Что тут началось! Анаксимандр и Анаксимен всенепременно засобирались на родину, поскольку Сибирские Афины, дескать, еще не доросли до понимания истины. Ферекид начал проситься к Пифагору "на ручки". А тот уже начал потихоньку восходить на небо. Диоген сполз с лежака, рысью бросился куда-то прочь, но тотчас же вернулся, ведя за руку нагую флейтистку.
- Предлагал ведь креститься в материализм, так не захотели! - возликовал Межеумович, видя такую распрю в стане идеологических врагов.
Каллипига предложила для умиротворения спеть пифагорейский гимн.
А Сократ сказал:
- Постойте-ка! Я ведь не хотел никого обидеть. Да и для нанесения обиды необходимы знания. А я ничего не знаю. На незнающего ведь нельзя обижаться. Его можно только пожалеть, вразумить. Не знаю, как глобальный человек, а я…
Сократ не успел договорить. Все члены моего тела затекли и онемели от долгого лежания и внимания умным мыслям. Я встал. Причем, прямо на том самом ложе, которое отлежало мне бока. Я не знал, что буду делать. Мне просто хотелось продлить симпосий до утра. Или уж закончить его мирно.
- Посмотрите-ка! - воскликнула Каллипига. - А штанины-то у него разной длины!
И что ее так заинтересовали мои пифагоровы штаны? Не жали они, не мялись, стирки не требовали.
Но все вдруг уставились на меня, даже Межеумович, служанки и нагая флейтистка, так и не успевшая поднести свой музыкальный инструмент ко рту.
- Ну-ка, ну-ка! - приподнялась и Каллипига и начала обшаривать мои бедра горячими ладонями. - В поясе - пять ладоней, правая штанина - три ладони, а левая - четыре! - объявила она.
Все начали понемногу заинтересовываться покроем моих штанов.
- Ну и что?! - сказал Пифагор-закройщик. - Штаны как штаны! У варваров еще и не такие бывают…
Он и сам, видать, впервые как следует присмотрелся к подаренной мне обновке. Штаны состояли из четырех явных частей, не считая выступающих. Нечто вроде треугольных плавок (причем треугольник был прямоугольным). А к каждой стороне треугольника пришиты квадраты, это если смотреть в плане и не учитывать объем.
- Так, так… - сказал Сократ. - Гипотенуза в пять ладоней, а катеты - в три и четыре. Что же мы имеем?
- Брак, халтура! - заявил Межеумович. - Идеалистический выверт!
- Нет, - не поверил Сократ, - Пифагор так просто и случайно к числам не относится. Тройка, Четверка, Пятерка… Думайте. Пифагор-то, наверняка, знает, в чем тут секрет, да нам ни за что не скажет.
И я начал ловчить с числами. Переворачивал вверх ногами, складывал, вычитал, возводил в квадрат и куб, извлекал многочисленные корни. И в какой-то момент в моем сознании промелькнула такая формула: пять в квадрате равнялось четырем в квадрате плюс трем в квадрате. Я помыслил еще немного, скомпоновал все в изящную формулу и хриплым от волнения голосом заявил:
- Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.
- В прямоугольном треугольнике, - недовольно уточнил Пифагор.
- Точно! - согласился я.
- А в непрямоугольном треугольнике никаких катетов и тем более - гипотенуз вовсе и нет, - заявил Сократ.
- Замнем для ясности, - предложил, было, Пифагор.
- Нет, нет! - сказала Каллипига. - Тут что-то кроется!
Откуда она знает, подумал я.
- Почему бы тебе, Пифагор, - продолжила Каллипига, - не сделать штанины для глобального человека одинаковой величины?
- Получился бы равносторонний прямоугольный треугольник, - вставил Сократ.
- Это сколько же тогда ладоней будут штанины?
- Катеты, клянусь Зевсом, - снова втиснулся Сократ.
- В уме надо считать, - предложил Межеумович.
- Да где же его столько взять? - изумился Анаксимен.
- Так, так… - задумалась Каллипига.
- Что же это получается? - сказал Анаксимандр.
- А ничего не получается! - заявила Каллипига. - Нет такого числа, чтобы выразить им длину штанин.
- Катетов, клянусь собакой! - снова встрял Сократ.
- Так что же это получается? - сказал и Диоген.
Похоже, фисиологи и философы забыли свои разногласия и простили Сократу его ненаучную критику своих учений, так как столкнулись с какой-то ужасной тайной.
- Тогда штанины будут несоизмеримы с поясом! - вскричала в испуге Каллипига.
Вечно женщинам красота и наряды дороже истины!
- Катеты с гипотенузой, клянусь Герой! - вставил Сократ.
- Так что же это получается? - сказал Ферекид, выпавший из объятий Пифагора.
- Отношение штанины к поясу не выражается никаким числом! - в ужасе закричала Каллипига.
- Да что же это делается?! - сказал Диоген из Аполлонии, выхватил у нагой флейтистки флейту и заиграл на ней, чтобы унять нервную дрожь пальцев. Но ничего путного из флейты не полилось.
Уже и служанки в ужасе заметались перед триклинием. Уже и за воротами дома началась какая-то паника. А затем и над всей Сибирской Элладой прокатился стон сибирских же эллинов. Уже и сам Зевс в кромешной тьме олимпийской ночи начал нашаривать хоть самую захудалую молнию, чтобы запустить ею в проблему несоизмеримости.
- А ведь нельзя выразить числом и геометрическое среднее любых чисел, клянусь красотой и упорядоченностью Космоса, - сказал Сократ. - Того самого геометрического среднего, что служит символом аристократии. А чему равно геометрическое среднее Единицы и Двоицы, этих двух священных чисел?
- Будем работать, стараться, - нехотя ответил Пифагор.
Ему было явно не по себе. И я заподозрил, что он уже давно догадывался, что в моих будущих штанах что-то обязательно будет не так, потому и тянул с их изготовлением чуть ли не целую вечность. А я-то ему верил!
Тут у меня снова включилась мыслительная способность. Что же следует из того, что числа могут быть несоизмеримыми? Как, например, разделить любой угол на три части? Девяносто градусов, конечно, можно. А восемьдесят?
- Проблема трисекции угла, - сказал я вслух.
- Пожалуй, и впрямь, надо выпить, - предложил Анаксимандр.
Служанки бросились выполнять его желание.
А как определить длину ребра такого куба, подумал я, который бы имел объем, вдвое больший объема заданного куба?
- Проблема удвоения куба, - заявил я вслух.
- Остановись, глобальный человек, - попросил Сократ. - Количество неразрешенных проблем уже и так пригнуло нас к земле.
А как найти сторону квадрата, снова подумал я, площадь которого была бы равна площади данного круга?
- Проблема квадратуры круга, - выпалил я.
- Вот и делай после этого добро людям, - уже несколько миролюбивее, словно сдаваясь, сказал Пифагор.
- Проблема несоизмеримости! - крикнул я, совсем уже потеряв голову.
- Только диалектический материализм может разрешить эти проблемы, - пообещал Межеумович. - Но сначала - мировая революция!
- Опять ждать, - опечалилась Каллипига.
А я все никак не мог унять свою мыслительную способность, и участники симпосия, кажется, это поняли. Они резво сползли со своих лежаков, набросились на меня гурьбой, повалили, придавили к лежанке, так что я уже и дышать-то не мог. И отпустили только тогда, когда не только мыслительная способность, но и сама жизнь уже начала ускользать из меня.
Но помереть мне не дали. Котил вина привел меня в чувство. Я отдышался и огляделся. И все остальные приводили себя в нормальное состояние тем же способом.
Слава богу, подумал я. Хоть какому.
Глава тридцать пятая
Тут в ворота Каллипигиного дома кто-то постучал. Впрочем, постучал - это неточно сказано. Сначала-то, действительно, раздался мерный стук. Но тотчас же на ворота обрушился и грохот, словно кто-то долбил в них тяжелой дубиной.
- Видно, еще милые гости пожаловали, - обрадовалась Каллипига и приказала служанкам открыть калитку.
Пока те бежали к воротам, в них кто-то еще раз постучал с достоинством, а кто-то другой тут же отдубасил их градом нетерпеливых ударов. Все гости заинтересованно подняли головы, даже Межеумович, а Диоген оставил игру на чужой флейте. Гостей, наконец, впустили. Их оказалось двое. Сухонький старичок весьма преклонного возраста и тучный толстяк средних лет. Первый был спокоен, второй - явно раздражен и рассержен.
- Ксенофан с Гераклитом! - вспорхнула Каллипига и бросилась привечать милых гостей.
Служанки уже тащили лохани с розовой водой для омовения ног, менялись столики с закусками, появлялись амфоры с вином. На лежаках триклиния произошло движение.
- Ну, - сказал Сократ, - уж сейчас-то всем станет жарко.
- Почему это? - спросил я.
- Что касается Гераклита, то с этим межениновцем, кичащимся своей опытностью, разговаривать не легче, чем с разъяренными слепнями. Прямо как стоит в его писании, он вечно несется, а задержаться на предмете исследования или вопроса, спокойно и чинно отвечать или спрашивать менее всего ему присуще. Скорее можно сказать, что это ему и вовсе несвойственно. Ведь покоя для него не существует! А если ты спросишь его о чем-нибудь, то он обстреляет тебя, вытаскивая, как из колчана, одно загадочное речение за другим. И если ты захочешь уловить что-нибудь из сказанного, то на тебя обрушится то же, только в переиначенном виде, и ты с ним никогда ни к чему не придешь. Гераклит вовсю остерегается, как бы не оказалось чего прочного в его рассуждениях, считая, как мне кажется, это застоем. А с ним, с застоем этим, он страшно воюет и по возможности отовсюду его изгоняет.
- А разве, Сократ, мы не извлекли уже ответ на этот вопрос и из древней поэзии и из мыслеформ Фалеса о том, что все ведет свое происхождение от реки Океан, этого символа вечного движения и изменчивости. Может, и вправду ничего не стоит на месте?
- Так-то оно так, глобальный человек, - согласился Сократ. - И воздух Анаксимена перемещается ветрами от четырех сторон, Бореем, Зефиром и прочими. А вот что делать с Апейроном Анаксимандра, я уже не знаю. С "Числом" же Пифагора - тем более. Движение ли число?
- Как число может двигаться? - удивился я.
- Вот в том-то и дело. Нашли мы у мудрейших, которые скрытое разъясняют таким образом, что, слушая их, даже сапожники могут постигнуть их мудрость и избавиться от печального заблуждения, будто какие-то вещи стоят, а какие-то - движутся. И, усвоив, что движение - всё, прониклись мы к этим людям почтением.
- Как так?! - воскликнул я.
- Не знаю, - согласился Сократ. - Да, чуть не забыл… Ведь есть и другие, которые со своей стороны провозгласили, что настоящее имя всего - неподвижность.
- Не может быть! - возразил я.
- Да вот Ксенофан это самое и утверждает. Все единое-де само в себе неподвижно, не имея пространства, где оно могло бы двигаться.
- Как же нам быть теперь, Сократ?
- А так… Понемногу продвигаясь вперед в вопросе, который тебя так мучает, мы прошли часть пути и теперь незаметно оказались посреди между "неподвижниками" и "текучими". И не имея возможности спастись бегством, поплатимся сейчас тем, что нас, как во время игр в палестре, схватят и начнут тянуть в разные стороны - кто перетянет через среднюю черту. Поэтому, мне кажется, нам бы следовало, прежде всего, отдельно рассмотреть "текучего" Гераклита. Если окажется, что в его утверждениях есть толк, то к нему мы и присоединимся, постаравшись убежать от другого. Если же нам покажется, что более прав "неподвижник" Ксенофан, тогда мы побежим к нему, прочь от движущего неподвижное. Но если нам покажется, что обе стороны не говорят ничего ладного, тогда мы попадем в смешное положение, считая дельными себя, слабосильных, и лишая чести наимудрейших мужей. Итак, смотри, глобальный человек, стоит ли подвергать себя такой опасности?
- Нам не следует уклоняться, Сократ, от рассмотрения утверждений каждой из сторон.
- Уж если ты так желаешь, придется рассмотреть. Тогда держись.
- Может, Сократ, ты видел этих мужей в споре и не застал их в мирной беседе?
- Это ты превосходно сказал, глобальный человек. Лучше и не выразишь свое пожелание.
Пока мы так говорили с Сократом, на лежаках триклиния произошло прямо-таки бурное волнение. Анаксимандр и Анаксимен засобирались к себе в Старотайгинск, Диоген в Сибирис. А Пифагор на встречу со своим отцом Аполлоном.
- Да куда же вы, милые гости, на день глядя, - захлопотала Каллипига. - Еще и Эос не встала со своего розового ложа в Эфиопии, еще не надела она сбрую на своего крылатого коня и не отворила серебряные врата, через которые выходит на небосклон Гелиос, еще не оделась она в свои шафрановые одежды, не украсила голову сверкающей короной, не накинула поверх всего плащ, усыпанный звездами.
- Прежде всего Утренница посылает свои лучи на подпирающий небо Олимп, извещая, что народился новый день, - сказал Пифагор. - Аполлон уже проснулся и настраивает свою кифару.
- Да ведь у вас и двухколесные самобеглые коляски сломаны.
- Пойдем пешком, - возвестил Анаксимандр. - К вечеру доберемся.
- Если поспешаем, то доберемся, - поддержал его Анаксимен.
А Диоген что-то заколебался: дойдет ли он к утру до своего Сибириса.
Тут, во дворе они наконец-то разобрались, кто есть кто. Оказалось, что Ксенофан когда-то учился у Анаксимандра. Ну и началось: "Ты, Ксенофан из Нелюбина!" - "Я, Анаксимандр из Старотайгинска!" - "Сколько лет!" - "Сколько зим!" - "Все ходишь, Ксенофан, по земле!" - "Хожу, так его и так!" - "Слагаешь? Поешь?" - "Пою, что делать!" - "Молодец!" - "Да и ты еще молодцом выглядишь! Все про Апейрон толкуешь?" - "Про него, так его и так!" - "Ага!" - "А как же!" - "Только так!" - "И не иначе!"
И Гераклит оказался учеником Анаксимандра, но радости особой не выказал, хотя все же сказал бывшему учителю: "Радуйся!" - "Стараюсь", - ответил тот.
Тут свет факела пал на Пифагора. И без того суровый Гераклит помрачнел вовсе.
- Ну, как, Пифагор, твой Космос все еще находится в гармонии с самим собой?
- Да, Гераклит. Именно я открыл числовые соотношения, лежащие в основе музыкальных тонов и гармонии, а затем распространил эти отношения на все вещи и явления, а также на мир в целом, впервые названному мной Космосом, в силу господствующего в нем порядка и гармонии.
- Многознайство уму не научает, Пифагор. Признав гармонию единством противоположностей, стал ты изучать многие вещи, но это многознайство не сделало тебя мудрым, ибо ты не понял смысла гармонии, ее Логоса. Рассмотрев гармонию как единство противоположностей, предположил ты, что гармония исключает борьбу, преодолевает и отрицает ее. Тем самым гармония у тебя оказалась не подверженной изменению и возобновлению, то есть мертвой.
- Живая она у меня и вечно цветущая!
- Ты, Пифагор, уверовал в то, что не борьба, а ее отсутствие создает гармонию в музыке, здоровье в теле, и прекрасный порядок в мире. Твой Космос - это такая гармония, такой строй вещей, где господствует лишь мир и согласие, где нет никаких расхождений, в том числе и расхождений во мнениях. Но правление "непогрешимых", установленное тобою в Зареченске, привело к народному восстанию и свержению твоих идей на практике.
- Зареченск - это совсем другое дело. Почему бы тебе лучше не вспомнить Сибирис?
- Там, где нет разногласия, нечему согласоваться, там, где нет различий, нет и единства. Космос - это не просто согласие и гармония, а согласие разногласного, схождение расходящегося, словом "скрытое" единство и гармония борющихся противоположностей.
- Так его! - заорал Межеумович. - Бей проклятых идеалистов! Материалисты, за мной! - Но сам с места не сдвинулся. Да и никто тут, вроде, драться и не собирался.
- Война - необходимая, естественная и обычная сторона жизни и бытия. Война - мать всего! Она повседневно и повсеместно наблюдаемое явление действительности. Сама жизнь есть борьба. Этого-то как раз ты и не понял, Пифагор.
- Ты выдвинул дерзновенную и парадоксальную мысль, Гераклит, что война есть источник всего происходящего в мире. Тебе нельзя отказать ни в мужестве, с каким ты отстаиваешь свое учение, ни в последовательности, с какой ты развиваешь свои идеи, не останавливаясь ни перед какими парадоксальными выводами, вытекающими из первоначально принятых тобою посылок.
- Сдаешься, идеалист! - снова заорал Межеумович. - Наша берет!
- Гармония, - сказал Гераклит, - определяя космос как упорядоченный строй вещей, как единство противоположностей, заключает в себе отрицательный момент, тенденцию к застою и покою. Борьба же, будучи источником отрицания и разрушения, заключает в себе положительный момент: всякий раз расшатывая гармонию, она придает ей динамический характер, постепенно обновляет ее и таким образом сохраняет Космос как стройную и вечно новую гармонию, согласованность. Борьба и гармония едины и равноценны. В этой идее о внутренней раздвоенности всего и заключается, Пифагор, тайна единого Космоса, скрытый смысл, Логос всего сущего.
- И чем же, Гераклит, заканчивает твой Космос?
- Всеобщим пожаром!
- То есть исчезновением Космоса?
- Да, это так.
- Тогда я согласен. Ты сам сказал, к чему приводит раздор и война.
- Но потом Космос снова возрождается из огня.
- А вот это вряд ли, если следовать твоему учению. Уничтожить Космос ты можешь, но создать его с помощью войны и раздора - никогда!
- Да что же это мы стоим?! - удивилась Каллипига. - Продолжим симпосий, как положено, за киафом вина, расположившись лежа на триклинии.
- Нет, нет, Каллипига! Нам пора! - заявили все отбывающие. - Хорошо разговаривать в твоем доме, но ведь и дела еще кое-какие есть в этом мире истинной мысли.
- Видно, не удержать мне вас, - начала сдаваться Каллипига. - Двухколесники свои пока оставьте. Попросила я, и добродушный кузнец Гефест изготовил вам самобеглые треноги на золотых колесах. На них и доедете с комфортом, раз уж мой дом вам надоел.