С самой зари Макс работал не покладая рук. Вместе с пастухом Игнацем, Инносантой и ее работником Франсуа, они целыми часами нагибались над водой, выуживая обломки, которые прибивало к скалам слабое движение воды. Всю эту тяжелую ношу надо было затем тащить по крутому спуску. Руки Макса были в крови. Но он работал для той, которую любил. Он думал о том, что среди всемирного крушения его любовь уцелела. И эта мысль его бодрила, возбуждая желание жизни. Днем, разбитый усталостью, он выпил молока из манерки Игнаца и сейчас же снова взялся за работу.
Когда он в сумерках вернулся к своим, то победоносно объявил:
- Вода опустилась на пятьдесят сантиметров! Произошло общее движение. Новость тотчас же разнеслась.
Крестьянки, Инносанта, все дети столпились вокруг Макса, и даже Виржини и Роза, конкурентки - хозяйки гостиниц, которые забыли свою ненависть и не покидали друг друга, сближенные общим горем.
- Начинается спадение воды! - объявил де Мирамар.
Спадение воды обозначало избавление дрожавших людей от угрозы, неотступность которой их преследовала. Спадение воды!.. Тюрьма, которая открывалась настежь!.. Виржини и Роза плакали одна подле другой, и их грубые пальцы вытирали на загоревших щеках катившиеся слезы. Спадение воды! Значит, можно будет добраться до перевала Ку, где, несомненно, укрылись их мужья вместе с мулами!.. Убылв воды!.. Значит, они их увидят… встретятся!
Собравшись вокруг огня, они лихорадочно разговаривали.
- Не надо делать себе иллюзий, - говорил де Мирамар. - Вода пойдет на убыль очень медленно…
Не все ли равно, раз в будущем была уверенность покинуть эту пустыню?
- Но ведь вся Земля будет такой же пустыней! - тихо сказала Ивонна.
Они не слышали ее, опьяненные надеждой. Де Мирамар принялся высчитывать количество земли, которую вода должна была ежедневно возвращать.
Повернувшись к леднику, Макс наблюдал на нем световые переливы невидимой луны. Таинственный свет разливался откуда-то по всей долине; она, казалось, раздалась вширь, развернулась перед лаской неба и в истоме отдавалась нежности, падающей на нее с далеких звезд.
- Какая красота! - воскликнул Макс. Теперь, когда он был уверен в своем спасении, великолепие их тюрьмы его захватывало.
Послышался робкий голос Ивонны:
- Куда мы пойдем?
- Ах… куда угодно! - сказал Губерт.
Никто не поддержал разговора. Им представлялась картина вновь обретенного мира. Они мысленно спускались в разоренную долину Иллиэц, где были смыты все жилища и разрушены колокольни, где поля покрылись зловонной тиной, в которой вязли ноги. Дальше, - долина Роны, илистая и беспорядочная в хаосе своих разрушенных городов…
К ним присоединились несколько жалких существ, оставшихся в живых, - ничтожная горсточка, с трудом передвигавшаяся по глубокой грязи! Где найти руки, чтобы привести все в порядок и обстроиться заново? Как переходить с места на место? Каким способом перебираться через эти полужидкие пространства? Каким образом, в этом огромном и пустом мире, покрытом развалинами, на лоне полной нищеты и одиночества, - строить новую жизнь?..
- Что нас ожидает? - прошептал Губерт. - Стоит ли радоваться?
Раздались протесты. Ил затвердеет. Люди объединятся. В сохранившихся домах уцелеют остатки цивилизации.
- Хоть бы немного прежнего комфорта! Деревянные кровати, матрацы!.. - вздохнул Губерт.
- Возможно, что книги в библиотеках не очень пострадали, - мечтал де Мирамар.
- У мисс Мод будет столько зонтиков, сколько она захочет, а я заберу все игрушки! - кричал маленький Поль.
Жених и невеста мечтали о домике, который они выберут среди развалин, чтоб основать в нем свое счастье…
Над зубчатой поверхностью Сальэрской Башни поднялась луна. Снежные купола озарилась мягким блеском, и долина Сюзанф со своими уступами и полированными плитами залилась лунным светом. Она расстилалась подобно широкой дороге, выложенной мрамором, и, поднимаясь к бледному небу, терялась в нависшем своде. Когда засыпала животная жизнь и кругом воцарялось человеческое молчание, долина переполнялась чем-то большим, чем обыкновенное спокойствие ночного безмолвия, и по зеленым склонам ее разливалась какая-то неизъяснимая нежность, которой люди, занятые праздными мечтаниями, не улавливали…
На другой день Макс объявил, что вода вернулась к тому уровню, на котором она стояла накануне. Он не мог ошибиться. Куском угля они провели с Игнацом черную черту на скале. Вечером вода опустилась, чтобы снова подняться на следующий день.
Дни шли за днями. Переходя от страха к надежде и стараясь заглушать гнетущие мысли, беглецы по мере своих сил помогали Франсуа, Гансу и крестьянкам, принявшимся складывать из дикого камня вторую хижину.
- Вода будет убывать очень медленно, - говорил де Мирамар, царапая о камни свои неловкие руки.
- Зима здесь начинается рано, - добавила Инносанта. Зима? Но они же не будут зимовать в Сюзанфе?
И каждый раз, когда на фоне золотого неба обрисовывались приближавшиеся фигуры Макса и Игнаца, склоненные под тяжестью их ноши, они бросались к ним навстречу с неизменным возгласом, в котором сосредоточивалась вся надежда, поддерживавшая их среди напряженного утомления и тоски:
- Ну, что? Вода опустилась?
Казалось, что вода, залившая ущелье, наполняла его с незапамятных времен. Каждый день в определенный час она незаметно поднималась и через известный промежуток времени возвращалась обратно. Постоянно всматриваясь в двигающееся под ними пространство, Макс вскоре уловил, что вода подчинялась определенному закону, и что регулярное колебание ее уровня соответствовало отливу и приливу. Образовалось внутреннее море…
Вечером десятого дня это перешло у него в твердую уверенность. Он знал теперь, что вода никогда не уйдет…
Взглянув на стоявшего рядом с ним пастуха, Макс прочел на неподвижном лице юноши ту же самую мысль.
- Ты так же как и я хорошо знаешь, что она здесь устроилась навсегда? - спросил он.
Пастух молча кивнул головой.
- Зачем ей уходить? - шептал Макс. - Куда?
Игнац лаконически ответил:
- Ее слишком много, сударь…
- Не зови меня "сударь"… Называй меня на "ты", товарищ! - отрывисто сказал Макс. - Мы переживаем сотворение мира… Разве ты не видишь?
Они вернулись, не произнеся ни слова, забыв на месте собранные сучья.
Увидев, что они возвращаются без обычной ноши, остальные выбежали к ним навстречу, ожидая хорошей вести. Смущенный их волнением, Макс молчал…
- Все то же…
Но вечером, когда они собрались вокруг огня, он сказал де Мирамару:
- Не случалось ли раньше, что материк, заполненный водой, погружался в море?
- Несомненно, - ответил ученый. - Примером может служить материк Атлантиды, поглощенный без всякого следа…
- Вы как раз говорили об Атлантиде в Париже, в тот день, когда к вам пришел Эльвинбьорг, - медленно проговорил Макс. - А госпожа Андело даже процитировала слова… Аристотеля, кажется…
Госпожа Андело прошептала:
- Одни и те же места не всегда бывают землею или всегда морем. Море приходит туда, где была некогда суша; а суша придет туда, где теперь мы видим море…
Наступило молчание. Макс добавил:
- Вот что! Я больше не верю в вашу гипотезу о поднятии морского уровня… о сейсмическом наводнении… Я думаю, что мы подверглись участи Атлантиды…
Старик выпрямился во весь рост.
- Атлантиды?.. Атлантиды? - бормотал он.
Он старался совладать с беспорядочностью своих мыслей. Затем с упорством людей гипотезы, он проговорил:
- Но… эти обвалы, эти подъемы происходят с медленной постепенностью. В геологии миллионы лет протекают как дни… Если только… да, вулканические извержения… Неожиданные разрушения, происходящие от движения рычага…
Макс спокойно излагал логические доводы: начав подниматься, вода не опустится; создалось море, которое повинуется закону далеких океанов.
- Значит, мы, обречены находиться здесь всю нашу жизнь! - произнес старик.
Макс прошептал:
- Лучше не обманываться иллюзиями…
Послышались возгласы и плач… Крестьянки, сгруппировавшиеся сзади них и прислушивавшиеся к непонятному для них разговору, уловили последние слова: "здесь всю нашу жизнь!" и разразились глухими рыданиями.
- Тогда… Зачем же? - шептал ученый, у которого, казалось, закружилась голова.
- Зачем мы убежали? Лучше было бы умереть сразу, - стонал Губерт.
- Не говори глупостей! - воскликнул Макс.
И он указал на молодых девушек, - глотавших слезы, и на маленького Поля, который пользуясь тем, что всеобщее внимание было отвлечено, усердно подбрасывал в огонь большие дерева.
- У нас осталась только наша жизнь, - закончил он. - Но наша жизнь не имеет цены.
Они замолкли и невольно взглянули вокруг себя. При восходящем полумесяце долина Сюзанф показалась им такой, как будто они видели ее в первый раз. Каменные глыбы у подножья ледника, отвесный пролет, зажатый между гребнями вершин, скалистый перевал, отсвечивающий слабым блеском… И в этом пространстве - их жизнь, вся их жизнь!.. Им придется прозябать, как животным, напрягая все усилия, чтобы питаться, зарываться в норы, бороться с беспощадной стихией, с холодом, снегом, бурей, от которых единственной защитой служила жалкая хижина из плохо сложенных камней… Смогут ли они уцелеть без всякого орудия, без одежды, а когда сгорит последняя спичка, то и без огня?.. Как они проживут, - более нагие, чем первобытное человечество, с бесполезным сокровищем своей культуры, своих воспоминаний, своих привычек "высшей цивилизации?"… Самая счастливая перспектива, какая только их ожидала, заключалась в том, чтобы не умереть с голода! Потрясающая картина уничтожения мира, угнетавшая их до сих пор, стала сразу посторонней, чуждой. Они прониклись лишь одним сознанием: возможностью уничтожения своего собственного существования. Каждый переживал это по-своему. Де Мирамар приходил в отчаяние при мысли о погибшем деле и об ужасной судьбе, выпавшей на долю его детей… Окопы, лазарет, концентрационные лагеря представились Губерту в виде потерянного рая. Ева совсем по-детски думала о своем замужестве, о снятой квартире, о своем приданом, о шаферицах на ее свадьбе… Ивонна плакала, не зная в точности о чем, изливая в слезах непосильное для нее горе. Когда она поднимала глаза на мать, сидевшую подле нее, безразличную, не высказывавшую больше ни слова утешения, - слезы катились градом. И, видя их слабость, Макс начинал сомневаться в собственной, силе.
Душераздирающие рыдания заставили его обернуться. Роза и хВиржини - обе плакали навзрыд. Инносанта тщетно старалась их успокоить. Склонившись к Еве, Макс шепнул:
- Это единственные из нас, чье несчастье, действительно, непоправимо… Ева, не хотите ли вместе со мной набраться храбрости?
Она молча вложила свои замерзшие пальчики в руку Макса. Он нежно ее обнял, и губы его потянулись к ее устам…
Разбуженная воспоминанием пылающих губ, которые как будто вдохнули в себя ее горе, Ева уже не могла заснуть. Такая сильная радость в такой печальный вечер… Макс! Ее Макс!..
Она услышала, как кто-то горячо шептал обрывки фраз, в которых повторялись все одни и те же слова. Она угадала навязчивую мысль Виржини, твердившую все, одно и то же:
- На перевале Ку… Я говорю тебе, что они на перевале Ку… Они пошли туда… Они думали нас найти… На перевале Ку…
Голос Розы подтверждал:
- На первале Ку… Наверное…
И Виржини опять принималась еще настойчивее твердить:
- Я пойду… Я возьму самую маленькую на спину… Через перевал Сажеру и ла Голет де л’Улаз, за Белыми Зубами… Он часто ходил туда…
А Роза обещала:
- Я тоже… Я пойду с тобой… Мои малыши хорошо ходят…
Послышался жалкий хриплый голос, который умолял:
- Не веди малышей… Оставь мне малышей, Роза… Ты хочешь вести малышей… Тогда и я пойду с ними…
В полусне до Евы еще долго доносились отрывочные слова спорящих женщин… Потом она перестала их слышать и заснула, унося во сне мысль о Максе и воспоминание о горячем прикосновении его губ…
В тревоге унылого утра никто не заметил отсутствия Виржини, Розы и ее старой матери. Франсуа видел, как они на заре спускались в долину, но подумал, что они пошли за сучьями рододендрона. Виржини несла свою крошку на плечах, а ее остальные дети скакали впереди. Роза держала своего младшего мальчика за руку, а старший держался за ее юбку. Старая мать шла последней, потупив голову, и плакала.
К вечеру Инносанта забеспокоилась. Ушедшие женщины не пришли за своей порцией жареного мяса и маиса. Ева вспомнила о слышанных ею словах: перевал Ку… Они там… Мы пойдем…
- Это безумие, - воскликнула Инносанта. - Перевал Сажеру? А оттуда на Белые Зубы? Трудный подъем вдоль длинных скалистых стен… Одни женщины… с детьми!
Игнац лаконически заявил, что он отправится на поиски. Макс хотел его сопровождать, но пастух отказался. В одиночку он подвергался меньшей опасности.
Игнац отправился еще до зари. День казался необычайно длинным. Никто не выражал определенно своих опасений, но каждый мысленно представлял себе эту жалкую группу - двух безумных женщин, старуху мать и детей, идущих навстречу смерти.
Настала ночь, Игнац не возвращался. Все запрятались в хижины.
Макс ждал пастуха, расхаживая при свете луны между скалами. Он весь дрожал, и сердце его сжималось от разраставшейся тревоги. Быть может, желая спасти других, Игнац поскользнулся и упал в пропасть? Быть может, он лежал где-нибудь внизу, ожидая ужасной смерти? Макс почувствовал, что любит как брата этого угрюмого смелого юношу, в котором угадывал мягкую и скрытную душу.
Луна исчезла за горами. Темная ночь окутала вершины. Макс все ждал.
Уже светало, когда он увидел быстро шагавшую фигуру Игнаца. Вздрогнув всем телом, он побежал ему навстречу. Но Игнац еще издалека закачал своей кудрявой головой:
- Ничего!..
Они шли бок о бок по наклонным плитам. Показались хижины, точно бесформенные груды камней, затерянные между укрывавшими их скалами.
- Как-никак, - пробормотал Игнац. - Пять маленьких детей!.. Он отвернулся от Макса, но тот успел заметить медленно ползущие по его лицу слезы…
- Какой опасности ты подвергался сегодня ночью на скалах! Игнац пожал плечом.
- О!.. Скалы!..
- А перевал Ку? - спросил Макс.
- Никого… Гостиница стоит одиноко среди воды. Я вошел, взял табаку, кофе и этот топор.
Он с веселой улыбкой открыл свой мешок. Несомненно, таможенники, так же как и мужчины Бармаца, спустились, чтобы спасти свое имущество… И поток захватил их так же, как женщин и стада.
- И ты не видел никаких следов в этих горах?
- Насколько охватывал глаз, - ответил медленно пастух, - была вода, всюду вода.
Макс больше ни о чем не спрашивал. Он потащил своего друга к их норе в скале, и они оба забились туда.
Лежа рядом со спящим пастухом, Макс почувствовал, как грудь его сдавливают рыдания. Он хотел удержать слезы, но против его воли они катились безостановочно. Он плакал по этим безумным женщинам и их детям, и по всем тем жизням, которые были связаны с его собственной неведомыми нитями. Он плакал о пустынном перевале Ку, о безлюдных вершинах и о бедной хижине, где отдыхали его близкие. Он плакал потому, что слишком долго ждал и задыхался от тоски. Он плакал от отчаяния, счастливый тем, что никто не был свидетелем его слез, и находя неведомую сладость в том, чтобы выплакаться под ровное дыхание своего друга, около его теплой груди…
V
Возврат к первобытной жизни
В течение первых дней беглецы находились в полусознательном состоянии, как существа, не вполне пробудившиеся от кошмара. Напряженность ожидания прошла. Они больше не надеялись. Нервная сила их покидала. Они лежали распростертыми на теплых плитах в полудремоте, погруженные в скорбное отупление. Временами кто-нибудь из них восклицал:
- Разбудите меня! Сжальтесь и разбудите! Этот нелепый ужасный сон длится слишком долго…
Первыми очнулись Макс и пастух, сильные своей молодостью, потом Инносанта и старый Ганс, которых тяжелая жизнь приучила к покорности. Вопрос шел о том, чтобы жить.
Жить!.. Это слово стало лозунгом долины Сюзанф!
Робинзон на своем острове имел, по крайней мере, в своем распоряжении орудия и оружие, которые он перетаскивал из корпуса погибшего корабля. У беглецов не было ничего, кроме карманных ножей, ножниц из дорожного несессера и нескольких бокалов, кружек и кубков из алюминия, если не считать одного серпа и топора, принесенного Игнацом… Робинзон располагал всем богатством тропической природы, деревьями, плодами, фруктами. Долина Сюзанф представляла собой одни скалы, поросшие до того редкой травой, что Инносанта с ужасом спрашивала себя, как ей удастся поддержать существование своих немногих коз и овец во время суровой зимы. Она посылала за травой детей и молодых девушек в низкие части долины. Пучок за пучком высушивали они этот тощий корм на солнце. Сколько трудов было потрачено, чтобы получить ничтожную кучку сена! Крестьянки с унынием следили за тощими запасами, которые сваливались в новой хижине, построенной Гансом и Франсуа и прозванной Губертом "продовольственным складом". Он все еще старался вызывать улыбку у своих сотоварищей по несчастью, чтобы не потерять этой привычки.
Ложем им служили сучья сломанных елей, которые Макс и Игнац выуживали у Новых Ворот. Питались они молочными продуктами и мясом, жареным на прутьях, а соль получали путем испарения морской воды, которую Игнац каждый вечер приносил в своем бачке.
С тех пор, как маисовая мука, спасенная Игнацом, была уничтожена, самым большим лишением являлось отсутствие хлеба.
Последний кусок мыла был израсходован… Приходилось умываться у самой воды на берегу ручья, пробегавшего между плитами недалеко от хижины. Иногда молодые люди спускались к подножью ледника и купались в самом потоке.
Инносанта каждый день придумывала новые работы. Она коптила и солила к зиме по местному способу козье и баранье мясо, заготовляла сыры, собирала камни, чтобы строить новые хижины для прикрытия скота и хранения дров… Она говорила:
- Надо торопиться, скоро настанет зима…
Все ей повиновались. Молодые люди находили даже в этой работе какой-то отдых… Усыплялось на время сознание, и картина суровой действительности отодвигалась на задний план.