. Неподвижно, заложив руки за спину, стоял Орбитурал. Но смотрел он не на оживающего Прова, а на березовую рощу. Ладно, пусто смотрит... Я машинально проследил его взгляд и снова чуть не потерял сознание. Впереди, там, куда смотрел Орбитурал планетарной службы безопасности, ничего не было. Серая, голая, с бурыми и белесыми проплешинами земля простиралась впереди, насколько хватал глаз. Не было никакого прозрачного купола из магополиса, не было куп берез и нежно-зеленой травы. Только на том месте, где я упал перед последней преградой, стоял вбитый в землю двухметровый фибергласовый шест, а цепочка моих шагов, не цепочка даже, а колея в пыли, была с двух сторон обозначена полуметровыми колышками. Я ошалело и растерянно закрутил головой. Где это чудо?! Я что, бредил? И в бреду прополз несколько сот метров? Но я видел, видел березовую рощу! Я взглянул на пологое возвышение, где кончался Чермет. Вот они, груды металла, проржавевшие и спаявшиеся этой ржавчиной. Оттуда я бежал, падал и полз.
Подошел Орбитурал, обыденно спросил, как бы продолжая начатый разговор:
- Для чего вам понадобился нож?
Да что скрывать, преступления я все же не совершил, хотя в этом заслуга их, а не моя.
- Чуть было не разрезал пленку магополиса... Но не знаю., сделал бы это на самом деле или нет.
- Для чего вы хотели разрезать пленку магополиса?
- Чтобы войти. Ведь там была березовая роща!
- Ах, да, березовая роща. Конечно, конечно. - Орбитурал как бы вспомнил то, что чуть было не запамятовал.
- Но ее сейчас нет.
- Действительно, - согласился Орбитурал.
- Почему?
- А почему она должна быть?
- Но ведь березовая роща была!
- Пусть была. Но почему должна быть сейчас, не понимаю.
- Как могла исчезнуть целая березовая роща?
- Хороший вопрос; как могла исчезнуть целая березовая роща?
- Как? - переспросил я.
- Как? - переспросил Орбитурал. Но, похоже, его это интересовало не столь сильно, как меня.
Пров уже сидел. Я было рванулся к нему, но Орбитурал мягко остановил меня:
- Ему сейчас станет лучше.
Я смотрел то на Прова, то на границу Чермета, то на серую пустыню, тянущуюся до самого горизонта. Свихнулся я, что ли?
- Странно ведь, - снова заговорил Орбитурал, - в непосредственной близости от гдома находится березовая роща, а о ней никто не знает.
- Как это, никто?
- А кто же? - Никакой заинтересованности не было в его голосе, от нечего делать продолжал он этот пустой разговор.
Я чуть было не брякнул: Пров, но вовремя спохватился.
- Я знал.
Мою заминку он, конечно, заметил.
- А вам кто сказал?
- Да так... Слухи...
- Конечно, слухи. Слухами земля полнится. Больше-то ей уж и нечем полниться. Верно?
- Что: верно?
- Да пустяки. Не обращайте внимания.
- На что мне не обращать внимания?
- Да на все. Плюньте, да разотрите. Не буквально, конечно... Шарошлем, как никак. А так, фигурально... А вот и СТР пятьдесят пять - четыреста восемьдесят четыре ожил. Пров, по-вашему.
Пров уже стоял. Я подошел к нему и меня никто не задержал. Обниматься в скафах было неудобно, да и слюни я не хотел сейчас пускать.
- Прости, Пров.
- Спасибо, Мар... Хотя это и было страшно.
- Да за что? Я виноват...
Он лишь слабо махнул рукой:
- Спасибо за сон.
- Какой сон?
- Ну, заснул человек, да и поспал немного, - втиснулся в наш сумбурный разговор Орбитурал. - Прилетим в гдом, здоровье поправим, попьем чайку, поговорим.
Какого чайку? Он что, тоже спятил?!
- Прошу в кабину, - сказал Орбитурал. И это уже был приказ, а не разговор ни о чем. - Один смотрит в левый иллюминатор, а другой - в правый. Чермет, так сказать, с высоты птичьего когда-то полета. - Нас повели под руки.
- Ну, что, сподобился? - глухо спросил Пров.
- А я видел ее, - успел сказать я, но кто-то из них выключил связь в моем шарошлеме. Пров все же успел оглянуться и понимающе кивнуть мне.
Уже в ионолете припомнил я наш спор с Провом незадолго до похода в Чермет.
- То, что ты рассказал - несусветная чушь. И ты, физик, пытаешься внушить мне, что сны могут быть такими же яркими, как сама жизнь? Уж лучше скажи, что хотел разыграть меня.
- Это не розыгрыш, это - чудо, - спокойно, но твердо сказал Пров. - Я могу привести тебе еще десяток примеров и ты убедишься, что чудеса существуют. Существуют вопреки нежеланию некоторых закостенелых прагматиков признать их де-факто.
- Ну, знаешь! Можешь назвать меня даже Фомой неверующим и вообще кем угодно, но все равно красивая ложь, какою ты меня потчуешь, не станет от этого истиной. Поверить в чудеса? Дудки!
Пров ответил не сразу. Не спеша откупорил баночку тэя-тони, потянулся за бокалом и лишь после нескольких глотков снова обратил на меня внимание.
- Мне жаль тебя, Мар, - грустно улыбнулся он. - Ты ничего не понял. Потому что слишком рационален. Помнишь? "Кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп". Это сказано большим поэтом.
Говоря о такой глупости, он наверняка имел в виду неспособность иных людей к допущению возможности невозможного, вероятности невероятного.
Он вздохнул, аккуратно поставил бокал на край стола и с полуулыбкой продолжал:
- Вот ты упрекаешь меня, дескать, я - человек науки, - и вдруг такие взгляды на вещи. Прежде всего я просто человек, а людям свойственно верить в чудеса. Даже в такие архаические, как кикиморы, лешие, домовые. Заметь, все любимые тобой машины созданы в мечте об иллюзорном могуществе чудотворца: летать и плавать быстрее всех, видеть дальше всех, убивать так миллионами. Ты и сам вроде лешего. В обществе появляешься редко, да и выглядишь... Однако ж я в тебя верю.
- Ладно, брось заливать. Кто бы я там ни был, а чудес нет и быть не может. Все это выдумка невежественных людей или ловкий ход авантюристов, не более. В мистификации не верю. Не верю. Зря силишься.
- Не силюсь, нет. Я лишь утверждаю - чудеса есть! Они нужны людям и потому есть. Когда-нибудь ты сам в этом убедишься.
- Значит, наш спор впустую.
- Отнюдь! - хитро сощурился Пров. - Я свое сказал.
И он не только сказал. Потрясающая до обморока история с березовой рощей все-таки не относилась к разряду чудес, возможные носители которых, разные по рангам действия и масштабам действия волшебствующие маги-чернокнижники, арабские джины-молодцы, закоснелые во всех смертных грехах ведьмы-колдуньи давно уже ушли в небытие. Теперь - даже с учетом расшибания в блин - пойди-ка, отыщи ну хотя бы самого завалящего оборотня!
Сподобился... Пров частенько, но всегда иронично, вставлял в свой разговор подобные церковнославянизмы и речения, словно подчеркивал давно и однозначно решенный для него религиозный вопрос. Но, как ни странно, это создавало скорее впечатление остатков внутренней борьбы с собой.
И все же... Куда исчезла роща? Роща под куполом магополиса - это чудо для нас, для меня... но не для тех, кто жил когда-то в таких рощах и без всяких искусственных куполов. Но что произошло потом? Как объяснить ее исчезновение? Это уже начинало казаться мне истинным чудом, сказочным чудом, страшным чудом.
Мы подлетали к гдому, когда я задремал.
19.
И тогда мне в голову пришла вот какая мысль: что-то происходит с виртуальным, возможным миром или это происходит со мной? Но мир оставался обыкновенным, привычным, таким, каким ему и полагается быть. Все переходит друг в друга, трансформируется, является сразу всем и ничем. По-прежнему, заселялся дом-Вселенная с улучшенной планировкой, или "наилучший из миров", как определил его Готфрид Вильгельм Лейбниц. Я все так же утром позапрошлого дня выходил с дюралевой канистрой за легкой водой, завтра шатался на космическом корабле по Метагалактике, разговаривал с Платоном, Проклом, Аврелием Августином и всеми другими виртуальными людьми, будучи ими же. Все их мысли были моими мыслями, все их действия - тоже.
Но томительная и тягостная мысль о том, где же Я-сам, не покидала меня даже после того, как я понял, что и эта мысль - их мысль.
Стараясь не перевернуть Галактику, переплывал я на бревне Тихо-Атлантический океан; бродил в дебрях супермаркетов; слушал правдивые слова лжи; лепил свою судьбу, которая уже давно была слеплена кем-то другим; думал о невозможном в этом мире, где все возможно, где все есть и все повторяется бесчисленное число раз, вернее, все существует сразу.
- Что, брат-виртуальщик, - сказала мне магнитная стрелка компаса. Самая обыкновенная возможная магнитная стрелка. - Вздыхаешь по свободе воли? Воля! Слово-то какое!
Я повернул компас на триста шестьдесят градусов. Стрелка заметалась и снова уткнулась носом на западо-восток.
- Вот ты думаешь, что если я все время указываю острием одно направление, то у меня и свободы воли нет? Ха-ха! Свобода - это познанная необходимость!
- Ну, а если необходимость еще не познана, то это уже не свобода? - спросил я.
- Конечно. Это - воля! Мечешься, мечешься, а зачем?
- Значит, ты считаешь свободным свой уклон на западо-восток?
- Нет, тогда бы я знала все направления пространства, и только одно направление считала бы границей своей свободы, ограничением ее.
- Значит, у тебя нет свободы воли?
- Как это - нет? Все у меня есть: и свобо-димость, и необхо-бода. - Стрелка лихо изогнулась под прямым углом, повернулась на северо-юг, завертелась, раскрутила себя до тринадцатой космической скорости, сорвалась с руки людо-человека и исчезла вместе с корпусом компаса.
- Монополя люблю-у-у... - донеслось из ближне-далека.
Людо-человек потер запястье, подул на него, поплевал, сказал:
- Вот так вот у вас, виртуалов...
- А что у нас?
- Да все, которое есть ничто.
- Напротив, ничто, которое есть все.
- Да знаю я, знаю., - слегка обиделся людо-человек. - Изучал, как же... Диалектика! Аристокл этот ваш, по прозванию - Широкий, то ли за свой нос, то ли за свою могучую спину. Ученик Гегеля. Бежал в Мегару, посетил Вавилон, добрался до Финикии и Иудеи, побывал у египетских жрецов, присутствовал на семинаре видного марксистского диалектика Межеумовича, посетил Кирену, где видел в люльке самого себя; жил в богатых городах Италии - Межениновке, Метапонте и Марграде, где учил престарелого Пифагора; а затем единственно волею божества, а не по людо-человеческому расчету и разумению приехал в Сицилию в лапы тирана Дионисия-старшего, был продан в свободу. Преисполнен рвения служить обществу, но все пошло вразброд и в конце концов потемнело в глазах. - Людо-человек посмотрел на меня если и не с превосходством, то уж, во всяком случае, как ровня. - Вот вы сколько раз с Платоном встречались?
- Бессчетно. Да я и есть Платон.
- Платон? А смахиваете на кого-то другого... А-а... Это в вас ваше Я играет-поигрывает. Конечно, зачем вам быть Платоном, коль вы хотите быть самим собой?
- Кем хочу, тот я и есть.
- Так ли уж и взаправду?