Я остался наедине с полуразрушенным зданием, которое пялило на меня провалы окон, и будто беззвучно кричало проемом снятой с петель двустворчатой двери над еще не рассыпавшимся крыльцом. Есть ли во всем этом смысл? Даже если мы восстановим здание (а я уверен, Фрэй не останется в стороне и надавит на коменданта резервации), кто будет здесь учить? И кто учиться? Я не понимал его, а он не стремился ничего объяснять – просто, как опытный машинист, дергал за нужные рычаги, чтобы состав двигался вперед. Я был рычагом. Одним из сотни.
Сейчас я не нуждаюсь в деньгах – "Плутоник" приносит мне их больше, чем достаточно. Но вы будете смеяться, потому что у меня есть подработка на материке. Ну как подработка, скорее даже хобби, чем работа. Деньги за нее капают мне на счет, но я никогда не проверял, сколько их там. Если хозяин однажды решит вообще мне не платить, боюсь, что я этого даже не замечу. Фрэй шутит, что меня потянуло на благотворительность, а на самом деле мне просто нечем себя занять, некуда деть так внезапно образовавшуюся свободу.
Итак, несколько раз в неделю я работал в небольшой букинистической лавке недалеко от резервации, хозяин которой был немного чудаковатым человеком. Подозреваю, что он, как и я, не нуждался в деньгах, ему нравилась сама идея и атмосфера места. Прибыль магазина была мизерной и, сомневаюсь, что она каждый месяц покрывала расходы на его содержание. Но иногда он выручал значительные суммы, перепродавая редкие коллекционные издания. Собственно, именно из-за частых отлучек, связанных с охотой на эти самые издания, ему и понадобился работник в магазине. Помимо всего прочего хозяин был членом молодого, но уже изрядно нашумевшего движения за свободу и равенство, которое, в том числе, выступало против содержания людей в резервациях. ДзСРовцы были изобретательны в своих выступлениях и акциях, но пока их голос тонул в потоке негативной информации о бесчинствующих преступных группировках в резервации, которую СМИ выливали на головы обывателей. К счастью, деятельность членов движения не ограничивалась пышными речами: они кормили бомжей на набережной, устраивали публичные чтения, медицинские осмотры и санитарные профилактики, а самые отчаянные брали обитателей резервации к себе на работу.
Вот так я и оказался в этом магазине.
Хотите сказать, что я отнял кусок хлеба у какого-то голодного бродяги? Вряд ли. Хозяин магазинчика не желал видеть за прилавком невежду, ни разу в жизни не державшего в руках книги, а собеседование на должность могло бы поспорить в сложности с экзаменом по литературе при поступлении в колледж. В общем, работайте, господа из резервации, ни в чем себе не отказывайте. Может, не так уж и нелепа идея Фрэя со школой?
В лавке чаще всего было тихо. Редкие посетители больше рассматривали книги и ничего не покупали. Иногда заходили старики или типы с бегающими глазами и предлагали купить у них "редкую" или "старую" книжку. Я уже достаточно смыслил в этом деле, чтобы решить, что брать, а что нет, хотя по первости мне частенько влетало от хозяина за то, что я скупал неликвид. Иногда могло пройти полдня, прежде чем зазвонит колокольчик над дверью или даже просто кто-то пройдет мимо темных, будто закопченных временем, окон. На такие случаи в углу стоял старый диван – выцветший монстр неопределенного цвета, на котором, тем не менее, было вполне комфортно вздремнуть.
Здесь по-особенному пахло, по-особенному рассеивался и ложился свет, и время текло тоже как-то особенно: вроде бы обманчиво неспешно, но словно один миг. Часто мне казалось, что когда большие напольные часы в очередной раз пробьют пять, то в дверь деликатно постучат и в помещение войдет настоящая английская экономка, чтобы предложить мне традиционного чаю.
А если я работал по средам, то весь день проводил в ожидании одного покупателя. Хотя она чаще не приходила, чем приходила…
Вечером я первым делом решил зайти в свою квартиру, чтобы проверить, может быть, оттуда еще не успели вынести все вещи по указке Фрэя. Несмотря на последние события мне не хотелось жить в общем доме.
Уже перед самой дверью меня посетило неприятное предчувствие – наверняка, сейчас наткнусь на полупустое пространство.
Я повернул ключ в замке и вошел – дверь как-то странно щелкнула. Никогда не замечал за ней такого. Может быть просел проем? Все вещи были на своих местах, и в тоже время меня не покидало ощущение, что совсем недавно здесь кто-то был.
Я прошел из комнаты на кухню, попутно набирая номер Фрэя:
– Ты присылал ко мне кого-нибудь?
– Только что сказал Пузику, но он не успел бы добраться. Инк, у тебя все в порядке? – великий просветитель забеспокоился.
– Пока не знаю. Потом перезвоню.
Я кружил по квартире, не понимая, что со мной. Затем заставил себя остановиться, глубоко вдохнуть и выдохнуть, замереть.
Либо у меня галлюцинации, либо слышны слабые частые щелчки, как тиканье часов, только быстрее – не секунды.
Я бросился к выходу, из-за волнения едва совладал с замком, распахнул железную дверь и тут же столкнулся с кем-то на входе, от неожиданности даже не успев вовремя перейти в боевую стойку.
На меня таращились круглые от испуга глаза вчерашних знакомых.
– А мы тебе пирожков принесли, – пролепетала Додо неуверенно.
– Быстро вниз! Шевелитесь! – я с трудом вытолкнул обеих девиц на улицу.
Как раз в этот момент наверху рвануло. Посыпались стекла с остатками жалюзи, и из моего окна повалил сизый дым.
– Вот и угостили человека пирожками, – мрачно резюмировала Рыба.
Глава 6. Ловля мальков
После того случая с коробкой Фрэй если и предлагал мне что-то доставить, то это было нечто невинное, вроде покупки определенной марки сигарет, не продававшейся в резервации, и столь же малооплачиваемое.
Я потихоньку начинал узнавать своих соседей по общежитию и товарищей по несчастью. Поначалу они меня не очень интересовали, и я скорее стремился закрыться от них и их эмоций, но все равно довольно скоро обрывки информации сложились в целостную картинку. Что-то они рассказывали сами, а то, чего не хотели рассказывать, я видел во внезапных вспышках видений. Чаще всего это были эмоционально-яркие, но очень негативные события.
Жаба был евреем, впрочем, его внешность с самого начала не оставляла в этом сомнений. На самом деле его звали Иосиф. Очень застенчивый, очень робкий, он постоянно пытался спрятаться от всего за нашими спинами. Даже за моей, хоть я тоже не бог весть какой смельчак и доставал ему в ту пору едва ли до локтя. Вопреки убеждению, что родственники довольно быстро забывают оказавшихся в резервации, каждую неделю на пропускном пункте появлялась полная женщина с корзиной еды – мать Иосифа. Она всегда плакала, но никогда не заходила в саму резервацию: некоторые стереотипы так легко не разбивались. Именно из-за ее корзин Жаба получил свое прозвище. Не то чтобы он не делился каждый раз с нами, но, по-мнению Го, делился недостаточно много и недостаточно охотно.
Спросите за что попал в резервацию этот тихий еврейский мальчик? Пожалуй, пока что этот рассказ я оставлю при себе, тем более, что ответ на ваш вопрос я тоже узнал далеко не сразу. Зато эффектно – с этим не поспоришь.
Взамен лучше расскажу за что в резервацию попал Го. У него был довольно редкий дар, можно сказать, идущий в ногу со временем. Ему подчинялась техника. Я не знал, как он это делает, да и он сам толком не понимал. Он мог починить часы одним прикосновением или точно так же завести машину без ключа, заставить автомат выдать банку газировки без денег. К несчастью (или к счастью) в резервации практически не было машин, не говоря уж о торговых автоматах. При должном обучении Го мог бы стать страшным оружием, и господа из комиссии по угрожающим здоровью нации отклонениям, ни за что не упекли бы его в резервацию, если бы не одно но… При первой же встрече Го набил морду инспектору. Я каждый раз невольно улыбаюсь, представляя эту картину – улыбка получается нехорошая. Может, мне тоже стоило подраться с Николаем – боевого духа во мне нет ни капли, но, да, это принесло бы мне огромное моральное удовлетворение.
В общем, комиссия просто побоялась связываться с Го – малолетний правонарушитель, в свои шестнадцать уже покрытый с ног до головы татуировками, главарь подростковой мотоциклетной банды, вспыльчивый и агрессивный – он мог создать больше проблем, чем принести пользы. Весы качнулись не в ту сторону.
Из родственников на материке у Го остался только пьяница-отец. Однажды я видел его на пропускном пункте. Он едва стоял на ногах, и, судя по всему, язык у него заплетался точно также, как и конечности. Он не замечал, что сын, к которому он пришел по пьяному угару, стоит напротив бледный, как мел, и едва себя сдерживает. В тот единственный раз Го сунул старику в карман свои последние деньги и едва ли не силой вытолкнул его с территории. Может быть, никто не замечал этого за его привычкой материться как сапожник, задевать и подначивать каждого, чуть что кидаться на людей с кулаками, но он стыдился, стыдился самого себя. Потому что очень отчетливо понимал, как сильно отличается от нас – детей выросших в тепличных условиях. Даже я, детдомовец, не представлял себе, что такое улица, даже я получил хоть какое-то образование, что уж говорить о Жабе, и тем более о Фрэе – золотом мальчике.
Отец Фрэя был видным политиком, главой партии, несколько раз участвовал в президентских выборах, но все как-то не срасталось. Мать – светская львица с какими-то аристократическими корнями, которые уходили так глубоко, что к ней постоянно обращались исторические музеи с просьбой выкупить что-нибудь из семейных реликвий. И Фрэй, предпочитающий урокам игры на рояле ударную установку, вставивший несколько серег в ухо и, бог весть, куда еще, не вылезающий из тяжелых армейских ботинок, вместо того, чтобы носить дизайнерскую обувь. Обычная необычная семья.
Ничего странного во Фрэе не было, разве что чуть более развитая реакция, да гипнотизирующие глаза, так завораживающе преломляющие свет, что, казалось, светятся изнутри, как хрусталь под лампой. Не было ничего странного до тех пор, пока папаша Фрэя не перешел дорогу не в том месте и не тому человеку. Его припугнули – он не поверил. И тогда на подростка обратили внимание: внешне никаких отклонений выявить не удалось, но глаза, как косвенный признак "сбоя в цепочке", говорили о том, что есть что искать. Кровь Фрэя отправили на анализ ДНК, который дал положительные результат – латентные способности. Они могли никогда не проявиться, могли быть совершенно безобидными, но они существовали. Силы, раскручивавшие государственную машину, не пожелали ее остановить – им нужно было вывести из игры нежелательную фигуру.
Фрэя определили в резервацию на самый строгий режим, хотя в его ситуации он вполне мог получить право выходить на материк, точно также как и я. Отца Фрэя сначала вежливо и ненавязчиво оттеснили с поста главы партии, потом, когда он выпустил из рук вожжи, и вовсе "попросили" выйти из нее: человек, сын которого находится в резервации, не должен портить лицо всему движению.
Мать Фрэя сначала навещала его, потом стала появляться все реже, пока не пропала. Фрэй говорил, что это наверняка произошло под влиянием отца, что они не хотят иметь ничего общего с ним.
Я сказал, что этого быть не может.
– Знаешь, еще в детском саду, – ответил мне он, – нас всей группой возили в зоопарк. Там я впервые увидел пингвинов. Они были такие неуклюжие на земле в своих фраках, переваливались с лапы на лапу, скользили на животе, но стоило им нырнуть в воду, как начинали двигаться с такой быстротой, плавностью и изяществом, что я был в восторге. Когда мы вернулись домой, я заявил матери, что, когда вырасту, хочу стать пингвином. Она долго и весело смеялась, а затем как хорошую шутку рассказала в присутствии гостей и отца на одном из своих вечеров. Ты бы видел, как заходили его желваки и побагровела шея! При гостях он сдержался, но позже вечером так орал на нас с матерью, что посуда звенела в буфете. Мы что, хотели выставить его дураком? Разве его сын идиот, чтобы мечтать стать пингвином? Она плохо занимается с ребенком! Он должен планировать карьеру юриста, адвоката или, на худой конец, врача. Отец тряс меня за плечи и орал в лицо "юристом, ты меня слышишь?!".
После этого рассказа Фрэй как-то неловко и невесело рассмеялся.
– Теперь он бы, наверно, предпочел, чтобы его сын стал пингвином, чем оказался в резервации. Такой удар по имиджу и карьере.
И все же отец провожал Фрэя до пропускного пункта, когда того переправляли в резервацию. Однажды я случайно подглядел эту сцену через эмоции друга. Мне до сих пор вспоминается последний взгляд этого человека: не хотелось бы ошибиться, но в нем была вина, много вины.
Мы были очень разными и такими похожими. Когда мы собирались в одной комнате, не обходилось без потасовок и ругани. Го задирал всех – это было в его характере. Особенно он цеплялся к Жабе – казалось, он едва переваривал этого тихоню. Жаба сносил все стоически, но за столь мученические взгляды даже мне иногда хотелось его побить. Поведение Фрэя всегда зависело от настроения, а настроение подростка имело необыкновенную амплитуду. Если он был не в духе, то сыпал язвительными фразами и умудрялся задеть любого, в другое время мог быть настолько приторно добрым, что от одного его вида выворачивало наизнанку. Иногда же становился как будто бы пьяным: балагурил, шутил и все норовил поговорить за жизнь, но у меня всегда создавалось впечатление, что это всего лишь игра на публику, и настоящего Фрэя мы никогда не видели, а, возможно, никогда и не увидим.
Я старался держаться в стороне от них, но это не очень получалось. Как-то само собой они втянули меня в свой круг: я ругался и дрался с Го, шпынял Жабу, дурачился и пререкался с Фрэем – но что бы между нами не происходило, если возникала внешняя угроза, мы разбирались с ней вместе. А угроз в общежитии, наполненном озлобленными подростками, было предостаточно.
– …а он мне говорит, гони бабки! – твердая "р" катилась по всей нашей небольшой комнате. – А я ему, смотри не подавись. Жирно будет. И сразу так ррраз захват под кадык.
Го тут же продемонстрировал прием на Жабе, который начал хрипеть и скрести руками по локтю рассказчика.
– Он зенки из орбит выпучил, ну прям как Жаба сейчас. А я не отпускаю, и крепче затягиваю – пусть помучается гад.
Я испугался, что Го действительно сейчас покрепче прижмет Иосифа – последний и так уже находился на грани потери сознания (от его ощущений даже у меня немного плыл мир перед глазами).
– Хватит, задушишь, – наконец, я решил вмешаться.
Го выпустил уже багровеющего Жабу и тут же повернулся ко мне:
– Что, жалко стало, да? – обманный удар кулака, нацеленный в живот.
Я отскочил вовремя. После этого он обычно пинал по ноге, на которую переносишь вес, уклоняясь, и ты бесформенным кулем валился на землю. Я не только уклонился, но и поймал его ногу в развороте для удара.
– Шпана! – заверещал Го. – Что, мелкий, слишком борзый стал, да?
Продолжение могло быть самым непредсказуемым, если бы в этот момент в комнату не ворвался Фрэй:
– Собирайтесь, быстро! Хорошая шабашка наклюнулась!
– Я больше не собираюсь чистить сортиры в комендантской, – окрысился Го, между тем как Жаба послушно натягивал носки и ботинки.
– Забудь про сортиры. Сейчас в порт причалит баржа, надо ее быстро разгрузить. По пятихатке на нос!
Байкер заткнулся и тоже стал натягивать ботинки.
– Что за баржа? – с сомнением спросил я. Мероприятия Фрэя с недавних пор вызывали у меня подозрения. – Сейчас почти половина двенадцатого.
– Ты думаешь, мне все доложили? Наша задача разгрузить и получить деньги. С остальным пускай разбираются сами.
– Кто разбирается?
– Эй, цыплячья грудка, закрой клюв и пошевеливай окорочками, – Го наподдал мне пинка, гоня к выходу. А Фрэй так и не ответил.
Порт в резервации и портом то назвать было трудно – единственная ржавая пристань гнила без дела, в темноте был слышен вялый плеск воды, да повсюду преследовал специфический тухловатый запах. Стикс давно уже перестал быть судоходным: река обмелела, и корабли с большим водоизмещением уже не могли по нему пройти. Дамба стала не нужна: половина ее шлюзов была открыта, город рад бы был открыть и вторую половину, но, судя по всему, они настолько проржавели, что механизм заело и створки не поднимались. Кое-какое движение еще продолжалось по обводному каналу, но это в основном были частные легкие моторные лодки, которые к резервации не приближались: во-первых, без спецразрешения причаливать нельзя – могут и огонь открыть с вышек; а во-вторых, просто небезопасно.
Если бы я знал об этом тогда… впрочем, Фрэй наверняка догадывался. У меня же кроме позднего времени, сам факт причаливания баржи к пристани в резервации не вызывал вопросов.
На причале нас встретил низенький сгорбленный китаец в черном непромокаемом плаще. Его глаза недобро блестели из-под низко надвинутого капюшона, в руках он держал фонарь, но не включал его, хотя вокруг стоял непроглядный мрак: слабый свет окон виднелся только с той стороны Стикса. При нашем появлении он прижал короткий палец к губам и прошептал:
– Тихо стоять. Ждать.
Над водой пролетел протяжный гудок начала комендантского часа. У меня от этого глубокого звука все переворачивалось внутри. Я начал ломать руки и переминаться с ноги на ногу, пока не понял, что это не мое волнение и страх, а эмоции китайца. Азиат трусил до того, что в любой момент был готов сорваться с места и бежать.
Со стороны реки раздался тихий свист. Китаец вздрогнул всем телом, а затем трясущимися руками три раза включил и выключил фонарик. Мигнул ответный огонёк, и тут же донесся плеск воды.
"Баржа" точно так же мало напоминала баржу, как и порт мало напоминал порт. Большая плоская лодка была настолько тяжело загружена какими-то ящиками, что вода поднималась ей едва ли не до середины облупленного борта. На носу стоял невысокий человек с фонарем, еще один, похоже, находился в рубке – вот и вся команда.
Наш китаец засуетился на берегу:
– Быстро разгружать. Торопиться. Не мешкать, – он почти готов был столкнуть нас в воду, чтобы мы плыли навстречу кораблю. Необходимость торопиться приводила его в панику, он оглядывался все чаще и дрожал.
Как только лодка причалила, мы получили каждый по толчку в спину, так что Жаба едва не полетел вниз со скользких шатких мостков. Человек на носу лодки тоже оказался китайцем, он что-то быстро и возбужденно лопотал на своем языке, потом зашипел на нас:
– Зиво! Зиво!
Второй китаец из рубки уже отвязывал ремни, которыми крепились деревянные ящики на палубе.
– Куда нести-то? – спросил Го, примериваясь к грузу.
Азиаты дружно на него зашикали. Тот, что с лодки, ударил его по затылку и начал тихо монотонно ругаться на своем наречии. Го хотел ответить на оплеуху, но Фрэй удержал его за локти.