– Надеюсь, что-то всё же изменится, – уверенно парировал Фёдор. – В общем-то, ребята в ФИЦ над тем и работают, чтобы появились новые горизонты какие-то. Смыслы, о которых ты говоришь – они ж не из пустоты берутся. Открываем что-то – и вокруг открытия нарастают новые смыслы. Так было с ньютоновским тяготением, так было с квантовой физикой и относительностью, так было с атомной энергией, с открытием генома. В общем-то, это наше, научников, дело – наполнять мир смыслом. Мы-то сами эти смыслы, может, и не видим – мы просто роем свою яму и роем. Из чистого любопытства. А яма меж тем заполняется водой…
– Знаешь, – Игорь задумался, стоит ли это говорить, и решил, что всё-таки можно рискнуть, – когда-то я читал фантастический роман… Автора хоть убей не вспомню, да и неважно. Так вот, там озвучивалась интересная концепция мироздания. Есть, понимаешь, некая реальность, некая суть вещей… но она напрямую неуловима человеческим разумом. Однако разум всё-таки входит с ней в контакт и облекает в некие субъективные формы, уже доступные восприятию. Так вот, идея была в том, что формы эти – меняются в зависимости от совокупных представлений человечества. Проще говоря, каков мир на самом деле – мы никогда не узнаем, но для нас он таков, каким его считаем. Когда люди верили, что земля плоская и стоит на трёх китах – так оно и было. Потом кому-то пришло в голову, что она – шар, висящий в пустоте. Пока так думал один человек, это оставалось лишь его глупой фантазией. Но чем больше людей заражалось таким убеждением – тем сильнее реальность прогибалась под эти представления. В какой-то момент, когда совокупное убеждение превысило некий предел, свершилось – нате вам шар в пустоте, вокруг него вращаются небесные сферы, планеты ходят по эпициклам. И долго так и было. Потом Коперник решил, что если Солнце в центр поместить, то считать положение планет проще. Написал свои "Диалоги об обращении небесных сфер", заразил своей идеей европейских гуманитариев – и пошло-поехало… Потом Эйнштейн…
– Угу-угу, – улыбнулся Федя. – Несообразно, но красиво, для фантастики потянет. А вообще помнишь стишок?
Был этот мир извечной тьмой окутан.
Да будет свет! И вот явился Ньютон.
Но сатана недолго ждал реванша,
Пришёл Эйнштейн, и стало всё как раньше.
– Помню, – кивнул Игорь. – Маршак, кажется? Но я не случайно про эту книжку вспомнил. – Вот смотри, как интересно получается. Если принять на веру эту несообразную гипотезу, то получается, что мир меняется только пока есть люди, которые… как там у классиков? – которые "хотят странного". Иначе говоря, создают новые смыслы. Причём важно, чтобы они не оставались в одиночестве, чтобы у них находились последователи, единомышленники. Теперь вспомним про интеллектуальную энтропию. И закономерно приходим к тому, что с какого-то момента мир перестанет меняться. Но что, если изменения необходимы? Что, если вот эта истинная реальность, постичь которую мы не в силах – тоже как-то меняется? Не получится ли так, что когда мы замрём на какой-то точке, то наше восприятие настолько оторвётся от истины, что просто разрушится? Заржавеет, осыплется, и ничего не придёт ему на смену. Тогда мы останемся лицом к лицу с реальностью, которую не сможем вместить? С человеческой точки зрения, это и будет концом света… небесная твердь поколеблется, звёзды посыплются, вода отравится, земля сгорит…
Фёдор восхищенно посмотрел на него.
– Признавайся, Игорь, книгу пишешь? Под эту бредятину тебе ещё сюжет бы динамичный забабахать – и будет бестселлер…
– А если серьёзно? – спросила доселе молчавшая Настя.
– Если серьёзно, – улыбнулся Фёдор, – то это бредятина в квадрате. Если насчёт интеллектуальной энтропии хотя бы спорить можно, то космос, прогибаюшийся под мысли Васи Пупкина… да хотя бы Алика Эйнштейна… полная чушь.
Игорь натужно улыбнулся. Он и так уже сказал больше, чем хотел, но всё без толку – Федя так и не уловил связи. Впрочем, идея с самого начала была обречена. Сейчас он слишком счастлив, чтобы поверить, и уж тем более, чтобы, поверив – согласиться, наступить на горло собственной песне. Что же с ним всё-таки делать?
– Ребята, всё это ужасно интересно, – вмешалась Настя, – но время – десятый час. Завтра понедельник, я работаю, Тёмка учится. Пора бы уже нам и по домам. Драконоборец наш, кстати, уже засыпает…
– Сны драконоборца – это святое! – согласился Игорь. – Я вас сейчас до дома подброшу.
– А я пойду провожу, – добавил Федя. – А то в подъезде у нас по вечерам всякая шелупонь ошивается. Когда-то ведь был приличный дом. А… – махнул он рукой.
Глава 13
Ремонта здесь не было, наверное, с брежневских, а то и с более древних времён. Побелка вся потемнела, потрескалась, местами даже и штукатурка посыпалась. Стены выкрашены в ядовито-зелёный цвет. Правда, линолеум чисто протёрт, окна тоже мытые – но это, по всей видимости, максимум, на что способен был персонал больницы.
Больница, впрочем, считалась хорошей – здесь работали медики старой закалки, не лишённые своеобразного дари. Игорь весной делал для "Общего вестника" интервью со здешним главврачом, толстым сердитым стариком Арменом Григорьевичем Степанянцем – доктором наук, профессором и лауреатом государственной премии. Именно поэтому их и взяли сюда, хватило пары-тройки звонков с мобильного – а ведь розовощёкая девица со "Скорой" сначала собиралась везти в психиатрическую клинику, потом – в районную больницу, не пользовавшуюся доброй славой.
Игорь повернулся к Насте. Была она сейчас как бумажный фонарик, по которому прошлась чья-то большая и равнодушная нога. Тёмка примостился рядом, положив голову ей на колени. Всё-таки задремал. Столько впечатлений для шести лет многовато. И не оставлять же его одного в машине.
– Настя, – мягко произнёс он, – ну что толку сидеть тут всю ночь? Что от этого изменится? В реанимацию нас всё равно не пустят, никакие мои журналистские корочки не помогут. Завтра Федю переведут в обычную палату, и тогда приедем с утра, как раз лечащего врача застанем, пообщаемся. Тут-то мы чем поможем?
Настя посмотрела на него невидящим взглядом.
– Ну как же так? – потеряно выдохнула она. – За что? Ну прямо полоса сплошная жуткая… сперва эти дела с дачей, потом Федя исчез, потом… – кивнула она на спящего сына. – А теперь вот и это…
Игорь ничего не ответил, только осторожно коснулся напряжённого плеча. Да и что он мог ответить?
Всё случилось как-то быстро и по-дурацки. Оделись, спустились вниз. Никаких криминальных личностей ни в подъезде, ни на улице не оказалось. Зато оказалось, что тучи за день рассеялись, заметно похолодало. Светились в плотной черноте несколько наиболее ярких звёзд – на большее в городе и рассчитывать нечего. Игорь пошёл прогревать мотор, дарёная "восьмёрка" всё-таки не могла сравниться с удостоившимся огненного погребения "паркетником". Надо бы, конечно, заняться, купить новый джип – но со всей этой чехардой последних дней было не до того. Даже напрягая связи – как минимум неделя возни с покупкой, регистрацией, техосмотром. Деньги-то ладно, деньги – это самое простое, их он сделал ещё когда ожоги залечивал. Заодно и проверил, как пополняются силы, достаточно ли их уже для занятий Искусством.
Технология была несложной. Сперва входишь в Сон Действия, протискиваешься узким лазом, где со всех сторон тянутся из земли скрюченные корни, потом, отряхнувшись, выбираешься на свет, взмываешь над обрывом – и летишь над серой плоскостью, ищешь своё маленькое, чуть зеленоватое озерко. Целевая точка схвачена, теперь надо источник найти. Их немало, местность вся усеяна большими и малыми озёрами, морями, прудами и бесчисленными лужами.
Здесь почему-то никогда не светило солнце, небо заволакивали плотные облака – но никогда и не дождило. Вода, наверное, поступала снизу, из-под земли.
Чтобы понять, где чьи тут водоёмы, приходилось глядеть через Третью Плоскость – наложить карту местности на карту Обладания, совместить их, добиваясь полного слияния. Это было не то чтобы трудно, но муторно. Однако потом всё стало ясным. Вот это большое озеро – деньги Министерства внутренних дел, та лужа – состояние Ивана Геннадьевича Булкина, гендиректора строительной фирмы, вон то необъятное море – столичный бюджет, рядом океан Газпрома, плещутся волны, вода вся в радужных пятнах от бензина, а вон тут – какое-то мутное болотце – ага, игорный бизнес. Вот отсюда не стыдно и отсосать.
Игорь взял лопату и начал рыть канал от болота к своему озерку. Канал устроен был хитро – он пересекал множество прочих водоёмов, воды смешивались, и в родное озерко впадали уже вполне чистыми.
Со стороны это выглядело так – игорные деньги утекали с резервного счёта, совершали сложное путешествие, число транзакций не поддавалось контролю, а в итоге всё это падало Игорю на банковскую карту. Даже люди Ильича – и то не отследили бы всю цепочку.
Словом, деньги уже были, "восьмёрка" ещё была. И, как всякое отечественное изделие, на морозе капризничало. Искусство тут почему-то не спасало. Пришлось открывать капот, разбираться с отечественным изделием по-родственному. За это время Фёдор пытался показать засыпающему Тёмке Большую Медведицу, но драконоборец к звёздам оказался неожиданно холоден, его явно привлекали иные игрушки.
А потом – рассказывала Настя – к ним подошёл невзрачный какой-то мужичок, одетый, впрочем, относительно прилично, попросил у Феди закурить. "Год, как бросил", – недовольно ответил Федя. "Жалко. Лучше б ты не бросал", – спокойно ответил мужичок и неторопливо удалился куда-то за детскую площадку.
Через несколько минут Федя упал. Лицо его сперва потемнело, потом побледнело, на губах выступила пена – это Игорь уже видел сам, прибежав на Настин крик.
Кандидат наук Таволгин валялся на холодном асфальте, сучил ногами, из губ его вылетали бессвязные звуки. Пришлось нести его домой, укладывать на тахту, вызывать "Скорую".
Когда Настя, рыдая, накручивала старинный дисковый аппарат, а Тёмка на всякий случай аккомпанировал ей своим плачем, Игорь сел на корточки возле Фёдора, взглянул сперва через Вторую Плоскость, потом через Третью, Четвёртую…
Всё было очень плохо. Физически – ничего с Таволгиным не случилось. Но вот мозг… вернее, то, что его наполняло… Память оказалась стёрта начисто, до первых младенческих дней. Оставались только безусловные рефлексы. Федя и был сейчас младенцем – но, увы, не имеющим более никаких шансов на развитие. Это не медикаментозная амнезия, когда человек забывает личную историю, но сохраняет базовые знания и навыки. Чтобы стереть человека вот так, до чистого листа – нужно по меньше мере быть Искусником восьмого круга. А лучше девятого.
Проникновение заняло у него секунду-другую, никто и не заметил, а потом пришлось включаться в неизбежную кутерьму, успокаивать Настю и Тёмку, объясняться с молоденькой врачихой – Настя была в нечленораздельном состоянии, договариваться насчёт нейрохирургического отделения у Степанянца. На самом деле было без разницы, в какую больницу везти – но лучше уж к знакомым, да и для Насти хоть какое-то облегчение, пусть до поры до времени верует в чудесного доктора Армена Григорьевича.
Приходилось изображать уверенного, знающего в этой жизни все ходы и выходы человека, а внутри бушевал лесной пожар, и мысли метались, сталкивались друг с другом, словно пытающиеся вылететь из огня птицы. Кто? Зачем? Неужели? Или всё-таки здесь такие технологии тоже есть? Ильич? Американцы? Американцы или Ильич?
Очень уж не хотелось додумывать всё до конца.
– Настя, надо ехать, – прибавил он голосу твёрдости. – Вам силы нужны для завтрашнего дня… Да и Тёмик должен нормально поспать. Что ж так-то…
Она покорно встала, передала Тёмку на руки Игорю. Похоже, признала право заботиться.
Он дождался, когда закипит чайник. Как же неудобно, наверное, жить с электрической плитой! Бедная Настя. Впрочем, приспособилась – что ещё оставалось ей делать? Приспособится и к новой ситуации. Будет ездить в больницу к брату, глядеть в пустые глаза, кормить с ложечки, вытирать слюни, брить щетину… И помнить, всё время помнить, каким умным, весёлым и потрясающе наивным было это полуживотное-полурастение. Слишком долго, однако, в больнице не получится. Придётся подыскивать для Фёдора какой-то вменяемый интернат. Можно Филинову напрячь, конечно. Всё устроит в лучшем виде. Благодарна за то дело о бензоколонке…
Игорь обжёгся чаем – и тут же забыл о такой смешной боли. Внутри было куда хуже, чем во рту. Если бы не он… если бы не зацепился он за "петровское дело" как за удобный повод… сейчас Фёдор наверняка был бы жив и здоров, максимум, чего бы лишился – не слишком-то ему и нужной дачи. Не пускал бы сейчас пузыри… и Настя не рыдала бы у Игоря на плече, и не скулил бы в ужасе Тёмка. Всё было бы у них как у людей. У людей этой стороны.
Она сама предложила ему остаться. "Мне страшно, Игорь, – шепнула она не то в ухо, не то в щёку. – Не уезжайте… пожалуйста". Её прерывистое дыхание… такое же тёплое, как, наверное, и губы – замершие в сантиметре от его кожи. А в глазах плескалось отчаяние пополам с надеждой. И нельзя было ей сказать, что надежды нет.
Сейчас она в комнате укладывала Тёмку – тот проснулся в машине и с этой минуты плакал не переставая. "Дядя Федя умер, умер!" – всхлипывал он и отказывался верить, что ничего страшного не случилось, что дядя просто заболел и его скоро вылечат.
Игорь вдруг ясно увидел: после того, как Толик, непутёвый Настин супруг, слинял, место отца в Тёмкиной душе заменил дядя. Примерно так же, как и у него самого. Когда на охоте медведь сломал его отцу спину, Гаррану было четыре года… он почти и не помнил ничего, только как кололись жёсткие отцовские усы и как высоко, к самому солнцу, тот подкидывал его. А потом уже был дядя Миэзерь, отцовский брат. Мама, наверное, понимала это… А после двенадцати, после Первых Экзаменов, место дядя Миэзеря занял совсем другой человек…
Игорь не торопясь отхлебнул обжигающий чай. Что ж, пока Настя там возится с малышом, можно и разобраться в некоторых вещах.
Он откинулся на спинку стула, медленно прикрыл глаза, освободил ум от звуков, красок и запахов.
…Солнце клонилось к изрезанному гребёнкой дальнего леса горизонту. Воздух ещё держал дневное тепло, но что-то всё-таки было в нём, какой-то намёк на ночь. Отсюда, с крепостной стены – десять человеческих ростов, более чем достаточно против степных варваров – он часто любил смотреть. Вот тянутся призамковые поля и огороды, вот непоседливой ящерицей вьётся узкая речка Домильга, вот ближние деревни, слышится мычание коров – после долгого выпаса скот загоняют домой. А вон там, совсем далеко, у самого горизонта – дом. Настоящий его дом. Не замок Аргуань, пожалованный ему после Третьих Экзаменов, не двухэтажный терем в столице, выделенный ему Вратами Надзора. И уж тем более не этот замок, где он сейчас оказался – тут он всего лишь в гостях. Нет, настоящий дом – у горизонта, в деревушке Аскараль, где смеялась мама, где кололся усами здоровяк-отец, где терпеливо наставлял его на ум дядя Миэзерь… Сейчас там живут совсем другие люди… какие-то родственники старой Амуси, тёщи дяди Миэзеря. Когда-нибудь там надо будет побывать, потрогать ладонями доски пола, печку, сунуть руку под крыльцо, где хранил он свои самые первые детские секреты… А всё некогда.
За спиной послышались шаги. Гарран нехотя обернулся.
– Желаю доброго здравия, мой князь, – поклонился он, прижав левую руку к губам, а правую – к сердцу.
– И тебе того же, – буркнул Вадим Александрович. – Давай всё-таки без церемоний, ты же знаешь, где у меня сидит вся эта наша мишура…
Он был в потустороннем – кожаная куртка на меху, кепка, тщательно поглаженные коричневые в тёмную полоску брюки, старомодные штиблеты. Пенсионер вышел за кефиром… И как он не упарился в этом? Середина сухотрава, самое жаркое время.
– Князь, – без церемоний начал Игорь. – Вы в курсе, что случилось с Таволгиным? Вижу, что в курсе. Так вот – чьих это рук дело?
– Сядь, Игорёк, – велел князь. – Это разговор не на одну кружку…
Только тут Игорь обнаружил, что они уже не на стене, а в кабинете. Всё тут было как всегда – висят на левой стене звериные шкуры, сабли и секиры, под высоким потолком горит люстра – семь негаснущих белых факелов, вдоль правой стены, почти до самого верха, тянутся книжные шкафы, на полу – ворсистый меаранский ковёр.
– Так всё же? – Игорь опустился в старинное чёрное кресло. Юноша-подзаботный подал ему на серебряном подносике кружку с медовым взваром, поклонился и исчез за меховым пологом. – Я чувствую, что вы в курсе.
– Да, Игорь, – кивнул Вадим Александрович. – Это я стёр память нашему подопечному. Поверь, это самое лучшее, что можно было для него сделать.
– Самое лучшее? – прищурился Игорь. – Лишиться себя, жить как растение – это лучшее?
– Это всё-таки жизнь… А ведь он мог сейчас лежать не на койке в клинике, а на полке в морге. И не факт, что только он…
Князь вдруг оказался совсем рядом с Игорем, в упор взглянул на него. Такого взгляда кто-нибудь мог и испугаться – но только не Гарран, слишком хорошо знавший князя Ваурами дари Алханая. Не гнев был в водянистых стариковских глазах – а боль. И, совсем уж удивительно – страх.
– Послушай, Гарран, ты многого не знаешь. Я, как мог, оберегал тебя от лишней информации, – чуть быстрее, чем обычно, заговорил Вадим Александрович. – Так и для дела было полезнее, и для тебя самого. Но положение стало слишком серьёзным. Ты готов меня выслушать?
– Да, мой князь, – с заминкой произнёс Игорь.
– То, что я скажу, тебе сильно не понравится. Понимаешь, Гарран, ты – правильный мальчик, ты честный и прямой, у тебя настоящее дари… Я сам приложил к этому руку, ты помнишь… Но в некоторых вопросах ты наивен, как младенец, и это тоже оборотная сторона твоей правильности.
– К чему всё это? – перебил Игорь. – Какое это имеет отношение к случившемуся с Фёдором?
– Прямое, – твёрдо ответил князь. – Вот смотри, кто ты? Ты – дари, Искусник пятого круга, Искатель. На той стороне ты работаешь уже пять с лишним лет. А кто я? Искусник девятого круга, Смотритель, ты трудишься под моим началом. Помимо меня, есть и другие Смотрители, у каждого из них своя сеть Искателей, но все работают на общее дело, на благо миров Ладони. Всё правильно, да?
Игорь молча кивнул.
– А на самом деле всё закручено сложнее, – вздохнул Вадим Александрович. – Врата Надзора… да, конечно, там восседают такие же дари, как и все мы… там нет места низости, зависти, жестокости, алчности, властолюбию… словом, всё как тебе объясняли на уроках первого класса Врат Мудрости. Но человек, понимаешь, более тонкая штука… В общем, среди высших Искусников Надзора есть разные мнения, как лучше делать наше с тобой дело… И потому – там, на той стороне, точно так же, как и мы, трудятся другие Смотрители и Искатели. Мы с тобой, и те, кого ты знаешь – люди властителя Арамая дари Огран-Хиту, двенадцатый круг. А те, другие – люди властителя Гуамы дари Халаару, тоже двенадцатый круг. Считается, что полную безопасность обеспечивают только две независимые друг от друга сети. И, кроме того, между высокими властителями нет единства по поводу того, как действовать. Наш Арамай считает, что надо с максимальным милосердием, что прямые и лёгкие пути ведут к осквернению дари и в каком-то высшем смысле обесценивают смысл нашей работы.
– А властитель Гуама? – уныло спросил Игорь, уже предчувствуя ответ.