Нет, называть подобные вещи причинами - полная бессмыслица. Если бы кто говорил, что без всего этого - без костей, сухожилий и всего прочего, чем я владею, - я не мог бы делать то, что считаю нужным, он, возможно, и говорил бы верно. Но утверждать, будто они причины всему, что я делаю, и в то же время что в данном случае я повинуюсь Уму, а не сам выбираю наилучший образ действий, было бы крайне необдуманно. Это значит не различать между истинной причиной и тем, без чего причина не могла бы быть причиною. Это последнее толпа, как бы ощупью шаря в потемках, называет причиной - чуждым, мне кажется, именем. И вот последствия: одни изображают Землю неподвижно покоящейся под небом и окруженную неким электромагнитным вихрем. Благодаря этому электромагнитному водовороту устойчивость ее можно сравнить с устойчивость воды в кружке, которая не выливается при круговом вращении. Для других она что-то вроде мелкого корыта, поддерживаемого основанием из гравитационного поля. Для третьих она представляется круглой песчинкой в безбрежном и бесконечном океане пространства, незначительной и никому ненужной. Но силы, которая наилучшим образом устроила бы все так, как оно есть сейчас, - этой силы они не ищут и даже не предполагают за ней великой божественной мощи. Они надеются в один прекрасный день открыть какое-нибудь новое физическое поле, вроде торсионного, суперсимметрию или раздувающийся сам по себе вакуум, словом, изобрести Атланта, еще более мощного и бессмертного, способного еще тверже удерживать все на себе, и нисколько не предполагают, что в действительности все связуется и удерживается благим и должным. А я с величайшею охотою пошел бы в учение к кому угодно, лишь бы узнать и понять такую причину. Но она не далась мне в руки, и я сам не сумел ее отыскать, и от других ничему не смог научиться.
А я вдруг понял, чего хочет Сократ. Он хочет сделать предметом философии познания само познание. Все бытие, лишенное собственного разума и смысла, вытеснено из этого предмета, исключено из него. Сократовская философия имеет дело не с бытием, но со знанием о бытии. И это знание - результат познания в понятиях божественной по своему характеру причины, а вовсе не эмпирического изучения вещей и явлений материального мира.
Да, тут Сократу с Межеумовичем, да и со всем диалектическим материализмом было не по пути.
Понятия в концепции Сократа - это не результат одних только мыслительных усилий познающего субъекта, не просто объективный феномен человеческого мышления, но некая умопостигаемая объективность разума.
Понимал ли он сам, к чему пришел?!
- Значит с идеализмом Эйнштейна и других физиков и философов-варваров тебе, Сократ, не по пути? - с каким-то победным чувством спросил Межеумович.
- Не совсем так… Просто, это не то, что я искал всю жизнь.
- А диалектический материализм? Уж этот-то тебе должен был бы понравиться!
- А диалектический материализм - это то, чего я не хотел бы найти, - ответил Сократ.
- То-то же! - победоносно заявил Межеумович, но тут же и спохватился. - Сократ! Да ты… Да тебя…
Что тут началось! На Сократе только что гиматий не разорвали. И разорвали бы, да император Флавий Веспасиан вовремя сказал:
- А теперь всем копать выгребные ямы!
Но, видать, не философское это было занятие, сооружать сортиры. Научная рать бросилась к дверям, на выход.
- А постановление симпозиума?! - крикнул Межеумович.
- Постановление следующее, - сказал славный Агатий. - Одержана очередная победа материализма над идеализмом!
- И принято единогласно, - подхватил Межеумович.
- А как же, - согласился проснувшийся Марк Аврелий. - Только так!
- По бабам, что ли, пойдем? - проснулся и сенатор Гай Юлий Кесарь.
- Уже и девки расшеперились в томительном ожидании, - объявила Даздраперма.
А я все сидел и не знал, что делать, только головой крутил. Ученые все-таки выдавили друг друга из зала. Гости из президиума тоже удалились. Даже ненавистный мне Аристокл куда-то исчез. Остались лишь мы с Сократом, да славный Агатий с многоумным Межеумовичем.
Но вот и хронофил засобирался, не приглашая, между прочим, диалектика с собой.
- А я? - нервно спросил материалист.
- А ты продолжай дружбу с Сократом. Что тебе еще остается?
- Я же ведь стараюсь!
- Ну, постарайся еще немножечко. А к ночи, глядишь, и я к Сократу в гости загляну.
Обобщающая троица образовалась, правда, как всегда без денег.
- Пошли к тебе, Сократ, - сказал я. - Ведь и Протагор в гости обещал зайти.
- Как не пойти, - согласился Сократ.
Мы вышли на улицу, но ничего интересного на ней уже не было, киоски и урны догорали последним пламенем, ученая рать разбегалась по борделям и блудилищам.
Глава тридцать первая
Но улица, оказывается, не совсем вымерла. Из подворотни Дома Ученых вылезли рыжий Симмий и черноволосый Кебет. Они выглядели несколько оглушенными и растерянными, но все же с вощеными табличками и стилосами в руках смотрелись вполне прилично, разве что чуть-чуть не дотягивая до звания младшего научного работника.
- Все записали, - сообщил Симмий.
- Что поняли, - уточнил Кебет.
- Ну, Сократ, ты своих тайных агентов пихаешь, куда только можно! - возмутился Межеумович. - А из-за этого научный симпозиум чуть не сорвался!
- Да какие они агенты, - спокойно возразил Сократ. - Ну, послушали, записали… Учатся…
- Чему это на нашем симпозиуме они могут научиться?! - не унимался диалектик.
- А вот это загадка, - ответил Сократ. - Тайна.
- То-то же, - несколько поостыл материалист. - А то - научились они чему-то! Суеверие это!
Тут все заметили прогуливающегося невдалеке Протагора. Межеумович же, как увидел, что возле софиста нет ни одного ученика, так сразу весь изошел радостью. Видать, материализм побеждал полностью и навсегда, а заодно уж и - окончательно и бесповоротно!
- Что-то, Протагор, я тебя среди участников научного симпозиума и не приметил, - важничая, сказал Межеумович.
- И не мог, - согласился Протагор. - Я ведь в физике не силен. Что мне там было делать?
- Да и ни в чем ты не силен, Протагор, супротив диалектического материализма! - Окончательно раздавил софиста Межеумович. - Не восприняв от Пифагора, Парменида и прочих идеалистов философию, преисполненную мифов, призраков и суеверия, диалектический материализм как бы вывел ее из состояния вакхического опьянения и обратил на искание истины посредством трезвого рассуждения.
- Выпить, что ли, захотел? - спросил Сократ диалектика.
- А хотя бы и так! - заявил Межеумович. - Ты мне, Сократ, не запретишь выпить и даже напиться в стельку!
- Да помилуй, дорогой мой, - сказал Сократ. - Я и не думал запрещать тебе напиваться.
- А почему тогда не зовешь в гости, не наливаешь, не подаешь?!
- По причине отсутствия наличия, - пояснил Сократ.
- Что это еще за идеалистическая причина такая! Пошли, да побыстрее! Как бы не опоздать!
Сократ сделал несколько шагов вдоль трамвайных путей. Все остальные без раздумий двинулись за ним. Денег на трамвай ни у кого не было, кроме, разве что, Протагора. Но тот до презренного вида транспорта никогда не опускался, а такси как сквозь землю провалились. Да и не влезли бы мы все в одно такси. Мне-то уж в любом случае пришлось бы идти пешком.
Так, в многозначительном молчании, дошли мы до Перепутья, хотя Симмий с Кебетом успевали водить стилосами по вощеным дощечкам. Впрочем, может быть, они названия улиц записывали или свои обманчивые ощущения. Межеумович иногда, вроде бы, невзначай подталкивал Протагора прямо на рельсы, но тот всякий раз отскакивал, да и самих трамваев в пределах прямой видимости не наблюдалось. Видать, мало было Межеумовичу морального унижения противника и он хотел уничтожить его, вдобавок, еще и физически, то есть материально. А может, и шутил просто.
И тут Сократ вдруг встал как вкопанный. Дальше можно было идти или по Коммунистическому проспекту, прямому как стрела, асфальтированному, впрочем, ближе к месту жизнеобитания Сократа все равно превращавшемуся в труднопроходимое бездорожье, либо по улице Коробовщиков, труднопроходимую на всем своем протяжении.
- Ты что, Сократ? - спросил Межеумович.
Сократ некоторое время оставался погруженным в себя с головой, а затем свернул и пошел по улице Коробовщиков.
- Сократ! - крикнул диалектик. - Твои-то неизносимые подошвы все выдержат, а у меня на подошве ботинка итак уже дырка. Пошли путем Коммунизма!
Сократ остановился и сказал:
- Мой даймоний велит мне идти по улице Коробовщиков. И я вас всех призываю следовать этим путем.
- Какой даймоний, когда разношенные ботинки жмут! - вскричал Межеумович. - Опять суеверие! Да ты просто не хочешь, чтобы я шел к тебе в гости.
Все сгрудились возле молчавшего Сократа. Тогда Протагор сказал:
- Хорошо, но как же мы, дорогой мой Межеумович, оценим даймоний Сократа - как ложную выдумку или иначе? Среди преданий о Пифагоре я не припомню ничего, что походило бы на мантику и суеверие. Без преувеличения, подобно тому как Гомер представил Афину соприсущей во всяком труде Одиссею, так даймоний Сократа являет ему некий руководящий жизненный образ, подающий ему совет. Ведь в делах неясных и недоступных человеческому разумению даймоний часто вступает в собеседование с Сократом, сообщая божественное участие его намерениям.
- О, недобитки идеализма! - озлился Межеумович. - Что тут недоступно человеческому разумению? Что по асфальту идти легче, чем по ямам, рытвинам и колдобинам?
Сократ молчал, словно сказал все, что хотел, и слов у него не осталось даже на развод.
- А как ты думаешь, Кебет, - спросил Симмий (к выдающимся философам он, ясное дело, опасался обращаться), - имеет ли даймоний Сократа какую-то свою особую силу или же это просто частица тех общих необходимых условий, которые, определяя жизненный опыт человека, сообщают ему в неясных и не поддающихся разумному учету случаях толчок, направляя его поведение в ту или иную сторону?
- А что, если, - ответил Кебет Симмию, - подобно тому как малый груз сам по себе не отклоняет коромысло весов, но, добавленный к одному из уравновешивающих грузов, уводит вес в свою сторону, так некий знак, хотя бы и ничтожный, может повлечь за собой решение, касающееся важных действий.
- Правильно, - подхватил Симмий. - Когда встречаются два противоборствующих соображения, то, присоединившись к одному из них, такой знак разрешает безысходность, устранив равновесие, а отсюда возникает движение и сила.
Здорово получалось у этих двух учеников. Наверное, сами с собой они беспрерывно занимались философскими разговорами, вот и поднаторели.
- Проблема Буриданова осла, - сказал Протагор.
Начинающие философы тут же пристали к нему с просьбами рассказать про странного осла, имеющего даже прозвище.
- Ну, - начал Протагор, - находился осел между двумя охапками соломы, на одинаковом от них расстоянии, и все никак не мог решить, к какой охапке подойти.
- Ну, и…! - разом выдохнули Кебет и Симмий.
- Ну и помер с голоду, - закончил свой короткий рассказ софист Протагор.
- Сами вы ослы, - сказал Межеумович, которому надоело слушать всякий вздор. - Даймоний Сократа - это не что иное, как чихание, свое ли собственное или чужое. При этом, как я заметил, продолжительное время общаясь с Сократом, если кто-либо другой чихнул справа, или сзади, или спереди, то это побуждает Сократа к действию, если же слева, то заставляет воздерживаться. Собственное же чихание Сократа утверждает его в намерении совершить намеченное действие, но удерживает от завершения того, что уже было начато. Странным мне кажется, однако, если он, в действительности исходя из чихания, не угостит нас самогоном. Было бы нелепой суетностью из-за какого-то внешнего шума - чихания - отказаться от заранее обдуманного действия. И это совершенно противоречило бы образу человека, которого мы все считаем поистине великим и выдающимся среди людей своей угостительной способностью.
- Что же, Симмий, Кебет и глобальный человек, позволим ли мы великому Межеумовичу шутя сводить высокое пророчество Сократа к чиханию и предметам, которыми забавляются по пустякам невежды? Ведь где налицо действительная опасность, там уж, по Еврипиду, "железом, а не шуткой спор решается".
Симмий с Кебетом отмолчались, а я согласился, мысленно, конечно.
Не подрались бы только.
- То, что сказал многоумный Межеумович, нетрудно опровергнуть, - продолжил Протагор. - Подобно тому как во врачевании биение пульса служит малым знаком, много говорящим о состоянии больного, и как для кормчего крик морской птицы или прохождение бурого облачка предвещает бурный ветер и жестокое морское волнение, так для вещей души гадателя вещь сама по себе ничтожная может быть знаком чего-то важного. Ведь ни в каком мастерстве не забывают о том, что малое может предзнаменовать великое, а малочисленное - многое.
Да… Не слишком далеко ушел в своих предположениях великий Протагор от учеников Симмия и Кебета.
- Приведи пример, Протагор, - возбужденно сказал диалектик, - а то я и вовсе не поду в гости к Сократу, даже по Коммунистическому проспекту.
- Пожалуйста, - сказал Протагор и, похоже, что он имел в виду не пример, а самоустранение Межеумовича от возможного или еще только предполагающегося научного симпозиума у Сократа. - Человек, незнакомый со смыслом письменности…
- Это я-то незнаком со смыслом всей до самого последнего многоточия письменностью! - взвился материалист. - Да я ее всю вдоль и поперек прошел! И постиг полностью и бесповоротно!
- Так вот, - сделал второй заход Протагор. - Человек, незнакомый со смыслом письменности, видя немногие и невзрачные по форме начертания, не поверил бы, что знающий грамоту может извлечь из них сведения о великих войнах и политических переворотах, происходивших у древних народов, об основании городов и коллективных хозяйств, о деяниях и судьбах царей и Первых секретарей Самой передовой в мире партии, и сказал бы, что какой-то даймоний развертывает перед ним повествование обо всех этих делах исторического прошлого…
- Исторического и диалектического, а к тому же - и материалистического прошлого! - уточнил Межеумович.
- И мы бы весело посмеялись над неразумием этого человека, - сумел-таки закончить свою мысль Протагор. - Смотри же, несгибаемый Межеумович, как бы мы, не зная силы тех данных, которыми располагает мантика для суждений о будущем, стали неразумно выражать неудовольствие, если осведомленный в мантике человек делает из них выводы, касающиеся будущего, и при этом утверждает, что его действиями руководит не чихание, а даймоний.
- Нет - чихание! - уперся материалист.
- Тут я обращаюсь к тебе, непобедимый в философских спорах Межеумович. Ты удивляешься, что Сократ, более чем кто-либо из людей, за исключением тебя, разумеется, очеловечивший философию устранением из нее всякой напыщенной темноты, для этого своего знака избрал не чихание, а даймоний. А я вот, наоборот, удивился бы, если бы такой мастер диалектики и владения словом…
- Какой он диалектик?! - не выдержал Межеумович. - Да и слова из него не вытянешь!
Сократ, действительно, продолжал стоять молча.
- Так вот, - попытался закончить свою мысль Протагор, - я, наоборот, удивился, если бы Сократ сказал, что получает знак не от даймония, а от человека. Это то же самое, как если бы кто сказал, что его ранило копье, а не посредством копья метнувший это копье человек; или что тот или иной вес измерен вечами, а не сделавшим взвешивание человеком посредством весов. Ведь действие принадлежит не орудию, а человеку, который пользуется орудием для этого действия.
- Вот он, махровый софизм! - обрадовался Межеумович и чихнул. Видать, этот чих выскочил у него без всякого предупреждения, да и получился каким-то тщедушным, поэтому диалектик не смог произвести с его помощью решающий материалистический эксперимент. Но второй свой чих он мысленно успел предугадать, забежал за спину Сократа и там уже произвел оглушительный залп. Третий чих раздался перед Сократом, четвертый - слева, пятый - справа. Надо полагать, что даймоний Сократа окончательно запутался в сложных определениях местоположения чихов относительно Сократа и теперь выдавал противоречивейшую информацию.
- Так что же такое твой даймоний, Сократ? - осмелился спросить рыжеволосый Симмий, но, не получив никакого ответа, больше не допытывался. А черноволосый Кебет и вовсе ничего не спросил.
Сократ же вдруг молча пошел по труднопроходимой улице Коробовщиков. Протагор бодро зашлепал сандалиями, стараясь не отстать от старого друга.
- А мы докажем вздорность Сократовых измышлений! - крикнул Межеумович. - Вперед! За мной, молодость материалистического мира!
И столько убедительности и правоты было в его голосе, что и Кебет, и Симмий, и даже я, а заодно еще человек двадцать совершенно посторонних и далеко не молодых людей бросилось за Межеумовичем.
Мы мощно шли по Коммунистическому проспекту, окаймленному на уровне первых и вторых этажей супермаркетами с заграничными, варварскими товарами, частными банками, фирмами, трестами, компаниями, их дочерними и внучатыми отделениями, рекламой на иноземных языках, панно, транспарантами, витринами с обнаженными женскими телами и укутанными в меха манекенами. Все здесь влекло и звало вперед к светлому настоящему всего прогрессивного человечества, если у него водились деньжата, - дикому и необузданному капитализму. Да мне-то что…
Межеумович вырвался далеко вперед и там уже кое-где начали громить закусочные и забегаловки "Макдональд" и вовсю бороться с глобализмом. А поскольку я, как-никак, был все-таки глобальным человеком и не скрывал этого, то, чтобы не привлекать внимания, сделал вид, что веду разговор с Симмием и Кебетом.