Куда тут выходить-то, подумал я. Но стражи порядка знали это с абсолютной точностью. Меня подтолкнули к стене. И только я собрался опереться на нее вдруг зачесавшимся плечом, как она как-то странно подалась, раскрылась, и я очутился в той самой крохотной кухоньке, через которую мы с Сократом уже проходили. На остывшей печи все еще стояла кастрюля с борщом из свиных хрящиков. Но из нее несло прокисшим. Я даже плесень успел заметить. Ладно… Мне и есть-то пока не хотелось. В коридорчике, как столб, стоял испуганный верзила. Тот самый, которому Сократ сказал: "Информацией интересуемся".
- Не расстраивайся, Ност, - добродушно сказала ему Каллипига.
Я спустился по лестнице, вышел на небольшое деревянное крылечко, спрыгнул на землю и только тогда рассмотрел, что моего появления ждут человек пять непроспавшихся жильцов барака и "газик" с одной спущенной шиной.
Рядом со мной уже стояла Каллипига в своей полупрозрачной столе без поясков. Сократ еще грузно топтался на крыльце, но ему тут же помогли спуститься. А фисиологи что-то задерживались.
- А Анаксимандр где? - спросил я.
- Они же не сибирские афиняне, - ответила Каллипига. - Отпустили, наверное…
И тут начали раздаваться радостные возгласы встречавших нас. В основном почему-то женщин.
- Тунеядцы!
- Притон развели!
- Стрелять таких надо намертво!
- Бля… ди… ща!
- Да какая же я бля… ди… ща? Я люблю только того, кого хочу.
- А почем, красавицы, нынче курс доллара!? - громко поинтересовался Сократ, чем вызвал среди встречавших некоторое замешательство. Но они тут же справились со своей радостью и начали восхвалять уже вполне научно.
Одна из женщин ласково посоветовала:
- Хоть бы ты, девка, трусы семейные за три пятьдесят купила, а уж потом начала защищать "физический" идеализм копенгагенской школы во главе с Нильсой Борой. А туда же! Идеалисты сраные! Без трусов ходют!
Вторая обратилась к Сократу:
- Вишь, пузо-то какое отрастил! Материализм продал за концепцию дополнительности. А эта дополнительность так же относится к естествознанию, как поцелуй христианина Иуды относится к Христу.
- Какие вам в жопу христиане! - возник диалектик Межеумович.
- Я же фигурально выражаюсь, - испугалась женщина. - Да и Отец это говорит, а не я. А Сократ-то все и продал. Да, видно, продешевил. На сандалии даже не хватило.
- И молодежь туда же! - начала третья. Это уже, кажется, относилось ко мне. - И ведь говорится же в Писании: "Научное решение вопроса о сущности пространства и времени дает только диалектический материализм. Идеи Основателя - Отца - Соратников - Продолжателей являются путеводной звездой при рассмотрении всех научно-теоретических проблем, в том числе и вопроса о пространстве и времени". Так нет! Вырядятся в мириканские жинсы и колбойскую рубаху! Нет, чтобы холщовые портки и рубаху из остатков кумачового флага!
- Что это? - спросил я у Сократа.
- Не видишь, что ли? Гнев народных масс. Предбанник. А сами клистирные трубки в "трезвильне" ставить будут.
Я поежился. Гнев народных масс был, действительно, страшен. И, как я понял, все это не подстроено специально. Просто водитель "газика" менял колесо. Милиционер и дружинники одобрительно кивали головами, набираясь мудрости.
Один из встречавших нас мужиков переминался с ноги на ногу, дожидаясь своей очереди. Но ему никак не удавалось вставить праведное слово.
- А еще говорят, - пошла по второму кругу первая женщина, - что в "Колокольчике" с утра конфеты "Фруктово-ягодная смесь" выкинут.
- Да ты не врешь?! - не поверила вторая.
- Вот тебе истинный крест, выкинут!
- Так надо идти очередь занимать! - подхватила третья.
Женщины засуетились, но пока что в некоторой растерянности. Толчка какого-то им не хватало.
- А когда это-то поднесут? - спросил один из мужиков.
- Обобщающая троица, - пояснил второй.
- Это не про вашу честь, - заявил Межеумович. - И чтобы служанок пальцем не трогать!
- Ни-ни, - заверили его мужики. - Самую малость только.
- Знаю я вас. Не трогать и баста!
Тут в темноте раздался какой-то дикий вопль, повторился, приблизившись, перешел в непрерывный и надрывный вой. И вот уже запыхавшаяся от крика и бега женщина упала на руки добровольных дружинников.
- Ой, бабоньки! - отдышавшись, всхлипнула она.
- Да что случилось-то? - раздалось со всех сторон.
- Да Андромаха Филону фаллос вырвала со всеми причиндалами вместе и на помойку выбросила!
- Да ну?!
- Вот тебе и да ну! Милицию надо!
Милиционер и дружинники как-то странно поежились, но с места не сдвинулись.
- И чё теперь будет?
- Так к Андрону, наверное, переберется. У него-то не вырвешь…
- Нет, не вырвешь, - подтвердили женщины.
Милиционер и дружинники немного приободрились.
- Бежать надо, бабоньки, - сказала одна, - посмотреть.
- А конфеты, - напомнила другая.
- Да чё там смотреть-то теперь, - подытожила третья. - Да и не найдешь ночью на помойке.
- Ой, бабоньки, ой, бабоньки! А я-то с кем теперь осталась?! - причитала женщина, та, что принесла жуткую весть.
- Да найдешь, милая, найдешь, - хором начали успокаивать ее три женщины. - Эти хреновья только что на дороге не валяются!
- Ну, мы тут свое дело сделали, - сказал милиционер Межеумовичу. - Да и в "газик" все равно все не войдем.
- Конечно, конечно, - согласился материалист. - Сам управлюсь. У меня не сбегут!
- Пойдем акт об оторвании составлять, - сказал милиционер, но вместе с дружинниками пошел почему-то совсем не в ту сторону, откуда прибежала зареванная женщина.
Женщины диалектически разрывались между двумя желаниями, пока не выяснили, что "Колокольчик" как раз и находится возле той самой помойки. И тогда они тоже дружно сгинули в темноте.
- Побуду с вами, - сказала уже успокоенная женщина мужикам. - Не искать же ночью…
- Чё искать-то, - согласился один.
- Нечего искать-то, - согласился второй.
- Ну что там у тебя с колесом? - спросил Межеумович водителя.
- Да так доедем. Тут два шага всего. Колес не напасешься!
- Поехали, товарищи тунеядцы, - предложил Межеумович и, подождав, когда мы разместимся на боковых сидениях, втиснулся сам и захлопнул дверь.
Машина шла в присядку, но, не торопясь, как на исходе пьянки, когда уже и сил-то плясать нету, а надо.
- Что это ты, дорогой, взбрендил? - спросила Каллипига Межеумовича, старательно отодвигавшегося от нее в угол.
- Разнарядка, товарищ Каллипига. Ничего не попишешь.
- А если сам Агатий узнает?
- Вы, товарищ Каллипига, поможете. Уж заступитесь, если что…
- Видать, снова эра развитого социализма наступила, - сам себе сказал Сократ. - Непримиримая борьба с пьянством и алкоголизмом.
- И наступила! - с вызовом дохнул на нас перегаром Межеумович.
Ехали мы недолго. Возле участка толпилось еще несколько машин и повозок. Когда мы вылезли, Каллипига начала здороваться с другими доставленными сюда тунеядцами и проститутками.
- Привет, Иммануил! - кричала она. - Радуйся, Цицерон! И ты здесь, Аспазия?! - А нам объясняла: - Иммануил-то пьет только с четырех до одиннадцати. А вот Цицерон начал в сортире запираться и пить в одиночку. Ну, а Аспазия то лечится, то снова за дело принимается.
Похоже, Каллипигу здесь все знали, и работники "трезвильни", и вновь прибывшие.
Нас сначала записали в какую-то огромную книгу, потом повели по заплеванному коридору затолкали в комнату с нарами в три этажа. Похоже было немного на триклиний, только попроще.
Сократ сразу же взобрался на самую верхотуру, приговаривая:
- Вдруг очередь не дойдет или клистирных трубок не хватит.
Каллипига - на вторую. А мне снова досталась самая нижняя и, как я сообразил, самая невыгодная, ближайшая к двери. С меня и начнут, подумал я и воспротивился в душе. Не хотел я, чтобы мне в задницу втыкали трубку на глазах прекрасной Каллипиги. Ну, вот не хотел и все! Никогда еще в жизни мое нехотение не было так велико.
В комнату втащили несколько табуреток. Вошли трое милиционеров, начальник "трезвильни" и медсестра в белом когда-то халате.
Сейчас начнется! Нет, не хотел я этого! Не хоте-е-ел!
Какое-то замешательство почувствовалось вдруг среди работников "трезвильни". Забегали они все вдруг, засуетились, даже расстроились душевно, как мне показалось. А в комнату вдруг вошел сам славный Агатий.
Кто остолбенел с перепугу, а кто и попадал с нар и табуреток. Только Каллипига радостным вихрем сорвалась со своих нар и полностью бросилась на шею хронофилу.
- Славный Агатий! А я уж было подумала, что ты меня забыл!
Иммануил на нарах напротив что-то злобно зашипел, остальные промолчали.
- Как можно забыть тебя, Каллипига? - с достоинством сказал славный Агатий, но все же оторвал Каллипигу от себя, отряхнулся и сел на табуретку. - Начнем, пожалуй, - сказал он.
Каллипига радостно упорхнула на свои нары.
Сейчас начнется!
Нет!
- С пьянством и алкоголизмом надо бороться, - просто сказал славный Агатий. - Кто добровольно первый?
- Пожалуй, я, - донесся откуда-то сверху голос Сократа.
Я вздохнул свободнее. Все-таки - передышка. Или отсрочка…
Глава пятнадцатая
- Вы, конечно, все помните, - сказал Сократ, - времена правления в Сибирских Афинах Первого секретаря Самой Передовой в мире партии. - Тут Сократ (я это видел каким-то другим, умным, что ли, зрением) скосил глаза на Межеумовича, как бы проверяя, не обидел ли он чем эту Самую Передовую партию. Но материалист, не отрывая глаз от славного Агатия, кивком головы подтвердил данное Сократом определение. - Так вот… Это первый в Сибирских Афинах человек решил бросить вызов богу Дионису, настолько сильно он был уверен в правоте дела своей партии, Самой Передовой в мире, это понятно, и я не буду больше повторяться.
Я тут же припомнил времена мужественной борьбы с винопитием. Раз и навсегда запретить спиртное Первый секретарь все же не решился, но для начала резко ограничил его потребление. В магазинах, конечно, тотчас же возникли дикие очереди. Хватали все, что только можно было пить. Прилавки мигом опустели, а казна Сибирских Афин тут же значительно пополнилась. Но уже через некоторое время сибирские афиняне с унылым видом и ужасными мыслями начали бродить по городу в поисках спиртного. Возникла спекуляция, а цены на водку и вермут подскочили. Предприимчивые сибиряки начали гнать самогон в количествах, вполне достаточных для спаивания всей Ойкумены. Казне-то теперь, конечно, ничего не доставалось. Тогда Первый секретарь распорядился все же продавать спиртное, но только в специальных магазинах и в строго лимитированных количествах.
- Столь жуткую историю я выбрал по двум причинам, - сказал Сократ. - Во-первых, встречается немало людей, в душе которых живет ужас. Под ужасным и ужасом я понимаю такие качества и их проявления, которые относятся к разрушительной природе человека. И, во-вторых, как мне думается, в природе человека всегда существовала способность обращать разрушительность в массовые действия. А в наше время она неизмеримо возросла по сравнению с другими временами. Коллективный ужас перед катастрофой охватывает мир в период войн, перемен и сопротивления переменам.
Я припомнил, как шел однажды по улице, расстроенный чем-то до отчаяния, до ужаса. И вдруг увидел конец очереди, растянувшейся на квартал. Даже не размышляя, что "выкинули" в магазине, я стал в нее. А чуть позднее до меня дошло, что очередь эта за водкой. Очередь, как всегда, продвигалась медленно, люди нервничали. Одни норовили пробраться в двери магазина в наглую, нахрапом, другие их вежливо не пускали. Правда, насмерть никого не били. Так и стоял я с одной единственной мыслью в голове: "Хватит, - не хватит?" Мне и надо-то было всего одну бутылку! Но чем ближе оказывалась дверь, чем больше возрастала вероятность "отовариться", тем настойчивее пробивалась в голову уже другая, подлая мыслишка: "Возьму две". В дверях я понял, что надо взять три бутылки. А когда, уже в магазине, я услышал, как одна продавщица кричала другой: "Левкиппа, у тебя сколько ящиков осталось? У меня два!", я твердо знал, что надо взять четыре бутылки. На большее у меня не было денег. Ну, четыре и взял…
- Вспомните действия нас-всех, - попросил Сократ. - А я пока вам напомню триллер о Пенфее. Эта ужасная история повествует, как вы знаете, о богах и простых смертных. Остановлюсь вначале на их генеалогических линиях, ибо они помогут понять действие сил в кульминации драмы… Бог войны Арес и богиня любви Афродита родили дочь Гармонию. Она вышла замуж за Кадмуса, основателя Пердячинского царства. У них родилось две дочери. Одну из дочерей звали Семела, и впоследствии она стала матерью Диониса. Второй дочерью Кадмуса и Гармонии была Агава, родившая Пенфея. Тот унаследовал от деда корону и сделался царем Пердячинска. Личности и характеры двоюродных братьев, Пенфея и Диониса, были противоположны: у каждого отсутствовали качества, которыми в полной мере обладал другой. Дионис был богом, наделенным разнообразными качествами, свойственными той стороне души, что ведает страстью, эмоциями, вольностями и вдохновением. В Пенфее божественные черты оказались сильно приглушенными. Этот человек явно не доверял вольным и размашистым проявлениям души. Он чем-то напоминал Первого секретаря Самой Передовой в мире партии, который боится падения нравственности и партийного рвения во вверенном ему народе и потому становится все более непримиримым и жестким. Было в нем что-то такое, что отдавало политиком-консерватором эпохи Застоя, желающего полностью запретить вино, ибо оно ведет к изрядным непотребностям. Поклонниками культа винопития, сопровождавшегося неистовыми танцами, были преимущественно женщины, но встречались и мужчины. Винопитие, вызывавшее состояние вдохновения, а также ярости и умопомешательства, подвело черту тому времени, когда люди охотнее пили менее опьяняющий напиток - пиво. Правда, пивные заводы Первый секретарь тоже уничтожил. Однако ясно, что вечный конфликт между мужчиной и женщиной отразился и во вражде Пенфея и вакханок, равно как и конфликт Аполлона и Диониса в упрощенной форме можно рассматривать как противостояние разума и чувств.
Диониса-то я знал хорошо. Но вот что странно… Сократ, похоже, подводил теоретическую базу под винопитие. И остальные, как мне начинало казаться, заранее были с ним согласны.
В помещение с нарами вошли служанки Каллипиги. Они тащили столик, посуду для питья - граненые стаканы и кружки, алюминиевую, сорокалитровую флягу, отнюдь не пустую, железную миску с солеными огурцами и другую - с селедкой. А у одной в подоле было булок пять круглого хлеба по двадцать шесть оболов за буханку.
Служанки свое дело знали хорошо. Вот они уже и разносить наполненные стаканы начали. А поверх каждого, не падая в драгоценную жидкость, лежало по кусочку огурца и почищенной селедки. Все разом, включая славного Агатия, Межеумовича и медсестру с милиционерами, не договариваясь, выпили и закусили, а потом Сократ продолжил:
- Тут мы сталкиваемся с парадоксом, интуитивно знакомым всем цивилизованным мужчинам и женщинам. Цельность человеческого духа, наша психика требует дионисийских ощущений. Но одновременно нас ужасает, что они одержат верх и уничтожат разум. Если же в своей боязливой двойственности, а она правит нами, мы отвергнем эти ощущения, если убоимся риска оказаться в их власти, то скатимся вниз и окажемся хуже скотов. Те обычно не нападают на себе подобных. Так вот, нам необходимо узнать и признать природу необузданных дионисийских сил в самих себе. Но в то же время мы должны попытаться понять, как с помощью других подвластных человеку сил, - заботы, разума, порядка, - можно уравновесить, а если возможно - и перевесить силы разрушения.
Тут все согласно закивали головами, с достоинством опрокинули стаканы и кружки в удачно подставленные рты, при этом кто поморщился, а кто и нет, занюхали начавшийся процесс борьбы с пьянством хлебом и огурцом, некоторые даже закусили селедкой.
- И вот Дионис узнаёт, - продолжил Сократ среди всеобщего внимания и глубокой внутренней сосредоточенности, - что женщины отвергают истинность того, что его мать Семела возлежала с великим богом Зевсом. Среди усомнившихся была и мать Пенфея Агава. Скорее всего, женщины просто позавидовали Семеле. В качестве кары за отрицание его божественного происхождения Дионис лишил их рассудка. Помешательство это приняло парадоксальную форму. Женщины сделались фанатичными последовательницами культа Диониса, за что их вместе с другими пердячинскими вакханками изгнали на вершину горы. Пердячинский царь Пенфей тоже яростно поносил и отвергал культ Диониса, как когда-то Первый секретарь Сибирских Афин. Тогда молодой бог возвещает: если Пенфей попытается силой заставить этих женщин (в числе которых и его мать) вернуться к нормам благочестивого поведения, он, Дионис, примет облик простого смертного и поведет вакханок против царя. Пенфей же не подозревает об опасности, которая грозит ему, и подтверждает свое намерение покончить с непотребствами. Пенфей говорит, что велит взять под стражу и заковать в железо их всех, включая и прекрасного чужестранца. Дионис-то уже принял человеческий облик. Пенфей грозиться уничтожить место их поклонений и забить камнями изнеженного чужестранца с длинными кудрями. Тут начинается очень важный диалог между Пенфеем и Дионисом. Дионис утверждает, что он в здравом уме, а безумен сам Пенфей. Нам-то, находящимся на этом симпосии, понятно, что сила, которую отрицает Пенфей, постепенно сводит его с ума. А тут еще природные стихии разыгрались: землетрясение разрушает царский дворец, мировые цены на нефть падают, в магазинах очереди уже не только за вином, а и за хлебом и солью. Помутившийся умом Пенфей привязывает в хлеву быка, веря, что заковывает в кандалы изнеженного чужеземца. Ему даже чудится, будто он пронзает кинжалом призрак. Однако Дионис ускользает.
Уж я-то знал коварство Диониса.