Что должен оствить человек после себя на земле? Что нужно человеку для полноты счастья? Что есть подлинное творчество. Не принимаем ли мы иногда показную деловитость, стремление любыми средствами утвердить себя за истинно творческое отношение к делу, за самоотверженное служение людям?
Эти вопросы в какой-то момент со всей обнаженностью встают перед героями повести "Блуждающие токи", оказавшимися в критических, переломных ситуациях
Вильям Александров
Блуждающие токи
1
"Уже почти утро. Пора собираться в дорогу".
И все.
Больше ничего в тетради не было.
Впоследствии Ким часто думал: не повстречай он тогда своего институтского товарища Федора Хатаева, ничего, возможно, бы не случилось. Более того - встреть он Хатаева ну хотя бы днем позже, и тоже, вероятно, все произошло бы иначе, - ведь они вели уже переговоры с аспирантом физмата, который рвался к ним в лабораторию, и шеф явно был склонен взять его, велел уже принести документы.
И тут - эта встреча, такая случайная…
Ким садился в троллейбус, а Федор выходил из него, они столкнулись на подножке, и на мгновенье задержались в проходе, стиснув друг друга. В ту же секунду на них обрушилось со всех сторон:
- Ну, туда или сюда!
- Дайте дорогу!
- Нашли где любезничать!
Стоял немилосердный азиатский июль, асфальт плавился под ногами, люди выбирались из троллейбуса, с трудом отклеиваясь друг от друга, а те, что лезли в него, были исполнены мрачной решимости. Сердиться на них не имело смысла.
- Ладно, - сверкнул Хатаев своей белозубой улыбкой, - проеду с тобой до кольца.
Он шагнул назад, и дверь тут же сомкнулась за ним с натужным скрипом. Троллейбус качнулся, поехал дальше. Слегка действуя своим мощным плечом, Федор пробился в угол, за ним прошел Ким. Здесь было немного свободней, и - хотя дышать все равно было нечем, а решетчатый пол, словно палуба, то и дело уходил из-под ног - они могли рассмотреть друг друга.
Федор был все такой же - красивый и крепкий, с мужественным открытым лицом. Весь его вид - туго облегающие брюки, светло-серая лавсановая рубашка с высоко закатанными рукавами, из-под которых выпирали шарами смуглые мышцы,
- все говорило о чувственном довольстве жизнью. Ким всегда, еще в институте, с доброй завистью поглядывал на этого пария - от него исходила такая могучая земная сила. Только глаза немного его портили - водянисто-голубоватые, они казались слишком невыразительными на таком лице.
Вот и сейчас он смотрел в лицо Киму, а впечатление было такое, будто он пытается разглядеть что-то за его спиной.
- Ну, как ты, Кимуля? Где ты? - Он назвал Кима забытым институтским прозвищем, и от того ли, или от чего-то другого защемило на сердце.
- В НИИ - пять, - сказал Ким, - Лаврецкого. Лаборатория блуждающих токов.
- Да что ты! - удивился Федор. - Моя первая любовь. Дипломная была по блуждающим… Ты помнишь?
Ким помнил. О работе Федора много тогда говорили, даже направляли ее куда-то для практического применения. Но потом Федору предложили должность заместителя начальника в группе наладки высоковольтной аппаратуры, и он пошел, хотя это не имело никакого отношения к блуждающим токам.
- Ты ведь, кажется, по наладке работал?
- А… Было дело. В самом начале. Потом на эксплуатации - начальником подстанции, а лотом уже на новой гидросистеме - слыхал? Целый комплекс с одного пульта. Начальником смены.
- Смотри ты! И сейчас там?
- Да нет. - Федор как-то неопределенно взмахнул рукой, и глаза его вдруг сделались злыми. - Дур-рак один под напряжение полез… Ну и… - Он снова взмахнул рукой, на щеках выступили желваки.
- Где сейчас?
- Пока нигде. Так… Вольный художник. - Он опять ослепительно улыбнулся. - Хочу материалы кое-какие добить для диссертации. Посидеть надо, подумать. Так ведь заедает текучка, оглянуться не успеваешь - а там и зима катит в глаза.
- Это верно, - сказал Ким, изо всей силы упираясь руками в поручень, чтобы сдержать давление прибывающей людской массы. - Ведь сколько уже прошло?
- Да вот скоро семь будет. Семь лет!
- Семь лет… - с некоторой грустью повторил Ким. Он изловчился и, не отнимая руки от поручня, сгибом локтя отер пот со лба. Тяжелые капли висели на бровях.
- Давай поменяемся местами, - сказал Федор, - тебя там совсем задавят.
- Ничего…
Но Федор прошел на его место, и Ким, защищенный широкой спиной, перевел дыхание. Он оттянул прилипшую на груди рубашку, и подул внутрь, чтобы хоть на мгновение ощутить прохладу.
- Ну и душегубка, - помотал головой Ким. - По-моему, подогрев еще шпарит. Пол горячий.
- А как же! Реостаты ведь не выключаются. Гениально придумано - специально для нашего климата!
- А что! Вдруг заморозки в июле. Все-таки Средняя Азия…
- Вот именно, - усмехнулся Федор. - Послушай, Ким, а что, если мне к вам податься - по старой памяти. У вас места есть?
- Было одно - старшего лаборанта, но шеф уже, кажется, договорился. А ты пошел бы?
- Пошел. Все-таки моя тема.
- Жаль… Немного бы раньше.
- А ты поговори со стариком. Он ведь, кажется, ни" чего?
- Отличный старик. Настоящий ученый. И мужик настоящий.
- Может, попробуешь?
- Ну, что ж, давай. Только сразу надо, не откладывать. Выходим?
Они уже въезжали на кольцо. Троллейбус качнулся в последний раз, двери разъехались, и плотная масса людей стала вываливаться из машины.
- Да… - перевел дух Федор, когда они, наконец, очутились снаружи. - Дилижанс двадцатого века! И все-таки, знаешь, у этих троллейбусов летом есть одно преимущество - после них на улице кажется прохладней…
Они вошли в скверик на остановке, присели под деревом. Ветви огромной чинары нависали над ними, и пятнистая тень колыхалась у ног.
- Ну что, пойдем? Во-он наш институт, видишь - зеленая крыша?
- Слушай, Кимуля, попробуй сначала сам, без меня, а? Знаешь, лучше, по-моему, так будет - и он тебе сможет на полную откровенность, и ты - ему. А?
- Ладно, - сказал Ким, - жди здесь. Или нет, пойдем. Там подождешь, внизу. Вдруг он захочет тебя увидеть.
Они обогнули площадь, прошли двумя глухими, пыльными переулками - ими пользовались немногие, в основном сотрудники института, и вышли к невзрачному Двухэтажному дому с поблекшим грязно-розовым фасадом, на котором местами вздулась штукатурка.
Только сейчас, представив все это глазами Федора, Ким вдруг почувствовал, каким обшарпанным выглядит их здание. Вот уж который год обещают дать новое помещение, каждый раз - вот-вот, но в последний момент все ломается. Но Федор, кажется, ничего не замечал. Он вошел вместе с Кимом в крошечный вестибюль, куда явственно доносились запахи самодельной кухни, вежливо поздоровался с вахтером и уселся на диванчик возле пустующей раздевалки.
- Ну, я пошел, - сказал Ким. - На вот тебе "Науку и жизнь", мощная статья о лазерах. Посмотри.
Но статью о лазерах Федору прочитать так и не удалось. Ким возвратился неожиданно быстро, у него было какое-то растерянно-таинственное лицо.
Он сел рядом и затянулся сигаретой. Федор напряженно смотрел на него, а он все курил, загадочно улыбаясь, и молчал. Вдоволь насладившись ожиданием Федора, он сказал наконец:
- Старик, кажется, клюнул. Велел принести дипломную работу и документы. Завтра чтоб все было здесь.
- Иди ты!
- Ну, вот… Я же говорил - мировой старик. Сначала развел руками - вакансий нет. Потом вернул меня, стал расспрашивать.
…На следующий день Федор принес свою дипломную работу, а еще через два дня был зачислен на должность младшего научного сотрудника.
2
Федору достался хрупкий секретарский столик с одним ящиком и вылезающими из шипов ножками - другого в отделе пока не было. Когда Федор с трудом втиснулся в него и угрожающе хрустнула под ногами поперечная планка, Женя Буртасова, хмуро наблюдавшая из своего угла за всей этой сценой, вдруг сказала:
- Давайте меняться столами. - Спасибо, - улыбнулся Хатаев, окинув взглядом ее огромный двухтумбовый стол, а заодно и ее щуплую угловатую фигурку. - Спасибо. Но он меня вполне устраивает.
- Он вас - может быть, - отчетливо проговорила Женя. - Но вы его явно не устраиваете.
Она склонила голову над расчетами и больше не поднимала ее в течение дня.
- Острая девица, - пожаловался Федор Киму, когда они вышли покурить. - Как бритвой режет.
- Есть немного, - улыбнулся Ким. - Но ты не обращай внимания. Это так - под настроение. А вообще - умница и феномен, такие расчеты делает - закачаешься.
- Не люблю феноменов, - поморщился Федор. - Особенно женщин. Впрочем… Слушай, а этот, что у окна сидит, возле установки?
- Жора Кудлай? Чудный парень, золотые руки. К тому же альпинист, боксер и песни как поет!..
- Тоже закачаешься? Тебя послушать, так тут сплошь таланты.
- А ты думал! Старик кого попало не берет. Ему изюминку подавай.
- Лестно слышать. Во мне, значит, он тоже что-то нашел?
- Несомненно. Ты, может, еще и сам не знаешь, что он из тебя вытащит.
- Слушай, Ким, а вот из этого бритоголового бугая он тоже чего-то вытаскивает?
- Балда ты. Эта бритая голова стоит десяти энциклопедий. Учебник Гурьева по слабым токам помнишь?
- Еще бы. До сих пор в печенках сидит. А что?
- Ничего. Просто этот бритоголовый бугай и есть Вадим Николаевич Гурьев.
Глядя на остолбеневшего от удивления Федора, Ким расхохотался. Он хохотал так весело и заразительно, что проходивший мимо них парень в комбинезоне с мотком провода на плече тоже заулыбался.
- Ну, брат, - присвистнул Федор, - после этого ты меня уж ничем не удивишь, даже если скажешь, что этот конопатый в комбинезоне - сам академик Ландау.
- Нет, Федор, нет, - продолжал смеяться Ким, - это всего лишь наш монтажник Ильяс, но, поверь, тоже отличный парень.
- Не сомневаюсь. Ладно, хватит, пойдем работать.
Они вернулись в отдел, и Федор принялся сосредоточенно изучать машинописный том, который дал ему для начала профессор Лаврецкий. Время от времени он отрывался и поглядывал поверх книги то на Гурьева, то на Женю, сидевшую в углу напротив. Однажды он неосторожно задержал на ней взгляд и вдруг встретился с ее насмешливыми глазами.
Больше он в ее сторону не смотрел.
3
День, как правило, начинялся звонком из диспетчерской аварийной службы. По просьбе лаборатории диспетчер сообщал о каждом повреждении электрического кабеля и газовых труб в районе города.
Жора Кудлай записывал а журнал все подробности. Потом он галантно произносил: "Мерси, мадам", или "Сэнк ю вери мач", или "Спасибо", - в зависимости от важности сообщения. Игривое "мерси" означало, что повреждение к блуждающим токам скорей всего не имеет никакого отношения - речь идет о механическом обрыве или электрических перегрузках. "Спасибо", сказанное серьезно и коротко, чаще всего давало знать, что надо заводить лабораторную передвижку.
В этот раз Жора даже не сказал "спасибо". Он хмуро буркнул что-то невразумительное и тут же подошел к столу Гурьева.
- Вадим Николаевич, вот здесь.
Он развернул карту. Гурьев склонил над ней тяжелую бритую голову, определил квадрат, протянул руку вправо, где стояли в ящиках строго рассортированные карточки, и, не глядя, вытащил пачку, находившуюся под буквой "К".
- Надо ехать, - сказал он, едва взглянув на одну из карточек. - Шеф был прав - они растекаются здесь, как будто их тянет магнитом. Что-то есть. Кто поедет? Вы, Ким Сергеевич?
- Обязательно, - кивнул Ким, он уже собирал бумаги со стола.
- Евгения Павловна?
- Я, пожалуй, останусь, - отозвалась Женя, - хочу закончить расчеты.
- Хорошо. Будьте добры, прислушивайтесь к телефону. Так. Георгий Максимович, предупредите, пожалуйста, шефа, что мы выезжаем через пятнадцать минут.
Гурьев направился к выходу, и тут впервые подал свой голос Федор.
- Простите, Вадим Николаевич, нельзя мне поехать с вами?
- Что, надоело уже? - кивнул Гурьев на толстенный том, раскрытый по-прежнему где-то на первых страницах. - Ну, ничего, не тушуйтесь, все мы прошли через это евангелие - таков порядок.
- Я не жалуюсь - что вы! Просто хочется посмотреть… так сказать, воочию.
- Ну что ж, пожалуйста. Место есть. Поедемте.
Они вышли во двор, где Ильяс уже снимал чехол с автофургона, оборудованного специальными приборами. Он открыл двустворчатые дверцы сзади и, приветливо улыбаясь, пригласил всех:
- Прошу, садысь. Карета подано.
Они забрались внутрь - Кудлай, Ким и Федор. Вадим Николаевич сел на переднее сиденье, рядом с водителем. Когда к рулю сел все тот же Ильяс, Федор удивился:
- Так он что - и шофер?
- И монтер, и шофер, и повар, когда надо. Вот в горы поедем - он такой плов сготовит - пальчики оближешь!
Ким еще долго распространялся о достоинствах Ильяса, а Федор посмеивался - его забавляло это свойство Кима: расхваливать всех людей на свете.
Места в фургоне было мало, они сидели на узкой скамеечке, тесно прижавшись друг к другу - все вокруг было занято приборами, смонтированными повсюду - на стенках, на полу и даже на потолке. Федор с интересом разглядывал диковинные счетчики, самописцы, индикаторы.
- Это что - из Москвы такую прислали?
- Что вы! Единственная, можно сказать, в Союзе, а может, и в мире. - Жора с гордостью похлопал по пластмассовому пульту. - Сами делали, по проекту шефа.
Они выехали на шоссе и помчались в сторону пригородов, где были сосредоточены крупные заводы. Впереди открылись горы. Они вздымались снежными громадами по ходу машины, и впечатление было такое, что улица ведет прямо в горы.
- Как близко. Кажется, рукой подать!
- Километров семьдесят, - сказал Кудлай. - А до тех синих - все сто будет.
Они зачарованно глядели в узкое застекленное окошко, прорезанное в передней стенке фургона. Машина шла на большой скорости, но движение почти не ощущалось - дорога была хорошая, да и амортизация, по-видимому, действовала превосходно. Федор спросил об этом Кудлая, который, судя по всему, был главным специалистом по передвижной лаборатории, и тот, поблескивая черными, как сливы, глазами, принялся рассказывать об удивительной системе амортизации, придуманной специально для этого фургона и позволяющей сохранять в целости сложные приборы.
- К нам из Киева приезжали, из Ленинграда, из других городов - чертежи снимали. Хотят у себя такие же лаборатории оборудовать, - рассказывал Кудлай. - Но только ни к чему все это. Мы, конечно, все им дали, объяснили, но вряд ли такая получится - это ведь уникальная, единственная, можно сказать, в своем роде.
- Сами делали?
- Сами. И конструировали сами под руководством Игоря Владимировича….Совершенствуем все время, меняем, добавляем… В каждом городе иметь такую - слишком дорого. Это уж нам в виде исключения разрешили. Да и то, по правде говоря, если б шеф из своих не добавлял, - ничего б не вышло.
- Свои вкладывал? Из зарплаты? - переспросил Федор. - Ну, это все так говорят.
- Все? Ты старика не знаешь. Ученый он до мозга костей…
- Не спорю.
Машина свернула с шоссе, поехала по узкой, извилистой проселочной дороге, и тут только Федор смог оценить значение особой амортизации - колеса прыгали по ухабам, а кузов словно бы плыл по волнам.
Они выехали на открытое пространство, и впереди Федор увидел строения промышленного комплекса - похоже было, что там находится крупное предприятие.
А здесь, поближе, была какая-то канава, ее рыли несколько человек, они были по плечи в земле, - виднелись только их головы, присыпанные красноватой глиной: она сыпалась с откосов, вырастающих по краям канавы. Возле откосов стояли люди. К ним и подкатила машина.
- Приехали, - сказал Ким и нажал кнопку возле сидения. Что-то щелкнуло, и двустворчатые дверцы распахнулись сами.
Они спрыгнули, и тут же, вслед за ними, подъехал потрепанный "Москвич". Он остановился рядом с насыпью, открылась дверца, и профессор Лаврецкий - в сером плаще, в летней шляпе, надвинутой почти на самые глаза, - шагнул на свежую насыпь и, не обращая ни на кого внимания, стал опускаться в канаву. Он скрылся почти совсем - только верхушка его шляпы виднелась, а затем и она исчезла, - по-видимому, он пригнулся или присел там, в канаве. Затем он снова появился. Легким, совсем не старческим шагом выбрался наверх и, отряхивая руки, сказал, обращаясь к Гурьеву:
- Весьма характерный случай. Поглядите, Вадим Николаевич, съело кабель начисто. Будто зубами выгрызло.
Гурьев тоже стал опускаться в канаву, но делал он это более осторожно, чем шеф. Его тучная фигура еще долго колыхалась над насыпью. Грузно переставляя ноги в тяжелых старомодных ботинках, он спустился, наконец, на дно, увлекая за собой комья земли.
- Да-а… - послышалось снизу, и в этом протяжном, взволнованном возгласе можно было уловить не только удивление, но и некое профессиональное удовлетворение. - Значит, все-таки вытягивает их отсюда, тянет… Игорь Владимирович, помните прошлый случай, ведь почти на том же месте, а сколько прошло? Сколько прошло, Георгий Максимович? - крикнул он Кудлаю.
- Года еще нет, - отозвался Жора, - месяцев десять, а то и меньше. Разворачиваться?
- Конечно! Охватывайте район примерно пятьсот на пятьсот. Нет, вы поглядите только, как его размочалило!
Ким и Федор тоже спустились в канаву и с любопытством разглядывали разъеденную, словно вытравленную кислотой оболочку кабеля, обожженную и оплавленную в том месте, где произошло замыкание.
- Видал, - шепнул Ким Федору, - а ведь года еще не прошло…
Жора Кудлай принялся разматывать провода контрольных датчиков, и в это время к ним подъехала еще одна легковая машина, из нее вышли трое, и все стали здороваться с профессором Лаврецким.
- И опять мы встречаемся на том же месте, - с невеселой улыбкой проговорил крупноголовый человек, пожимая профессору руку. У него была одышка, он с присвистом втягивал в себя воздух. - Что же это такое, Игорь Владимирович?
Профессор Лаврецкий снял очки, стал протирать их белоснежным платком. Близоруко щурясь, он посмотрел на своего собеседника, и было непонятно - то ли он ободряюще улыбается, то ли досадливая гримаса изменила его лицо.
- Не скажу наверняка, но мне кажется, мы нащупали здесь некую закономерность… Прошлый раз мы только предполагали, помните, я говорил вам. А теперь это уже почти уверенность. Нужно произвести замеры, обработать данные, и, я думаю, вскоре мы сможем сделать некоторые выводы.
- Послушайте, о чем вы говорите?! - вмешался в разговор хмурый мужчина в темно-синем костюме. - "Почти", "некоторые", "предполагали"… В третий раз на протяжении года цеха останавливаются, а вы только собираетесь делать "некоторые" выводы!
- Это директор комбината, Игорь Владимирович, - сказал тот, с одышкой, - и, естественно, он волнуется. Что вы можете сказать о данном случае?
- Авария самая обычная, - все так же успокоительно и мягко улыбаясь, проговорил профессор. - Полагало, что аварийщики ликвидируют ее в обычные сроки…. Что же касается научного аспекта проблемы, тут, я повторяю, мы близки к разгадке и, надеюсь, поможем решить ее радикально.