- В истине нужно не наставлять, а подводить к ней потихонечку, чтобы ведомый не свихнулся, - сказал Протагор. - Для отвечающего подойдет, мне кажется, глобальный человек. А у тебя, великий и могучий диалектический и исторический материалист, есть дело поважней, тем более, что ты сам себя выбрал на должность распорядителя симпозиума.
Межеумович тотчас же проникся важностью своей работы и расплескал самогон по кружкам.
Выпили. Ага… Понюхали увядающий лук.
И тогда Сократ и в самом деле обратился ко мне:
- В первую очередь, глобальный человек, я думаю, мы договоримся, что ничто не становится ни больше, ни меньше, Будь то объемом или числом, пока оно остается равным самому себе. Не так ли?
От испуга, что придется отвечать, я вознесся своей измученной мыслительной способностью в какие-то странные Времена и Пространства и мне на миг определенно показалось, что есть, есть одна такая величина, которая изменяясь как угодно, остается, тем не менее, тождественной самой себе. Но облечь эту дикую мысль в слова я не мог. Моя мыслительная способность на этом категорически исчерпалась. И я обреченно ответил:
- Так, Сократ.
- Во-вторых, то, к чему ничего не прибавляется и от чего ничего не отнимается, никогда не увеличивается и не уменьшается, но всегда остается равным себе.
В последний раз моя мыслительная способность ухватилась за исчезающую мысль, но та ускользнула словно намыленная.
- Стало быть, - сказал Сократ, - в-третьих, мы примем: чего не было раньше и что появилось уже позднее, то не может существовать, минуя возникновение и становление. Вот эти три допущения, глобальный человек, и сталкиваются друг с другом в нашей душе, когда мы толкуем об игральных костях или когда говорим, что я в своем возрасте, когда уже не растут ни вверх, ни вниз, в какой-то год был выше тебя, но вскоре стал ниже, причем от моего роста ничего не убавилось, просто ты вырос.
Какая-то сила скрутила мою мыслительную способность жгутом и выдавила из нее мысль, облеченную в такие слова:
- Если бы ты, Сократ, измерял свой рост своим же ростом и больше его не с чем было бы сравнить, то, как бы ни изменился этот твой рост, ты мог бы на законном основании сказать, что твой рост не меняется: он в точности равен твоему росту.
Мое многословие повергло всех в шок. Хорошо, что диалектический Межеумович догадался исправить положение, налив всем по кружкам отваги и доброго настроения. Самогон мало помалу привел их всех в прежнее состояние внимательного слушания, а некоторые так просто решили, что им показалось, будто я что-то утверждал. По крайней мере, Сократ продолжил так:
- Ведь получается, что я стал позже тем, чем не был раньше, пропустив становление. А поскольку нельзя стать не становясь, то, не потеряв ничего из своего роста, я не смог бы стать меньше. И с высоты тысяч прочих вещей дело обстоит так же, коль скоро мы примем эти допущения. Ты успеваешь за мной, глобальный человек? Сдается мне, что ты не такой уж и новичок в подобных делах.
- Клянусь своей мыслительной способностью, Сократ, все это приводит меня в изумление, и, сказать по правде, когда я пристально всматриваюсь в это, у меня темнеет в глазах.
- Видать, глобальный человек, я неплохо разгадал твою природу. Ибо как раз философу и свойственно испытывать такое изумление. Оно и есть начало философии. Однако ты уже уяснил, каким образом это относится к тому, что толковал Протагор, или нет?
- Кажется, нет, - сказал я.
- А скажешь ли ты мне спасибо, глобальный человек, если вместе с тобой я стану открывать истину, скрытую в рассуждениях одного мужа, а вернее сказать, даже многих именитых мужей?
- Как не сказать?! Разумеется скажу!
- Оглянись же как следует, дабы не подслушал нас кто-нибудь из непосвященных. Есть люди, которые признают существующим лишь то, за что они могут цепко ухватиться руками, как ты сейчас за кружку, действиям же или становлениям, как и всему незримому, они не отводят доли в бытии.
- Но, Сократ, ты говоришь о каких-то твердолобых упрямцах!
- Да, глобальный человек, они порядком невежественны.
- Уж не я ли этот упрямец?! - обиделся диалектик. - Уж не я ли это нетвердо держу пустую кружку в руках?!
- Да что ты, Межеумович! - попытался успокоить его Сократ. - Твое умение твердо держать кружку в руках, а тем более умение твердою рукою разливать самогон из четверти, - это великое благо не только для сибирских афинян, но и для всего прогрессивного, по твоим словам, человечества!
- То-то же! - пригрозил материалист и начал на взгляд изучать уровень живительной жидкости в бутыли. - Наполовину полна, - заключил он.
- А я полагаю, что она наполовину пуста, - неожиданно сказал софист.
- Ловко ты попытался подтвердить свое основное мыслеположение, Протагор! - воскликнул Сократ. - Но мы сейчас испытываем глобального человека.
- Похоже, Сократ, ты начал излагать Гераклита? - спросил я.
- Ты запамятовал, друг мой, что я ничего не знаю, и ничего из этого себе не присваиваю. Я уже неплоден и на все это не способен. Нынче я принимаю у тебя, для того и заговариваю тебя и предлагаю отведать зелья всяких мудрецов, пока не выведу на свет твое собственное решение. Когда же оно выйдет на свет, тогда мы и посмотрим, чахлым оно окажется или полноценным и подлинным. Однако теперь, глобальный человек, мужественно и твердо, благородно и смело ответь мне, что ты думаешь о том, о чем я хочу тебя спросить.
- Спрашивай, Сократ, - ответил я обреченно.
- Итак, скажи мне еще раз, нравится ли тебе утверждение, что все вещи, о которых мы рассуждаем, не существуют как нечто, но всегда лишь становятся добрыми, злыми, прекрасными или безобразными?
- По крайней мере, пока я слушаю тебя, это рассуждение представляется мне очень толковым и вполне приемлемым в таком виде.
- Тогда не оставим без внимания и остального. Остались же у нас сновидения и болезни, особенно же помешательства, индивидуальные и коллективные, которые обычно истолковываются как расстройство зрения, слуха или какого-нибудь другого ощущения.
- Уж, не меня ли ты имеешь в виду, Сократ?! - снова обиделся диалектик. - Уж, не я ли это сошел с ума?
- Что ты, несравненный Межеумович! - сказал Сократ. - Те больны, но не знают, что больны. Ты же все прекрасно знаешь.
- То-то же! - стандартно пригрозил материалист и принялся разливать.
- И в высшей степени ложны ощущения, рожденные при этом, - сказал Сократ, - и то, что кажется человеку, сошедшему с ума, далеко не таково на самом деле, но совсем напротив, из того, что им кажется, ничто не существует.
- Это сущая правда, Сократ, - согласился я.
- Итак, глобальный человек, какое же еще остается у кого-либо основание полагать, что каждая вещь для каждого такова, какой она ему кажется?
- По правде говоря, Сократ, я не буду спорить, что в помешательстве или в бреду люди заблуждаются, воображая себя то спасителем Отечества, а кто так и самолетом или чайником без крышечки.
- Не подразумеваешь ли ты здесь спора о сне и яви?
- Какого такого спора, Сократ?
- Можно ли доказать, что мы вот в это самое мгновение спим и все, что воображаем, видим во сне или же бодрствуем и разговариваем друг с другом наяву?
- Трудно найти здесь какие-либо доказательства, Сократ, - после некоторых мучительных мыследействий сказал я. - Ничто не помешает нам принять наш теперешний разговор за сон. И, даже когда во сне нам кажется, что мы видим сны, получается нелепое сходство этого с происходящим наяву.
- Вот видишь, глобальный человек, оказывается спорить не так уж и трудно. Тем более, что спорно уже то, сон это или явь. А поскольку мы спим и бодрствуем примерно равное время, в нашей душе всегда происходит борьба: мнения каждого из состояний одинаково притязают на истинность, так что в течение равного времени мы называем существующим то одно, то другое и упорствуем в обоих случаях одинаково.
- Именно так и происходит, - согласился я.
- Крышу-то моего дома твои сорванцы разбирают наяву, - робко не согласился Критон. И как бы подтверждая его слова, грохот железа на улице усилился еще децибел на двадцать. Но разговаривать, не напрягая голосовые связки, еще было можно.
- Стало быть, - не потерял нить разговора Сократ, - такой же вывод мы должны сделать и для болезней и помешательства с той только разницей, что время не будет здесь равным.
- Выходит, так, Сократ, - согласился я.
- Ведь истина не определяется большим или меньшим временем, так же как большим или меньшим числом голосов.
- Это было бы уж совсем смешно, - разговорился я.
- А другие, ясные доказательства истинности одного из этих мнений мог бы ты привести, глобальный человек?
- Думаю, что нет.
- Когда я здоров и пью самогон, он мне кажется приятным и сладким, - сказал Сократ. - Так ведь?
- Так! Так! - оживились все тут, и то ли полупустая, то ли полуполная четверть снова пошла по кругу.
- Когда же я болен, то самогон уже не кажется мне таким сладким и приятным. Хотя, по правде говоря, самогон в этом случае застает уже не того же самого человека.
- Ну, уж нет! - решительно восстал против такой сократовской глупости диалектический материалист. - И для здорового, и для больного, и для сумасшедшего, и для человека в бреду, и во сне, и наяву самогон сладок и приятен!
- Верно! Правильно! - поддержали его все и даже сам Протагор.
- Стало быть, мудрый Протагор, ты не прав, - заключил Сократ, - потому что для всех и всегда самогон и сладок и приятен. Он абсолютен, и человек в этом случае не является мерой вещей!
Протагор сообразил, что он попал в ловко расставленную Сократом ловушку.
- Как же так, Сократ, - сокрушался он. - Ведь ранее я всегда выходил победителем в таких спорах. Дай подумать… А! Вот в чем дело! Самогон тоже бывает и горек, и противен!
- Это когда же? - поинтересовался Сократ.
- С похмелья!
Тут все серьезно и озабочено засуетились, предлагая друг другу покончить с самогоном сейчас, пока он сладок и приятен, а не оставлять его на потом, когда он покажется горьким и противным.
- Я, по правде говоря, еще не знаю, что такое - болеть с похмелья, - сказал Сократ. - Но, если вы все это испытали и утверждаете, что самогон действительно становится горьким и противным, то это, я уверен, потому, что когда вы болеете с похмелья, то самогон застает уже не тех самых людей, которыми вы были накануне.
Сначала все старательно задумались, а потом решили выпить, прежде чем окончательно разобраться, кто прав: Протагор или Сократ?
Глава тридцать четвертая
- Вот чему я дивлюсь в Протагоре больше всего! - сказал Сократ.
- Чему же? - строго спросил Межеумович.
- Те его слова, что каким каждому что представляется, таково оно и есть, мне очень нравятся. А вот началу этого изречения я удивляюсь. Почему бы ему не сказать в начале своей "Истины", что мера всех вещей - свинья, или кинокефал, или еще что-нибудь более нелепое, чтобы тем пышнее и высокопарнее было начало речи, доказывающей, что мы-то ему чуть ли не как богу дивимся за его мудрость, а он по разуму своему ничуть не выше головастика, не то что кого-нибудь из людей.
- Так его, Сократ! - крикнул Межеумович. - Бей идеалиста!
Но драки не предвиделось. Сократ шутил, а Протагор слушал, казалось, даже благосклонно.
- Ведь если для каждого, - продолжал Сократ, - истинно то, что он представляет себе на основании своего ощущения, если ни один человек не может лучше судить о состоянии другого, чем он сам, и другой не властен рассматривать, правильны или ложны мнения первого, но - что мы уже повторяем не один раз - если каждый будет иметь мнение только сам о себе и всякое такое мнение будет правильным и истинным, то с какой стати, друг мой - глобальный человек, Протагор оказывается таким мудрецом, что даже считает себя вправе учить других за большую плату, мы же оказываемся невеждами, которым следует у него учиться, - если каждый из нас есть мера своей мудрости? Как тут не сказать, что этими словами Протагор заискивает перед нами-всеми? Я не говорю уже о себе и о своем повивальном искусстве - на нашу долю пришлось достаточно насмешек, - но я имею в виду вообще занятие диалектикой.
- Материалистической диалектикой! - встрепенулся Межеумович.
- Дело в том, - не обращая внимания на диалектика, сказал Сократ, - что рассматривать и пытаться взаимно опровергать наши впечатления и мнения - все это пустой и громкий вздор, коль скоро каждое из них - правильное и если истинна "Истина" Протагора, а не скрывает в своей глубинной сути никакой насмешки. Прежде всего, глобальный человек, растолкуй мне то, что мы сегодня уже разбирали: разве не странно тебе, как и мне, что ни с того ни с сего ты оказался ничуть не ниже в мудрости любого из людей и богов? Или, по твоему, Протагорова мера к богам относится в меньшей степени, чем к людям?
- Клянусь нами-всеми, - ответил я, - по-моему, нет. И я очень удивлен, что ты, Сократ, спрашиваешь об этом. Все время пока мы рассматривали, в каком смысле утверждают, будто то, что каждому представляется, таково для него и есть, каким представляется, это утверждение казалось мне правильным. А теперь как будто бы вышло наоборот.
- Ты еще молод, глобальный человек, все остро воспринимаешь и поддаешься на всякие разглагольствования. На твой вопрос Протагор ответил бы так: "Благородные юноши и старцы, это вы разглагольствуете, усевшись в кружок, попивая самогон и замешивая в дело богов. А ведь я-то их исключаю из своего рассуждения и книг, не касаясь того, существуют они или не существуют. Вы же повторяете то, что нравится толпе: дескать, ужасно, если в мудрости ни один из людей не отличается от любой скотины"
- Точно так бы я и сказал, - подтвердил Протагор.
- А скажи-ка, глобальный человек, - все еще обращался ко мне Сократ, - возможно ли, чтобы кто-то, что-то узнав и сохраняя это в памяти, не знал бы того самого, что помнит, в то самое мгновение, когда он помнит? Но, видно, я слишком многословен, а спросить я хотел вот что: может ли быть кому-то неизвестно то, что он постиг и помнит?
- Как это, Сократ? - удивился я. - Ты говоришь что-то несуразное!
- Вероятно, я несу вздор. Но все же… Если я прав, то погибает Протагоров миф о том, что человек - мера всех вещей.
- Теперь-то это очевидно и мне, Сократ, - согласился я.
- А вот и нет, я думаю, - неожиданно заявил Сократ. - По крайней мере отец этого мифа сейчас начнет всячески его защищать. А то мы совсем затолкали бедного сироту. Боюсь, что справедливости ради нам придется просить его вступиться за самого себя.
Готовясь к бою, Протагор, как, впрочем, и все остальные, промочил горло, и потом сказал:
- Этот честный Сократ, когда глобальный человек, напуганный вопросом, может ли один и тот же человек одно и то же помнить и вместе с тем не знать, со страху ответил, что нет, ибо не мог предвидеть последствий, - этот Сократ выставил меня таким образом в своих речах на посмешище. И ты думаешь, Сократ, кто-то решится признать, что одно и то же может быть известно и неизвестно одному и тому же человеку? Нет, любезнейший, честно выступи против моих рассуждений и, если можешь, уличи меня в том, что не особые у каждого из нас возникают ощущения. Или если они особые, то из этого вовсе не следует, что кажущееся кому-то возникает только для него одного.
Тут крыша Критонова дома оглушительно загремела, но через мгновение притихла.
- Видать, всю разобрали, - предположил Критон, владелец этой самой крыши.
- Поминая же свинью и кинокефала, ты, Сократ, не только сам поступаешь по-свински, но и слушателей склоняешь так же вести себя по отношению к моим сочинениям, а это не делает тебе чести, - заявил Протагор. - Я же утверждаю, что истина такова, как у меня написано: мера существующего или несуществующего есть каждый из нас. И здесь-то тысячу раз отличается один от другого, потому что для одного существует и ему кажется одно, а для другого - другое. И я вовсе не отрицаю мудрости или мудрого мужа. Просто мудрецом я называю того, кто кажущееся кому-то и существующее для кого-то зло так преобразует, чтобы оно казалось и было для него добром.
Загремел и упал с крыши еще один лист железа.
- Ишь ты! - умилился Критон. - Крепкая была крыша.
Но на него тут внимания не обращали. Ну, принес самогону - и молодец!
- И не выискивай ошибок в моих выражениях, Сократ, - продолжил Протагор, - а постарайся яснее постигнуть смысл моих речей. А сделай это так: вспомни, как раньше вы рассуждали, что с похмелья самогон кажется горьким и противным, а во время симпозиума - сладким и приятным. Но нельзя сказать, что-де человек с похмелья - неуч, раз он утверждает такое, а с удовольствием пьющий - мудр, раз утверждает обратное. Просто надо изменить худшее состояние на лучшее, ибо одно из них - лучше. Врач производит эти изменения с помощью лекарств, а софист - с помощью рассуждений.
Но тут никто категорически не поверил, что выйти из похмельного состояния можно с помощью рассуждений.
А сам Протагор продолжал так:
- Впрочем, никому еще не удавалось заставить человека, имеющего ложное мнение, изменить его впоследствии на истинное, ибо нельзя иметь мнение о том, что не существует, или отличное от того, что испытываешь: последнее всегда истинно. Но я полагаю, что тот, кто из-за дурного состояния души имеет мнение, соответствующее этому состоянию, благодаря хорошему состоянию может изменить его и получить другое, и вот эту-то видимость некоторые по неопытности называют истиной. Я же вижу, что одно лучше другого, но ничуть не истиннее.
Во дворе уже ничего не гремело.
- Кончили, - удовлетворенно улыбнулся Критон.