Профессор говорил хорошо поставленным размеренным голосом, в его богатом оттенками вибрирующем баритоне слышались то сочувствующие, то иронические интонации, привычные, видимо, для человека, постоянно читающего лекции, но именно это еще больше обозлило директора.
- Стало быть, наша авария для вас недостаточно примечательна?! Какую бы вы предпочли, если не секрет?
- Ну зачем же так, Алексей Петрович, - миролюбиво вмешался полный, - профессор Лаврецкий большой ученый, он хочет избавить человечество от блуждающих токов вообще и от всех неприятностей, с ними связанных, а для этого ему нужен обобщающий материал. Вы должны понять друг друга.
- Я уважаю науку, но пусть она служит людям, - мрачно сказал директор.
- Прежде чем избавлять человечество от блуждающих токов вообще, не мешало бы избавить наш комбинат от аварий. А потом - пожалуйста, думайте обо всем человечестве.
- Понимаю ваше беспокойство, - наклонил голову Лаврецкий, - поверьте, мы делаем все, что можем. Но - каждому свое. От сегодняшней аварии вас избавят аварийщики. От завтрашней - постараемся мы.
- От завтрашней! - опять вскипел директор. - Между прочим, эта авария тоже была завтрашней. Да, да, - только вчера. Не мешало бы большим ученым подучить диамат. А заодно проработать постановление о связи науки с жизнью. Сидит ваша лаборатория у нас вот где, - он похлопал себя по шее. - Жрет она народные денежки, а отдачи от нее… - Он безнадежно махнул рукой и пошел к аварийщикам.
- Не обращайте внимания, - сказал полный, - у него план под угрозой, а тут такое дело… Нервничает.
- Товарищ науку воспринимает как подсобное мероприятие, - впервые подал голос Федор. Они с Кимом все еще находились в канаве и оттуда слышали весь разговор, - Такому дай волю - он прихлопнет, все исследовательские институты - хватит жрать народные денежки!
- Что ж, и его понять можно, - задумчиво, как бы самому себе, проговорил профессор. - План вещь серьезная, а аварии следуют одна за другой.
- Чтобы его утешить, можно дренажную станцию поставить.
- Давно поставлена, - отозвался Гурьев, до сих пор не принимавший участия в споре. Он молчаливо руководил развертыванием передвижной лаборатории, указывал, в каком направлении тянуть провода, где зарывать в землю датчики. Но при этом продолжал внимательно следить за ходом разговора.
- Только не в этом месте. - Тут же заранее не определишь… Почему-то вдруг стало выносить здесь… Вот если бы мы могли заранее узнавать, где начинается наибольший вынос металла…
- Федор Михайлович, - обернулся Лаврецкий к Федору, - Вы ведь занимались определением места таких станций. Не так ли?
- Да, приходилось, - сказал Федор.
- А не взялись бы вы за разработку этого вопроса с точки зрения системы предупреждения? Производственники спасибо скажут - реальная помощь. И для проблемы в целом не последнюю роль сыграет. Как вы на это смотрите?
- Что ж, можно попробовать, - сказал Федор. - Подумать надо.
- Подумайте. И через несколько дней приходите ко мне со своими соображениями. Обсудим.
Спустя неделю Лаврецкий вызвал Федора к себе и долго беседовал с ним. А еще через некоторое время ученый совет института утвердил Федору самостоятельную тему. Профессор Лаврецкий взял над ним личное шефство.
4
Они сидели на деревянном помосте на берегу канала, и под ними, под самыми их ногами, выгибаясь, словно лоснящиеся спины каких-то морских чудищ - моржей или тюленей, - проходили волны. Это, конечно, Женя придумала - насчет тюленей. Она сидела с краю, у самых перил, глядела на город, словно догорающий в предвечерней дымке, на воду, медленно и беззвучно проходящую внизу, и вдруг сказала:
- Смотри, Ким, как будто огромные тюлени выгибаются внизу…
По правде говоря, никаких тюленей он там не увидел. Да и глядел он в тот момент в сторону кухни, откуда Федор с помощью Ильяса тащил расписное блюдо с шашлыком и бутылки.
Это была первая получка Федора, и он уговорил всех поехать сюда, отметить событие. Он сам все организовал, подогнал к шести часам маленький автобус, и когда они приехали сюда, все было уже подготовлено: столы накрыты, плов заказан, и даже коньяк стоял в ведерке со льдом, хотя в магазинах коньяка нигде не было. Даже видавший виды Жора Кудлай только развел руками и изрек: "Экс унгве леонем!" Переход на латынь означал высшую степень удивления.
Они все оглянуться не успели, как очутились на этом деревянном помосте, в окружении огромных чинар, бог знает когда посаженных здесь, на берегу реки, в самом прохладном, пожалуй, месте города, если вообще можно говорить о какой-то прохладе в середине азиатского июля.
И все-таки здесь было легче дышать. Они всей кожей, всеми порами тела ощущали, как перекатываются через помост волны охлажденного воздуха. И это было так благостно, так приятно, что никому даже двигаться не хотелось. Они сидели разморенные, расслабленные и глядели, как Федор ловко расставляет перед ними тарелки, пиалушки, бутылки… Он был возбужден и полон знергии. Казалось, жара совсем не влияла на него, а если и действовала в какой-то степени, то лишь возбуждающе - легко и пружинисто он переносился с одного конца помоста на другой, исчезал неожиданно и так же неожиданно появлялся то со стопкой горячих лепешек, то с сигаретами, то с блюдом ювелирно нарезанного лука, словно тончайшее кружево белыми кольцами вздымающегося над тарелкой. При этом подавал он все такими шикарными размашистыми жестами, так обаятельно улыбался, и все его худощавое красивое лицо дышало таким нескрываемым удовольствием, что пораженный Гурьев воскликнул в какой-то момент:
- Послушайте, да ведь у вас талант!
- Спасибо, Вадим Николаевич, только боюсь, не тот, что нужен в лаборатории Лаврецкого.
- Заблуждаетесь, - покровительственно тронул его за рукав Гурьев, - именно этого нашей лаборатории не хватало…
- Что вы имеете в виду, Вадим Николаевич? - уязвлено откликнулся с другого конца Жора Кудлай. - Ильяс, - крикнул он, - нас с тобой пытаются дисквалифицировать.
- Непонятный дело, - мрачно проговорил Ильяс, стоя за спиной Федора в качестве подручного, - совсем непонятный дело.
- Успокойтесь, друзья, видит бог - никто не умаляет ваших достоинств, - Гурьев поднял вверх руки, - но, поймите меня правильно, катализатора нам не хватало… Не так ли, Ким Сергеевич?
- Пожалуй, - сказал Ким и посмотрел на Федора. Он был доволен, что так быстро и легко тот входил в их компанию, и в то же время что-то похожее на зависть терзало его, - нет, никогда бы не сумел он так, ничего бы у него не получилось.
- Ладно, хватит тебе, - крикнул он Федору, - садись и перестань бегать.
Но Федор лишь обаятельно улыбнулся и тут же умчался снова, чтобы через секунду появиться со свежими лепешками в другом конце стола.
- Вадим Николаевич, вы же старший, - взмолился Ким, - возьмите дело в свои руки!
Но порядка не было. Все время чего-то кому-то не хватало, и Федор без конца срывался с места. Ким постучал ножом по пиалушке, и когда шум немного утих, торжественно объявил:
- Слово имеет Вадим Николаевич Гурьев. Федору Катаеву сидеть на месте и слушать.
Гурьев укоряюще посмотрел на Кима, покачал головой, но все-таки встал, откашлялся и, опершись о стол руками, приготовился говорить. Легкий, дачного типа, пластиковый столик скрипнул железными ножками по доскам настила и едва не опрокинулся под тяжестью его тела. Хорошо, что Ильяс успел прихватить столик рукой.
Все опять развеселились.
- Пардон, месье, - кричал Жора Кудлай, - пока мы тут выясняли отношения, вы, по-моему, не теряли времени даром.
- Вадим Николаевич, рассчитывайте нагрузку по учебнику Гурьева. Хотите логарифмическую линейку?
Даже Галочка, секретарша Лаврецкого, сидевшая по левую руку от Жоры Кудлая, засмеялась и погрозила Гурьеву пальцем. Только Женя по-прежнему молча смотрела в воду.
Гурьев поднял руку.
- Дорогие друзья, - сказал он невозмутимо, и от его низкого бархатистого голоса как-то сразу стало уютно и покойно на душе.
- Рассчитывать нагрузки, конечно, надо. Это бесспорно. Но ведь в том и заключается преимущество молодости, что она иногда поступает нерасчетливо. В девяти случаях ошибается. Ушибается. Бывает больно. Но в какой-то один раз, в десятый, а может быть, Б двадцатый, она вдруг делает открытие, переворачивает вверх дном все расчеты, все, что казалось незыблемым и вечным с давних пор. - Гурьев обвел всех глазами, увидел внимательные, даже напряженные лица и чуть улыбнулся. - Так вот, я и предлагаю первый тост - за тех, кто дерзает, кто иногда поступает вопреки установленным правилам и побеждает. К нам пришел новый товарищ, он еще новичок в нашем деле, ему еще постигать азы, и постигать их, конечно, надо. Но пусть не гипнотизирует его учебник Гурьева, пусть в какой-то момент он превысит установленные нагрузки и опрокинет что-то в науке. Это будет лучшей наградой для его учителей. Итак - за дерзость! В науке, конечно…
Тост всем понравился. Тянулись через весь стол, чтобы чокнуться с Хатаевым, а тот встал, широко расставил крепкие ноги, далеко вперед выбросив руку с бокалом, и на лице его, таком открытом и ясном, сияла наивная и трогательная в своей растерянности улыбка.
- Спасибо. Большое спасибо… - говорил он и чокался с каждым.
Они выпили еще за дружбу, за блуждающие токи, потому что если бы их не было, то не собрались бы они все вместе под одной крышей.
Ким сидел в другом конце стола, рядом с Женей. И когда он потянулся через весь стол, чтобы достать до руки Федора, он вдруг почувствовал на себе ее взгляд и оглянулся.
- За меня тоже - ладно? - попросила она, прищурившись, и непонятно было, смеется она или досадует на что-то.
Но Федор подошел к ним сам. Он перелез через все препятствия, через все ноги, стулья, поцеловал руку Жене, обнялся с Кимом, и в глазах его заблестели слезы.
- Старик, - проговорил он сдавленно и сжал Кима за плечи с такой силой, что у того что-то хрустнуло, - вы даже сами не знаете, какие вы все тут есть люди… - Он обвел всех горящим, немного блаженным взглядом и вдруг сказал негромко, но страстно и сильно:
- Послушайте, а давайте-ка выпьем за того, кто собрал вас всех вместе, Таких ребят, ведь это же надо особый дар иметь…
- Здоровый парень, а быстро забурел, - негромко сказал Жора, но голос у него был густой, низкий, вей услышали, и Федор услышал. Он вскинул голову и блаженно улыбнулся.
- Вы думаете, я пьян? Да ничего подобного. Поймите, я говорю - пока нет шефа, давайте выпьем за него - отличный все-таки старик, если сумел собрать под одной крышей всех вас.
- Теперь уже не вас, а нас, Федор Михайлович, - сказал Гурьев. - Привыкайте.
- Верно. Хотя, знаете, я в общем-то не имею еще на это права.
- Как так?
- Дело в том, что…
- Ну, понесло! - уже во весь голос вмешался Жора. - Так, может, выпьем все-таки за Лаврецкого, а потом уж будете выяснять "нас" или "вас"!
- Да, конечно. За Старика. Чудесный Старик.
Они выпили снова, и тут Федор заметил, что коньяк стоит у Гурьева нетронутый, а отпивает он из высокого фужера минеральную воду.
- Вадим Николаевич, - окликнул он Гурьева. - Что же вы?! Не ожидал!
Он подошел к Гурьеву и поднял его рюмку с коньяком.
- Прошу вас, за шефа! Как-то нехорошо пить воду под такой тост.
И вдруг Ким почувствовал неловкость за Федора. И тот, видно, сам тоже почувствовал. Стало тих". Тихо до неприятности.
- Ничего, Игорь не обидится. Я всегда так, Федор Михайлович, - это всем известно.
- Простите, не знал, - Федор виновато оглянулся. - Что значит чужеродный элемент в отлаженной системе.
- Ну, это вы напрасно, - сказал Гурьев. - Вы включились в нее легко. Я бы даже сказал - кстати.
- Не уверен. - Федор как-то помрачнел, снова окинул все вокруг быстрым взглядом и, убедившись, что на них уже перестали обращать внимание, присел рядом с Гурьевым. - Знаете, как раз об этом я хотел поговорить… - Он замолк, стал прикуривать, потом глубоко затянулся несколько раз, выталкивая дым вбок, чтобы не обкуривать Гурьева. Тот терпеливо ждал.
- Понимаете, - проговорил наконец Федор, - по-моему, я оказался здесь довеском, ненужным довеском там, где все на своих местах.
- Почему вы так решили?
- Видите ли… Меня хорошо приняли. Я почти как свой… Но - почти, понимаете?
- Оно понятно… Время, дорогой мой, время… Только оно убирает это "почти". Вы слишком торопитесь.
- Может быть. - Федор вздохнул. - Но, понимаете… То, что я имею в виду, и время не сотрет.
- Что?
- Вы все занимаетесь коренной проблемой. Создаете универсальную систему защиты. Так?
- Так.
- А мне предложено заниматься решением частной задачи.
- Положим, не совсем частной.
- Вы знаете? Ну, тем более… Система предупреждения…
- Что ж тут плохого? Наоборот! В ближайшем будущем вы сможете дать практический результат на базе наших исследований.
- Я не говорю, что это плохо, Вадим Николаевич, я понимаю значение и пользу этого направления, но… Как бы вам сказать, мне очень не по себе оттого, что… - Федор поднял глаза, и Гурьев увидел совершенно ясный, оценивающе холодный взгляд, - мне кажется, шеф не видит во мне ученого.
- Ну, вот это уж вы напрасно, - пророкотал Гурьев и опять налил себе в фужер шипучей минеральной воды, - уж это, смею вас заверить, сущая чепуха, мой дорогой! Я немножко лучше вас знаю Лаврецкого, мы с ним всего лишь лет сорок знакомы. Если бы он в вас не видел ученого, он бы вас близко к лаборатории не подпустил! Можете быть в этом уверены.
- Хорошо, предположим, вы правы. Но почему же он все-таки меня выбрал для этого дела? Меня - новичка?
- А вам не кажется, дорогой, что вы напрашиваетесь на комплименты?
- Бросьте, Вадим Николаевич, я же серьезно.
- Ну, если серьезно, тогда вот вам. Первое… - он поднял левую руку и стал демонстративно загибать пальцы, - вы только что с производства и не успели, так сказать, затеоретизироваться. Второе: институт все время упрекают в отрыве от практики, то одна, то другая лаборатория оказывается под угрозой ликвидации. Третье: это направление - как раз то, что может дать на первых порах наибольший практический эффект. Четвертое: у вас дипломная работа была посвящена близкой теме. И пятое- вы энергичны, предприимчивы и явно способный организатор, чему свидетельство наше пребывание здесь, в данный момент, в этом райском уголке, посреди знойного пекла нашего лета.
Все пальцы были загнуты. Гурьев поднял вверх руку, сжатую в кулак, и потряс ею в воздухе.
Но Федор, глядя на нее, лишь грустно усмехнулся.
- Звучит мощно. Но, по правде говоря, у меня поджилки трясутся. А может, я вовсе не потяну это дело?!
- Не тушуйтесь, дорогой мой! - Гурьев похлопал его по плечу и ободряюще улыбнулся. - А мы-то зачем существуем, по-вашему?!
- Спасибо вам всем, - сказал Федор. - Вы, кажется, рассеяли мои сомнения.
- Не за что! - вдруг вмешалась Женя. - Друзья обязаны помогать в беде.
- Она говорила громко и весело, глядя на Хатаева прищуренными, остро поблескивающими глазами. И неясно было - издевается она или просто захмелела. - А сомневаться вы не должны. Настоящий человек не сомневается. Он действует. И идет вперед. Только вперед.
5
До Дворца пионеров Ким и Женя доехали последним трамваем. Дальше пошли пешком - никакого транспорта уже не было. Они шли по пустынным, безлюдным тротуарам, залитым синеватым неоновым светом витрин, и Киму казалось, что бредут они по какому-то чужому, незнакомому городу - так странно выглядели давно исхоженные улицы.
И оттого ли, от выпитого ли вина, он вдруг ощутил неведомую для себя легкость, свободу говорить и делать все, что давно просилось в душе.
- Слушай, Женя, а отчего ты его все время задираешь? - сказал он, хитровато улыбнувшись, и по тому, как быстро и вызывающе спросила она: "Кого?", он понял, что Женя, конечно же, прекрасно знает, о ком он спрашивает.
- Какая муха тебя укусила, не пойму, ведь хороший он парень…
- Ты уверен?
- Конечно. Посмотри, как потянулись к нему все наши. А ведь это кое-что значит…
- Ах, Кимушка, - она ласково погладила его по голове, - с твоим бы сердцем не в лаборатории, а у господа бога в штате работать… Ангелом!
- Почему?
- Уж очень ты во всех людей на свете "влюбленный", как говорил герой одной оперетты.
- При чем тут оперетта?
- Ну, это я так… - она притронулась к его руке, - ты не обижайся. Ты очень хороший, Кимуля, и всех других представляешь такими же…
- Да ничего подобного! - Он сердито тряхнул головой. - У каждого свое, что ж, я не вижу! И у Федора есть недостатки, но ведь он умеет увлекать людей, зажигать их на что-то общее - разве плохо?
- Нет, отчего же! Очень ценное качество… А почему, собственно, ты решил, что я его задираю?
- Что ж, я не вижу! Это все видят. Тебя прямо током бьет, когда он говорит что-нибудь.
- Заметно?
- Еще как!
Она стала вглядываться в лицо Кима, потом засмеялась.
- Да нет, ты просто влюблен в своего Хатаева. А впрочем, не люблю тостов. Особенно в присутствии начальства.
- Но ведь Федор…
- К черту. Хватит о нем. Послушай лучше. Слышишь? - Женя остановилась. Легкий, едва уловимый гул шел, казалось, от стен домов, вдоль всей улицы.
- Что это? - спросил Ким, удивленно прислушиваясь.
- Не знаешь? Витрины гудят. Неон… А вот это - тихо-тихо так звенит. Знаешь?
- Нет, - признался он, - не знаю.
- Эх, ты, горожанин. Вода журчит в арыках, по краям.
- Да, в самом деле. Я ведь никогда и не замечал.
- Днем ничего этого не услышишь. А я ночами люблю слушать. Я, когда маленькая была, часто ночами по улицам ходила - мама в театре костюмершей работала. В войну это было. Дома зимой холодно. Пойду с ней в театр, завернут меня в ковер, и греюсь, пока спектакль не кончится… Идем с ней обратно, тихо, никого нет… страшно… Потом привыкла. С тех пор люблю ночной город. Есть в нем что-то, знаешь, от раскрытой души человека… Бывает же - раскрывается тебе душа человека. Знал ты его, знал, даже на работу каждый день с ним ходил, разговаривал, ел, пил вместе, и вдруг в какой-то тихий вечер он раскроется так, что ты только ахнешь, только руками разведешь - так вот он какой, оказывается! Бывало с тобой такое?
Ким молчал. Он смотрел на Женю и думал: вот ведь действительно - только ахнешь. Года два они сидели почти рядом за своими столами в лаборатории Лаврецкого, сколько раз он провожал ее домой, когда они шли с работы, и знал он всегда острую, начитанную, умную девицу, знал, что она феномен в математике и что она видит людей насквозь, но вот такое, как сегодня… Он вдруг притянул ее за плечи и поцеловал. Получилось как-то очень легко и просто.
Ему давно хотелось поцеловать ее. Но он не решался. Провожал ее до деревянных ворот, поднимал приветственно руку, и она уходила, кивнув ему на прощанье и слегка улыбнувшись.