- Я могу помочь тебе!
Внезапно здание сотрясает взрыв, тренажёры валятся на пол. Она сделала это! Она выполнила миссию! Её больше нет, а он всё ещё здесь.
Мимо него бегут люди - окровавленные, кашляющие, заходящиеся криком; менеджер снова хватает его за руки с резкостью, достаточной для детонации.
- Тебе не обязательно следовать её примеру! Прими самостоятельное решение! Стань на сторону правого дела!
Хлопателю хочется верить, что ему и впрямь говорят правду, что эта искорка надежды настоящая, не фальшивая; однако повсюду царит хаос, кругом сыплются горящие обломки, и в голове у него такой же кавардак. Разве может он предать свою подругу? Разве может он закрыть дверь, которую она открыла, и отказаться завершить дело, которое она начала?
- Я найду для тебя безопасное место. Никто никогда не узнает, что ты не стал хлопать!
- Хорошо, - говорит он, придя наконец к решению. - Хорошо.
Менеджер испускает вздох облегчения и отпускает его руки. И в тот же момент хлопатель широко разводит ладони и резким движением сталкивает их вместе.
- Не-е-ет!
И он уходит, уходит, прихватив с собой и деятеля из ДПР, и то, что осталось от здания, и последнюю искру надежды.
3 • Кэм
Первый в мире составной человек одет в классический вечерний костюм.
На нём сшитый на заказ фрак высшего качества. Кэм хорош. Великолепен. Потрясающ. Во фраке он выглядит старше; но возраст для Камю Компри - понятие расплывчатое, он ведь толком не знает, сколько ему лет.
- Выбери мне день рождения, - требует он у Роберты, пока та завязывает на нём галстук. Похоже, ни одно из множества фрагментарных сознаний, составляющих его мозг, не хранит сведений о том, как завязать галстук-бабочку. - Назначь мне возраст!
Роберта для Кэма что-то вроде матери. Во всяком случае, носится она с ним и вправду, как с собственным чадом.
- Сам выбери, - отвечает она, продолжая возиться с его бабочкой. - Ты же знаешь день, когда тебя сплели.
- Фальстарт, - говорит Кэм. - Все мои части существовали ещё до моего сплетения, так что этот день для празднования не подходит.
- Все части любого человека существуют ещё до того, как он появляется на свет в качестве индивидуума.
- До рождения, ты имеешь в виду.
- Да, до рождения, - уступает Роберта. - Но сам этот день - явление случайное. Одни младенцы рождаются раньше срока, другие позже. Определять начало жизни днём, когда ребёнку отрезают пуповину - это очень условно.
- Но они все были рождены, - настаивает Кэм. - А это значит, что я тоже родился. Только не в один момент и у разных матерей.
- Бесспорно, - подтверждает Роберта, отходя, чтобы полюбоваться им. - Твоя логика непогрешима, как и твоя внешность.
Кэм поворачивается и смотрит в зеркало. Его волосы - множество симметричных разноцветных прядей - аккуратно подстрижены и уложены в безупречную причёску. Звезда на лбу, образованная сходящимися в одну точку оттенками кожи, лишь служит дополнительным украшением его необычайной наружности. Шрамы уже давно не шрамы - они превратились в тончайшие, с волосок, швы. Скорее экзотично, чем отталкивающе. Его кожа, волосы, всё тело - произведение искусства. Он прекрасен.
"Так почему же Риса покинула меня?"
- Дверь на замок! - машинально произносит он, но тут же прочищает горло и делает вид, что ничего не говорил. Эти слова вырываются у него в последнее время всякий раз, когда он хочет прогнать от себя ту или иную мысль. Он не может вовремя остановиться и не произнести их. Они ассоциируются у него с образом падающего бронированного занавеса, отсекающего мысль, не пускающего её в сознание. "Дверь на замок" стало теперь образом жизни Кэма.
К несчастью, Роберта отлично знает, что стоит за этими словами.
- Десятое октября, - быстро говорит Кэм, чтобы отвлечь её от неприятной темы. - Мой день рождения будет десятого октября - приурочим ко Дню Колумба.
Ибо что может быть более подходящим, чем день, когда были открыты новая земля и новые люди, для которых эта земля не была новой и которые вовсе не нуждались в том, чтобы их открывали?
- Десятого октября мне исполнится восемнадцать.
- Чудесно! - соглашается Роберта. - Устроим грандиозную вечеринку в твою честь. Но сейчас у нас на повестке другой праздник. - Она ласково берёт его за плечи, поворачивает к себе лицом и поправляет бабочку на манер того, как выравнивают картину на стене. - Уверена, мне не требуется внушать тебе, как важен для нас этот приём.
- Не требуется, но ты же всё равно примешься внушать.
Роберта вздыхает.
- Речь больше не идёт об учёте потерь и выработке стратегии, Кэм. Не скрою, предательство Рисы Уорд выбило нас из колеи, но ты справился блестяще. И это всё, что я могу сказать на этот счёт. - Однако, по-видимому, это не всё, потому что она добавляет: - Внимание публики - это, конечно, много; но сейчас ты попал под луч прожектора тех, кто заправляет делами в нашем обществе. В этом фраке ты неотразим. И теперь ты должен показать им, что твой внутренний мир так же прекрасен, как и внешний.
- Красота - понятие растяжимое.
- Вот и заставь их растянуться у твоих ног.
Кэм выглядывает в окно. Прибыл лимузин. Роберта подхватывает свою сумочку, Кэм - как всегда, безупречный джентльмен - придерживает дверь перед дамой. Они выходят в душную июльскую ночь, покидая шикарную вашингтонскую резиденцию "Граждан за прогресс". Кэм подозревает, что у могущественной организации имеются квартиры во всех важнейших городах страны - а может и мира.
"Почему "Граждане за прогресс" тратят на меня столько денег и влияния?" - часто размышляет Кэм. Чем больше они ему дают, тем сильнее его злость на них, тем глубже он чувствует свою несвободу. Его вознесли на пьедестал, но Кэм давно уже понял, что пьедестал - это род золотой клетки. Ни стен, ни замков, но если у тебя нет крыльев, ты никуда не улетишь. Пьедестал - самая надёжная из тюрем.
- Даю пенни за то, чтобы узнать твои мысли, - вкрадчиво произносит Роберта, когда они выруливают на кольцевую.
Кэм усмехается, не глядя на неё:
- Наверняка у "Граждан за прогрес" найдётся побольше, чем пенни. - Да пусть его хоть золотом осыплют - делиться своими мыслями с Робертой он не намерен.
Сумерки. Лимузин несётся вдоль Потомака. На другом берегу реки уже горят яркие огни, подсвечивая все значительные сооружения округа Колумбия. Монумент Вашингтона окружён строительными лесами. Корпус военных инженеров пытается выправить заметно покосившийся обелиск: эрозия скального основания и усилившаяся в последние десятилетия сейсмическая активность привели к тому, что в Вашингтоне появилась своя "падающая башня". Остряки от политики шутят: "Если смотреть на Монумент Вашингтона со стороны кресла Линкольна, то он клонится вправо, а если со стороны Капитолия - то влево".
Кэм впервые в столице, и всё же в его памяти хранятся воспоминания о многих предыдущих посещениях. Он помнит, как колесил на велосипеде по аллеям парка Нэшнл-Молл с сестрой, девочкой определённо цвета умбры. Помнит, как был здесь с родителями-японцами - те выходили из себя, не в силах совладать с разбаловавшимся сыночком. А ещё в нём живёт странное, с искажённой цветовой гаммой воспоминание об огромном полотне Вермеера, висящем в музее Смитсоновского института, и тут же - другой его образ, в полном цвете.
Кэм научился извлекать удовольствие из сравнения и сопоставления подобных образов. Воспоминания об одних и тех же местах, казалось бы, должны быть одинаковыми, но это не так. Они никогда не совпадают, потому что каждый из расплётов, представленных в мозгу Кэма, видел окружающий мир по-своему. Поначалу это лишало его самообладания, бывало, он даже впадал в панику. Но сейчас, как ни странно, он находит, что столь различные представления помогают ему составить более полную картину вселенной, потому что дают ему ментальный параллакс, то есть разрешают смотреть на мир под разными углами. У одиночного наблюдателя, ограниченного только одной точкой зрения, перспектива не так глубока. Кэм не устаёт твердить себе это, и, собственно, так оно и есть; и всё же под всеми этими рассуждениями живёт первобытная злость, пробивающаяся наружу при каждой нестыковке. Как только похожие образы начинают противоречить друг другу, этот диссонанс отзывается в самой сердцевине существа Кэма, как напоминание о том, что даже его собственная память принадлежит не ему.
Лимузин сворачивает на полукруглую подъездную аллею к какому-то особняку в плантаторском стиле, не слишком старому и не слишком новому, как оно и бывает с большинством вещей. Дорога запружена шикарными автомобилями; расторопные служители паркуют машины гостей, не воспользовавшихся услугами шофёра.
Роберта замечает:
- Когда у человека возникает чувство неловкости за то, что его машину паркует служитель, а не шофёр, это значит, что он попал в высший слой общества.
Их лимузин останавливается, дверцы распахиваются.
- Блистай, Кэм! - взывает Роберта. - Ослепи их, потому что ты звезда!
Она легонько целует его в щёку. И только после того как они выходят из автомобиля и внимание Роберты направлено на дорогу, Кэм тыльной стороной ладони стирает с щеки след её поцелуя.
•••••••••••••••
РЕКЛАМА
Сколько раз вы пытались ухватить слово, вертящееся на кончике языка, а оно никак не давалось? Как часто вы старались запомнить номер телефона, только для того чтобы мгновением позже начисто забыть его? Непреложный факт: с возрастом нам всё труднее задействовать свою долговременную память.
Вы можете попробовать Невро-Ткань, но она дорога и к тому же заполнена своей собственной информацией, вам не принадлежащей.
Однако теперь у нас имеется Быстро-Дум
Быстро-Дум
Вы больше никогда не забудете нужное вам имя или день рождения близкого человека. Звоните и запишитесь на консультацию уже сегодня, и вы навсегда забудете, что у вас были проблемы с памятью!
•••••••••••••••
- А правда то, что о тебе говорят? - спрашивает его красотка.
Её платье немного коротковато для приёма, рассчитанного на бальные туалеты и фраки. Она единственная из гостей, кто подходит Кэму по возрасту.
- Смотря что, - отвечает он. - А что говорят?
Они в библиотеке, далеко от шума и блеска многолюдного праздника. Из меблировки здесь стенной шкаф, уставленный переплетёнными в кожу книгами; удобное кресло и письменный стол - такой огромный, что вряд ли его можно использовать по прямому назначению. Кэм сбежал сюда, потому что ему надоело "блистать" пред очами разных богатых и могущественных персон. Девица увязалась следом.
- Я слышала, будто всё, за что бы ты ни взялся, ты делаешь неподражаемо. - Она идёт к нему от двери. - Ещё поговаривают, что все твои части подверглись тщательному отбору и поэтому они идеальны во всех отношениях.
- Я ничего такого не говорю, - лукаво усмехается Кэм. - Это Мэри Поппинс утверждает, что она само совершенство.
Девушка хихикает и подходит к нему вплотную.
- Оказывается, ты ещё и забавный!
Она красива. И, несомненно, его поклонница. Она хочет купаться в лучах его славы; и Кэм спрашивает себя, а не позволить ли ей это.
- Как тебя зовут?
- Миранда. А можно я... потрогаю твои волосы?
- Только если ты разрешишь мне потрогать твои...
Она проводит рукой по его разноцветным прядям - сначала осторожно, а затем зарывается в них пальцами.
- Ты такой... экзотичный. Я думала, что когда увижу тебя вот так, вблизи, то с ума сойду от страха. Но нет...
Её аромат - ваниль и полевые цветы - вызывает в нём неясные воспоминания. Впрочем, это популярные духи популярных девушек.
- Риса Уорд - сучка, - произносит она. - Как она посмела так с тобой обойтись, да ещё на национальном телевидении! Поиграла и бросила. Ты заслуживаешь лучшего. Ты заслуживаешь того, кто оценит тебя по достоинству.
- Дверь на замок! - вырывается у Кэма.
Девица одаривает его улыбкой и томно плывёт к двери.
- Здесь нет замка, - сообщает она. - Я просто закрою её, хорошо?
Она плотно притворяет дверь; ещё мгновение - и она снова в его личном пространстве. Кэм даже не совсем понимает, как она там очутилась: девица словно телепортировалась от двери прямо в его объятия. У него не получается трезво мыслить - слишком много данных на входе. Обычно его это раздражает, но сегодня так даже лучше.
Она развязывает его галстук. Кэм отдаёт себе отчёт, что не сможет вновь завязать его, но ему всё равно. Он сжимает девушку в объятиях. Она целует его - долго-долго, и отстраняется лишь на короткое время, чтобы перевести дух и послать партнёру лукавый, зовущий взгляд. Она снова тянется к нему. Второй поцелуй ещё более пылок, чем первый. Девушка, кажется, решила пуститься в тщательные исследования. Кэм обнаруживает, что и сам не промах по этой части. Должно быть, решает он, заработала мышечная память, поскольку язык, что ни говори, это прежде всего мышца.
Девушка снова отстраняется, задохнувшись ещё больше, чем прежде. Затем она прижимается щекой к его щеке и тихонько шепчет ему в ухо:
- Я хочу стать твоей первой.
Её атласное платье с тихим шелестом трётся о прекрасно выделанную ткань его фрака.
- Ты явно из тех юных леди, которые добиваются желаемого.
- Всегда, - выдыхает она.
Вообще-то, Кэм пришёл сюда вовсе не за этим. Может, дать ей отбой? Хотя зачем? Зачем отказываться о того, что предлагается вот так свободно, без принуждения? К тому же, упоминание имени Рисы раззадорило его. Она его не захотела? Ну так он сделает это здесь, с девицей, чьё имя он уже позабыл.
Он целует её - ещё более жадно и агрессивно, чем она.
И в этот момент распахивается дверь.
Кэм замирает. Девчонка отскакивает от него, но поздно. В дверном проёме возвышается импозантного вида мужчина, в своём элегантном фраке выглядящий даже более внушительно, чем Кэм.
- Руки прочь от моей дочери!
Руки Кэма уже давно не имеют касательства к его дочери, так что юноше больше ничего не остаётся, как ждать, чем закончится вся эта сцена.
- Папа, пожалуйста! Ты ставишь меня в неловкое положение!
Начинают собираться другие гости, привлечённые разворачивающейся драмой. Глаза отца мечут молнии - он явно практиковался в этом под руководством профессионала.
- Миранда, надевай пальто. Мы уезжаем!
- Папочка, ты всё не так понял! Ты всегда всё преувеличиваешь!
- Ты меня слышала.
Вот теперь включается фонтан и начинает работать на полную мощность.
- Ну почему ты вечно всё портишь! - рыдает Миранда и, вся в слезах, шествует к двери, неся своё унижение словно боевую рану.
Кэм понятия не имеет, как ему на всё это реагировать, поэтому не реагирует никак. Засовывает руки в карманы - на всякий случай, чтобы от него опять не потребовали убрать их от нечастной девицы, в это время стремглав несущейся прочь по коридору. Лицо его бесстрастно, как у игрока в покер. С разъярённым папашей, судя по его виду, вот-вот произойдёт спонтанное самовозгорание.
Появляется Роберта. Немного помедлив, она спрашивает:
- Что здесь происходит? - Тон её голоса сейчас совершенно для неё нехарактерен: неуверенный, беспомощный, из чего следует вывод, что положение у Кэма ещё более незавидное, чем он полагал.
- Я вам сейчас объясню, что здесь происходит! - ревёт мужчина. - Этот ваш... субъект... пытался совратить мою дочь!
- Вообще-то, - возражает Кэм, - это она пыталась совратить меня. И, можно сказать, преуспела.
Из толпы собравшихся слышатся приглушённые смешки.
- Ты думаешь, я этому поверю?! - Папаша кидается вперёд, и Кэм вынимает руки из карманов, готовый защитить себя, если потребуется.
Роберта бросается между ними:
- Сенатор Маршалл, не могли бы вы...
Но сенатор отталкивает её в сторону и наставляет палец в лицо Кэму. Одна часть Кэма хочет сломать этот палец. Другая не прочь его откусить. Третья готова повернуться и задать стрекача, четвёртая - остаться и от души поржать над этой комедией. Кэм обуздывает все эти противоречивые импульсы и остаётся недвижим и невозмутим, пока сенатор выговаривает ему:
- Если ты ещё хоть раз когда-нибудь приблизишься к моей дочери, я прослежу, чтобы тебя снова разъяли - один проклятый кусок за другим! Надеюсь, тебе ясен смысл моих слов?
- Ясен, как стекло, сэр, - говорит Кэм, - настолько чистое, что ещё чуть-чуть, и его вообще не станет видно.
Сенатор отступает и обрушивает свою ярость на Роберту:
- Не вздумайте обращаться ко мне, - хрипит он, - за поддержкой для вот этого вашего... "проекта"! - Он выплёвывает последнее слово и вылетает из помещения, оставляя за собой, словно выхлоп, полосу удручающего молчания.
Роберта, потеряв дар речи, смотрит на Кэма с горьким упрёком в глазах. "Почему? - вопрошают эти глаза. - Почему ты так наплевательски обошёлся со всем тем, что я пыталась дать тебе? Ты всё испортил, Кэм! Нам конец! Мне конец!"
И тут в тишине кто-то начинает аплодировать. Мужчина немного старше и объёмистее в талии, чем сенатор Маршалл. Его ладони соединяются с таким громоподобным хлопком, что любой хлопатель бы обзавидовался.
- Отлично сработано, сынок! - Толстяк говорит с ярко выраженным южным акцентом. - Я много лет пытался уесть Маршалла, а ты справился за один вечер. Молодец, так держать! - И он разражается громовым хохотом, после чего напряжённость в комнате лопается, словно мыльный пузырь.
Женщина в сверкающем золотыми блёстками платье и с бокалом шампанского в одной руке, второй рукой обнимает Кэма за талию и слегка невнятно по причине употреблённого алкоголя произносит:
- Уж поверь мне: ты не первый парень, которого Миранда Маршалл пытается заглотить целиком. Эта девица - просто анаконда какая-то!
Кэм не может удержаться от смеха:
- Она и вправду пыталась удавить меня в кольце своих объятий.
Теперь хохочут уже все. Толстяк пожимает Кэму руку.
- Но нас ещё не представили друг другу должным образом, мистер Компри. Я Бартон Кобб, старший сенатор от Джорджии. - Он оборачивается к Роберте, у которой такой вид, будто она только что слезла с "русских горок". - Мисс Грисволд, можете рассчитывать на мою безусловную поддержку вашего проекта, а если сенатору Маршаллу это не нравится, он может засунуть своё недовольство туда, куда не проникает ничего, кроме инструмента проктолога. - Он снова гогочет.