Старуха отрицательно покачала головой и в ее глазах была холодная уверенность в собственной правоте. Что ж, наверное, она и впрямь знала то, чего не знал я. Наверное, в глубине души она даже оставалась неплохим человеком, даже после всех перенесенных ей страданий. Наверное, она понимала происходящее лучше меня… Вот только я, в последнее время разучился понимать. И научился не понимать. Легко можно было понять и ее, и Дадона, и Варвару, и нежелающих воевать богатырей, и желающих развлекаться мужиков… Для этого достаточно было их просто… понять. Но после того, как я надел кольчугу, я просто не хотел этого делать. Как Муромец, как Добрыня и Алеша. Это было куда сложнее - не понимать…
- Что ж, тогда… передайте ей от меня поклон.
- Не передам, - честно ответила она. - Не обижайся, ты должен понять…
- Нет, - сказал я. - Не пойму.
Я ехал по быстро темнеющему лесу бездумно и отрешенно. Конь ступал бесшумно, и как мне казалось, старался не касаться копытами земли. На удивление послушная и молчаливая Скилла бежала рядом, и редкие прохожие испуганно крестились, завидев нашу тройку. Я не думал о хазарах. С ними было все ясно. Завтра, или, на худой конец, послезавтра, мы, вчетвером, встретим их на русском рубеже, и постараемся, что бы как можно больше насильников и убийц оставили свои надежды на обогащение навсегда. В этом вопросе все было просто и понятно… Я думал о странностях любви. Когда-то мне довелось прочитать, что древние греки насчитывали едва ли не пару десятков разновидностей любви. Интересно знать, учитывали ли они такой парадокс, как моя. Несчастная любовь - самая сильная, самая воспетая и распространенная. Счастливая - редкость, дар богов, но никому не интересная, кроме самих влюбленных. А что со мной? Любить и даже не делать попытки оповестить ЕЕ об этом. Знать, что никогда не откроешь свое сердце даже для отказа. Чувствовать, что это любовь - истинная, единственная и… невозможная. Что все остальные в твоей жизни - если им вообще суждено быть - всего лишь жалкие тени в зареве истинного чувства. Страдать болью светлой и грустноглазой. Разве такое бывает? Бывает… Мои размышления прервал удивленный возглас Скиллы:
- Вот так встреча! Я не суеверна, но, по традиции, это явно к беде.
Впереди, тяжело опираясь на посох, брел по дороге босоногий и простоволосый Иван-дурак. Некогда румяные щеки его побледнели и запали, одежда была грязна и драна. Он меланхолично посторонился, пропуская нас и, словно не узнавая.
- Привет, - поздоровался я, поравнявшись. - В смысле: гой еси, добрый молодец Иван.
- Здравствуй, - равнодушно отозвался он.
- Идешь?
- Иду.
- Выгнали?
- Напротив, - безучастно, как автомат, отвечал он. - Дадон хотел даже приблизить и дать место при дворе. Сказал, что как бы там ни было, а приказ я выполнил и гнездо драконов уничтожил, а исполнение приказов он ценит больше всего…
- И что же ты?
- Что-что… Вот, иду…
- Ты так упорно не хочешь говорить куда путь держишь, что это какая-то тайна?
- Нет никакой тайны… Место ищу. Место, где я смогу… перестать идти. Где смогу хотя бы подумать, заорать, зареветь от того, что… Место, где я поставлю маленький скит и где окончу дни свои в мольбе о прощении… Но нет такого места на земле, Иван. Я тут встречал одного, такого же, странника, кажется, его имя Агасфер, так вот он уже больше тысячи лет такое место ищет…
- Какая разница? - не понял я. - Не в месте дело.
- Не в месте, - равнодушно согласился он, - Это ты правильно сказал. Скит-то можно и здесь срубить. И дни свои здесь окончить. А как быть с вечностью после жизни? При жизни мы только выбираем дорогу, которой идем после смерти. У меня будет очень долгая дорога, Иван.
- Тогда, может быть… Сейчас, на реке Калке, стоят три богатыря, а с той, с враждебной стороны, приближается зло и смерть. Они знают, что не смогут его сдержать, и скорее всего погибнут… Но - стоят. Зачем? Можно отойти, сберечь себя для следующей, решающей битвы. Наконец, вести партизанские войны, нанося врагу куда больший урон, или же встать на защиту Киева, когда враг доберется и до туда. А они стоят. Стоят, понимаешь?! Кому-то надо встречать врага еще на рубежах. Не будь Бреста, не было бы ни Сталинграда, ни Курска, ни Берлина… Отчаяние - страшный грех, Иван.
Он слушал меня молча и безучастно. Я вздохнул и продолжил:
- Одним словом, им нужна помощь. Князь Дадон не поверил мне сейчас, а когда поверит, все будет уже куда более сложным. Ты можешь спасти много жизней, если пойдешь сейчас по городам, предупредишь о нашествии, убедишь подготовиться, не дать застать себя врасплох, соберешь ополчение… Ты понимаешь меня?
- Понимаю… Но у меня своя дорога… Я просто иду…
- Что ж… Прощай, Иван.
- Прощай, - механически кивнул он и вновь уставился себе под ноги, уходя в свой сумрачный, наполненный тенями прошлого, мир.
Я пришпорил коня.
- И зачем ты его мучил? - спросила Скилла, когда мы отъехали далеко вперед. - У него свой ад.
- Хотел примирить его с самим собой.
- Прилетел голубь мира и все изгадил, - глубокомысленно прокомментировала ситуацию ехидная собака. - У него действительно своя дорога. Ты заметил, что он уже больше не Иван-дурак. Кем ему стать теперь должен понять он сам. Что б стать человеком, мало родиться человеком. Надо пройти через многие горнила. Через огонь, воду и медные трубы, и… пожертвовать собой ради других людей. Как Муромец, как Добрыня, как Алеша. А для Ивана срок еще не пришел.
- Пришел, - сказал я мрачно. - Срок сейчас для всех пришел. Общая беда, и нет времени на индивидуальные трагедии. И жертвовать собой, Скилла, можно по разному. Он хочет искать себе прощение? Лучше бы он пожертвовал этим "прощением" ради спасения других. Глядишь, тогда и нашел бы его…
Скилла как-то опасливо покосилась на меня, покачала головой, но промолчала.
- К Рустаму нам надо, - сказал Танат. - Один его дракон стоит всей княжеской дружины.
- Он не пойдет, - сказал я.
- Он мужчина и воин, - ответил Танат, словно это все объясняло.
- Плюнет мне в морду и будет прав, - вздохнул я. - Ладно, уговорил. Утопающий и за соломинку хватается, и за лезвие бритвы. Скилла, сможешь доставить нас прямо к пещере Рустама, или лететь придется?
- Как говорит наш крылатый друг: "вопрос - навоз", - гордо ответила собака. - Только за ошейник возьмись…
Не люблю я эти переносы через пространство: тело холодеет, словно от ментолового наркоза, а потом огненные мурашки бегут по всему телу. Единственное благо, что длиться эта пакость недолго. Когда, пару мгновений спустя, я вновь открыл глаза, мы уже стояли перед замком Рустама.
- Ждите здесь, - распорядился я. - Сам поговорю… Один.
- Если он снесет тебе голову, или затравит драконами - не возвращайся, - напутствовала меня Скилла. - Я покойников боюсь…
По пустынным коридорам замка гулял ветер. Везде были грязь и запустение. Холодные камины, перевернутые столы - я уже хотел возвращаться, когда услышал на кухне какой-то странный звук. Небритый и пьяный до остекленения Рустам сидел посреди зала прямо на каменных плитах и поил чем-то из широкой миски сильно отощавшего дракончика. Если мне не изменяла память, его звали Оранжиком и он был единственным уцелевшим из выводка.
- Здравствуй, Рустам, - сказал я.
Он посмотрел куда-то сквозь меня, отнял у дракончика миску, сделал мощный глоток, вновь наполнил из пузатого кувшина и протянул мне:
- Будешь?
- Это вино? - догадался я. - А разве малышу можно?
- Теперь всем все можно, - простуженным голосом сказал князь. - Драконов я выпустил. Пусть ищут пропитание сами. Поначалу возвращались, даже сюда заползали, а потом… Где-нибудь кого-нибудь жрут. А их убивают. Теперь все равно. Мир еще не дорос до драконов. А мы с Оранжиком пьем. Не умеем, но пьем… Вот дед мой умел… Садись, Иван, будем учиться пить…
Я сел рядом с ним на холодный пол. Глаза у дракончика были красные, а в уголках скопились катыши гноя.
- Тебе приятно его убивать? - спросил я. - Себя-то ладно, себя не жалко, а его за что?
- За мои ошибки, - сказал Рустам. - Мне не так жалко его убивать, как жалко оставлять ему жизнь.
- Почему?
- Хочешь взять его себе? - спросил Рустам. Я подумал и понял, что он имеет ввиду. - Вот то-то и оно… Мы будим пить с ним здесь до тех пор, пока не попадем в драконий рай. Там они все. Ждут. А я никак не могу… Я даже опьянеть толком не могу. Пью бочками, а все никак… Почему?
- У тебя хорошие вина. Попробуй сварить брагу, добавь в нее побольше всякого говна, и в лучшем случае сдохнешь через неделю. Вот только в рай ты не попадешь. Ни в драконий, ни в людской. И Василису больше не увидишь.
Рустам запустил в меня миской.
- Черт, - грустно сказал он. - Может, ты и прав… В тебя миской с двух шагов попасть не могу, куда уж тут в рай попасть… с такого расстояния… Отдай миску.
Я отдал.
- Как Муромец? Почему не приехал?
- Он далеко отсюда, на кордоне. Завтра хазары попытаются перейти границу и мы их встретим. Так что я попрощаться зашел.
- Правильно, - одобрил Рустам. - Нечего здесь делать. Дурной мир. Этот мир сделали для бушмэнов. Василисе здесь было тяжело. Мне тоже. Да и вы с Ильей не от мира сего. Правильно. Уйдем все отсюда.
- Но по разному. Я сейчас встретил одного… Тоже идет… Только мы остаемся стоять на кордоне.
- Вот это глупо. Надо было собраться всем вместе… у меня. И пить. Так правильнее. Хотя, Илья может позволить себе красиво погибнуть, он всегда был воином. Ему и погибать богатырем. А я хотел стать ученым. Мне пить…
- А мы погибать не хотели, - сказал я. - Мы туда для другого пошли.
- А я не могу. Поздно. Моя смерть в вине… Передай Муромцу мой прощальный поклон.
- Передам, - сказал я, поднимаясь. - А что передать твоему деду, когда я встречу его… там?
Миска снова полетела в меня.
- Прощай, Рустам, - сказал я.
На Калку я вернулся поздней ночью, но богатыри не спали. Они сидели вокруг костра на берегу реки, и Алеша играл на свирели что-то мелодичное и невыразимо печальное. По ту сторону реки волновалось оранжевое море из горящих костров, слышались крики, звуки труб и бубнов. Один костер - на этом берегу, и тысячи - на том…
- Не поверил? - прозорливо догадался Муромец, когда я подошел к костру. - Как обычно… Местные крестьяне уже увязали скарб и двинулись отсюда прочь. Они и предупредят всех на своем пути… Бабу Ягу видел?
- Она не сможет помочь. У нее… более важные дела.
- Это хорошо, - спокойно отозвался Муромец. - Старуха зрит будущее. Если она бережет себя для более важных дел, значит это будущее у земли русской есть.
- А что Владимир? - спросил Добрыня.
- Князь умер, - ответил я. - Дадон женился на Варваре и стал князем.
- Жаль, - после долгого молчания сказал Добрыня. - Владимир был славным воином… Многое успел… Вечная ему память… Что ж… До рассвета уже недалеко. Ты знаешь какие-нибудь песни твоих стран, Иван? Спой нам…
Я принял протянутые гусли, подумал, перебирая многочисленный репертуар своего мира, и словно блики костра высветили из моей памяти строки Брюсова. Я бережно тронул струны и запел:
- …Стародавней Ярославне тихий ропот струн.
Лик твой древний, лик твой светлый, как и прежде, юн.
Иль певец безвестный, мудрый, тот кто "Слово" спел,
Все мечты веков грядущих тайно подсмотрел?
Или русских женщин лики все в тебе слиты?
Ты - Наташа, ты - и Лиза, и Татьяна - ты!
На стене ты плачешь утром… Как светла тоска!
И, крутясь, уносят слезы песнь певца - в века!
Туман еще клубился над болотом, размывая очертания деревьев и наполняя воздух затхлой сыростью, когда мы выехали к узким мосткам, проложенным через топь.
- Так вот ты каков, Калинов мост, - вслух произнес я, разглядывая неприметные, выложенные полусгнившим хворостом мостки. - А как красиво звучит в сказках…
- В сказках все красиво звучит, - сказал Муромец, - там и дурак героем выступает…
- Тихо! - поднял руку Добрыня. - Идут…
На той стороне туман сгустился, зашевелился, перекатываясь темными волнами, и вдалеке что-то зарокотало походным барабаном.
- Конница, - определил на слух Муромец. - Здесь им придется вести коней в поводу. А пешком больше двух человек зараз не пройдут
- Стрелять будут? - спросил я.
- Нет, - уверенно ответил Муромец. - Во-первых, туман. А во-вторых, это все таки не бушмэны. Позориться, если четырех человек стрелами или дротиками забросать придется? Так будут прорываться, на воинское искусство надеясь. А в этом мы с ними поспорим.
Он надел боевые рукавицы и с тихим шелестом вытащил из ножен меч.
- Я первый. Окажите мне эту честь?
- С Богом, Илюша, - хлопнул его по обтянутому кольчугой плечу Добрыня. - В раю встретимся. Без меня только пить там не начинай, а то знаю я тебя - и в раю запасов не хватит.
- Но ты все же не торопись, - усмехнулся в ответ Илья. - Если меньше моего хазар навоюешь: лучше на земле оставайся - я со слабаками не пью.
Он не торопясь выехал на опасно хрустящий хворостом мост и застыл едва видимый в тумане, поджидая приближающегося врага.
- Кто посмел встать на пути непобедимого войска хазарского? - донеслось с той стороны.
- С каких это пор оно непобедимым стало? - удивился Илья. - Бил я вас всегда и теперь привычек менять не собираюсь.
- Готовься к смерти, хвастливая собака, - заорали с той стороны и мост затрясся от множества бегущих по нему ног…
Да, старик умел драться. Видел я его на боях тренировочных, и в ратоборстве с бушмэнскими монстрами, но такой уровень мастерства он показал мне только сейчас. Трех минут не прошло, а болото уже приняло в дар первый десяток неразумных.
- Муромец, ты, что ли? - обеспокоенно спросили с той стороны.
- Узнали, наконец?
- Что ты здесь делаешь? Ваш князь приказал снять заставы…
- Ты что, дурной совсем? - обиделся Муромец. - Давай следующих.
Мост затрясся сильнее. Минут пять слышалась возня, пыхтение, звон метала, приглушенные крики, затем все смолкло.
- Муромец, ты жив? - спросили из тумана.
- Умер, - лаконично ответил Илья. - Давай следующих.
- Муромец, - предложили с той стороны. - разойдемся по хорошему? Мы тебя не тронем.
- И на том спасибо, - обидно рассмеялся богатырь. - Я вам того же пообещать не могу… Я хочу видеть вашего вождя - Исаю.
- А не слишком ли большую честь запрашиваешь?
- А ты его спроси, - посоветовал Муромец.
На пару минут воцарилась тишина, затем тот же голос сообщил:
- Он едет к тебе, встречай.
Муромец повернулся к нам и помахал рукой, прощаясь. Затем твердым, уверенным шагом пошел вперед и туман поглотил его. В вязкой, наполненной ожиданием тишине мы переглянулись, и тут ударил звон. Да какой! Словно сотни колоколов звонили о битве страшной, неистовой и невиданной досель. Не знаю, сколько это длилось: каждый миг показался мне вечностью… Наконец, в болоте чавкнуло, словно коровью тушу сбросили и хриплый, нечеловечески яростный голос Ильи вновь зазвучал над болотом:
- Что, сынку, помогли тебе твои бушмэны?.. Эй, вы! Давайте остатки!
- Почему не рассеивается туман? - спросил я, устав от ожидания. - Илья бьется не первый час, давно должно взойти солнце?
Мне никто не ответил.
- Твоя очередь, Добрыня, - вдруг повернулась к нам непривычно молчаливая Скилла.
Добрыня кивнул, надел шлем и слез с коня.
- Беги, дружище, на волю. Послужил ты мне славно, - он хлопнул коня по крупу, и не прощаясь с нами, пошел в туман.
- Муромец, мы же тебя убили?! - раздался из сумрака испуганный возглас.
- Размечталась, падаль! - рявкнул Добрыня Никитич. - Давай следующих!
Час прошел или день, наконец Скилла вздрогнула и, холодно блестя глазами, кивнула Алеше:
- Твой черед, богатырь.
Попович соскочил с коня, отвязал от седла булаву и весело пояснил мне:
- Буду я еще о пагань добрый клинок тупить. И это за милую душу скушают. Бывай, Иван, не поминай лихом.
Он бодро прошел по мосткам и из тумана донесся его веселый голос:
- Вы что там, все кончились? Я только разогреваться начал. Давай следующих, не томи!
- Муромец, ты не сможешь убить нас всех! - заорали в ответ. - Мы все равно пройдем!
- Эта дорога ведет прямо в ад, - ответил Попович. - Так что пройдете…
… Через долгий, бесконечно долгий промежуток времени, Скилла вздохнула и повернулась ко мне:
- Пора. Наш черед.
- Тогда поехали, - сказал я и сухие прутья калины затрещали под копытами Таната.
Примерно на середине моста я остановился и позвал в клубы тумана:
- Долго вас ждать прикажите?
- Муромец, ты - русский див?! - взревели с той стороны. - Сколько же тебя убивать можно?!
- Меня нельзя убить, - заверил я. - С какой бы стороны вы не шли, у вас на дороге всегда будет стоять Илья Муромец. Те, кому посчастливиться выжить сегодня, пусть передадут это своим детям и внукам. А пока - идите, я вас жду.
Из белесых сумерек вынырнули первые воины, при виде меня на черном, как ночь коне и оскаленной Скиллы, попытались остановиться, но сзади уже набегали, подталкивали, они злобно завизжали и их короткие копья метнулись в мою сторону…
Я уже давно не считал ни время, ни нападавших. Рука перестала болезненно ныть и словно одеревенела. Забрызганная кровью от носа до хвоста Скилла защищала грудь и живот коня, глаза ее рубиново сверкали в темноте, и убивала она молча и беспощадно.
- Ты можешь уходить, - сипло выдохнул я, когда спала очередная волна врагов. - Ты не обязана умирать здесь. Я отпускаю тебя.
- Как был ты говорящим мужиком, так говорящим мужиком и помрешь, - зло оскалилась она. - Еще Танату такое предложи - он тебе точно копытом в лоб заедет…
- Мои силы на исходе, - признался я. - Я и так продержался так долго только благодаря вам. Думаю, настала пора ринуться вперед, добраться до вожаков их войска и рубить, топтать, рвать, пока сил хватит…
- И это мой копьеносец, - раздался сзади спокойный и знакомый голос. - Какое неверие! Стыдно!.. Ладно… Умереть, мальчик, ты еще успеешь, а пока отойди, передохни, мы тебя сменим…
Холодея от ужаса, я обернулся. До берега было далеко, но я отчетливо видел всех троих. Ровное, неземное свечение делало их доспехи серебристыми, а лица спокойными и озаренными.
- Но… Как?! - ошеломленно спросил я.
- Долго объяснять, - улыбнулся Муромец своей так знакомой мне улыбкой. - Но до первых лучей солнца ты можешь отдыхать.
- А когда оно взойдет?
- А вот это от нас зависит, - подмигнул мне Алеша.
- Не слушай обалдуя, - сказал мне Добрыня. - Ты славно бился, Иван. Теперь дай нам закончить начатое.
Я слез с коня и устало опустился на берег. Богатыри, в неземном сиянии проехали мимо меня и туман расступился перед ними, открывая перекошенные от такого зрелища лица хазар. В стане врага царило замешательство, близкое к панике. Вожди уговорами и плетьми пытались заставить своих людей двигаться вперед, но объятые священным ужасом воины падали на землю, закрывая головы руками.