Полина бросила машину за светофор от университета, прошла быстрым шагом вдоль улицы и через пять минут уже поднималась по лестнице, обдумывая, что скажет в ответ на возможные расспросы. Женщина повернула с площадки в коридор и тут обнаружила, что ошиблась. Это был третий этаж. Кафедра находилась ниже. Когда она повернулась, то увидела знакомых – Бочкарева и Галину Андреевну, которые стояли у окна и тоже заметили ее. Здраво рассудив, что было бы глупо ретироваться и, уловив плюс в приватности случайного разговора до неизбежных вопросов в коллективе, Полина направилась к ним.
– Привет! Не спрашиваю, как поживаете… вижу – хорошо.
Полина изобразила улыбку.
– Хорошего не помаленьку! – кивнула в ответ женщина, пока ее спутник, напрягшись, смущенно жал руку подруге общей знакомой. Галина смотрела так, будто оценивала возможность продолжения разговора. Ничего и никогда не могло вывести ее из равновесия.
– Как дела у математиков? – высвобождаясь от не в меру длинного рукопожатия, весело спросила Полина. – Вижу, после праздничка отошли? Двух недель хватило? – Она озорно посмотрела Виктору в глаза и, не дожидаясь ответа, повернулась к спутнице: – Ну, отчего же так скромно? "Не помаленьку"! Воркуете, вижу, с настроением, как голубки.
– Неужели привлекаем? Хорошо хоть не коршунов, – парировала Галина, – орлиц!
– Ну, орлица-то с добычей, не голодна. Неоспоримый плюс в вашем деле, мадам, – не уступала Полина, чуть раздражаясь.
– В нашем, нашем деле, – поправила Галина. – Да и не факт. Всё равно поглядывают. Стеречь надо. Добычу-то… с положением. Сладка бестия. Ненужные хлопоты… на всю жизнь. Нам бы синичку…
Бочкарев с удивлением переводил взгляд с одной на другую, абсолютно не понимая смысла пикировки.
Полина согласилась на ничью:
– А вы, оказывается, скрытны, молодой человек, в вашем положении нужно быть поосторожнее… – и погрозила тому пальцем. – Можно тебя на минуту? – Обратилась она уже к Галине.
Женщины отошли.
Виктору почему-то показалось, что Полина знает о его приключении с Самсоновым, и уже готов был смутиться повторно, но не успел. Оставшись один и размышляя, как сделать лучше – уйти или подождать, он невольно вспомнил, чем закончился тот пьяный разговор, о котором уже начал забывать.
– Да тебя трясёт всего, – заметил тогда, утром, Бочкарев, видя, как у хозяина квартиры дрожали руки, – может лучше кофе?
– Меня? – Самсонов бодро вскинулся. – Вот Европу трясёт. Никак не выползет из кризиса.
– Да будто переболела, на поправку…
– Э, брат. На поправку она пойдет, когда рядовой немец скажет: хотя и работаю лучше и выдаю больше, но вместе с семьей готов делиться и кормить Грецию, Кипр, Португалию, там, да и всяких румын с соседями. Тогда Европа и станет по-настоящему объединенной. А это значит… что? – Он поднял указательный палец вверх и посмотрел на Бочкарева. – Интернационализм. В самом прямом смысле. Торжество теории Маркса! Тоже из немцев, кстати. Всё возвращается назад, домой. Алаверды! – Он расхохотался. – И будет у них тот же Советский Союз. Ведь русский мужик так и поступал. Вернее, обязывали. Россия давала почти семьдесят процентов дохода Союза и кормила остальных. Включая Украину. Понятно, что нефть, газ и золото с алмазами были у нас.
– Украину?
– Последнюю дотацию простачки-депутаты отменили, по-моему, только через год после развала. Для самих была новость. Интернационализм, брат, торжествовал. Так те и за самостийность голосовали, не зная факта. По старинке – типа, хлеба и жратвы у нас всегда было больше. А оказалось даже с хлебом лучше в России. На куске попались, рвали себе! Ну и лажанулись. Стопроцентный пролёт. Оторваться от такой сиськи! Да и не только они. Вон, бывший соцлагерь в какой жопе. В Польше не одна судоверфь не работает. А численность населения? Вон, в Болгарии упала на двадцать процентов! Статью одного испанца демографа читал. Прибалтика – десять потеряла, Украина – пятнадцать… или наоборот, не помню. А Венгрии, Румынии и прочие – по пять. Только у нас выросла! А суммарный коэффициент рождаемости – есть такой, тика в тику между восточной и западной Европой. Причем почти равен второму. Оттого и ненавидят, что Россия ушла вперед. Как ледокол! В такой злобе… тявкают, аж охрипли. Смотрел вчера хоккей?.. Силы удесятеряются, лишь бы у русских выиграть! Всем можно проиграть, но не нам. Да только теперь придется не сосать, а работать. И не у нас, а на других… за копейку, тьфу, за центы!
Он развел руками в приятной истоме.
– А что до справедливости, так социализм-то, батя говорил, терпимый был. Рабочих в Союзе становилось всё меньше – вышку расстрельную лет сорок как заменили вышкой образования, заметь – бесплатной. Да и в тюрьмах прижились уже одни уголовники. Недовольных строем сидело столько же, сколько и в Америке. Высылали! Всё остальное – пропаганда. Становились с человеческим лицом! Так-то, брат. И выползли бы, поверь. Стали бы потихоньку как Европа, только с более продвинутым распределением общих денег. Торопятся, торопятся англосаксы с меньшими братьями туда же – в социализм. – Самсонов пододвинул тарелку картошки намятой с тушенкой. – А мы им только респект: верной дорогой идете, товарищи! – Хозяин снова рассмеялся. – А чтобы денежки в Грециях не пропали, для контроля, нужно что? Забрать суверенитет. – Палец снова взметнулся вверх. – А значит, и государственность. Превратят в республики. Ну, президентов, конечно, сохранят, чтоб самолюбию польстить. Но решения будут принимать и спускать с другого места. Точь-в-точь Советский Союз! Обретут англосаксы человеческое лицо не на словах, а на делах! То бишь, на румынах да поляках. Те научат делиться. А не захотят – добро пожаловать в бунтующую Европу… а мы им и мавзолей для вдохновения – в придачу к марксизму… на его родину. Эх! – Он взял в руки бутылку. – Во, как оборачивается. Выходит, строили-то мы все-таки будущее. С меньшими темпами, не особо "эффективно". Если по количеству тряпок считать. То и была плата за справедливость, недоучки! И за равенство – а оно тоже оплачивается, и плату тоже потребуют! Либо равенство да сносная жизнь для всех – либо икра, но только для части… В последнем случае – ревтрибуналы. Серьезная воспитательная мера, между прочим. Придется усвоить и попотеть, штудируя труды классиков. Короче, всё идет по плану. Там, – он указал наверх, – не дремлют. Надо привыкать делиться. Жратва и тряпки на первом месте быть не могут… в идее-то свободы. Может, и поймут тогда Россию… умом, наконец-то… да квартиры на замок перестанут закрывать… Дед рассказывал, когда в Сибири гидростанции строил – так и было. Всё возвращается… – Давай-ка еще по одной.
Он плеснул в свой бокал водки.
– Мне немного, – гость поморщился.
– Не дрейфь, казак, атаманом будешь! Но не сразу. К обеду! – Самсонов рьяно захохотал и выпил.
– Вот вспомни историю, – чавкая и облизывая ложку от тушёнки, продолжал хозяин. – Сколько чужих столиц оттяпала Австро-Венгерская Империя? А Наполеон? Всю Европу прошел. Всех покорил. А германцы? Дважды! И где теперь та Венгрия? И что Австрия? Франция вернулась к старым границам, немцы еще и потеряли… Ну, а мы – добровольно всё отдали. Вот скажи, не жалко всем этим пидорам было людей? Сотен миллионов убитых хрен знает за что. "Войну и Мир" читаешь, – Бочкарев удивленно посмотрел на него, – Людка настояла, – пояснил хозяин, – так вот, читаешь…
– Всё встречаетесь? – перебил тот.
– Да не… дальше зашло. Попал. Да я и не против. Пора бросать якорь, в пучине жизни, так сказать. Уже пять раз об скалы трахало. У тебя-то дочь на выданье, а я без кола, без… не, двор-то есть. – Он осмотрел комнату. – Так вот, листаешь гения, Аустерлиц – не войска, а тьмы войск, до горизонта, медленно сходились в погибель, чтобы умереть. Это про Наполеона. За что? Какие козлы с крестом на шее посылали гуртом на смерть, в натуре? Читаешь, как потом сползались еще живые раненные – а во время сражения запрещалось ломать каре – не подбирали… так вот, сползались в одну кучу, чтоб умереть… в одном стоне. Оружие-то было несовершенно, больше калечило. Массы полумертвецов. Груды! Кто с животом развороченным, кто с оторванной ногой, короче, полный гугл! И обо всём этом думает какой-то Болконский, тот еще тип… но репу чешет… А не те, что на задах – один, на барабане, а двое других, монархи, мать их в дым, побрякивая орденами. Никто, там, в Европе, не цитирует эти ужасы, однако на раз вспомнят Аустерлиц. Праздник даже такой завели. Короче, за что бились, калечили, убивали, раздали обратно. Так что всё возвращается! Всё!
Он снова потянулся к бутылке.
– Вот отправим социализм в Европу, и останется у нас, скромняг, только газ и нефть… только газ и нефть. То-оль-ко га-а-з и не-ефть! – протянул Самсонов оперным басом. – Не-е-ефть!
– Мне хватит, – Бочкарев закрыл рюмку ладонью.
– Да России тоже… только газа и нефти! Эх, золотишко мелочишко! Тоже ведь вдоволь! – друг снова захохотал. – Галина Андреевна осудит? – уже холодно ухмыльнулся он. – Так уже, по-моему, вчера. Ты ведь с другой отплясывал. Постой… – на лбу появились морщины, – что-то про тебя спрашивала… Да! Пьет ли Бочкарев! Вернее не у меня, у Эдика. Тот ей по незнанию мозги парил.
– И что? – заинтересованно спросил сосед.
– Да как обычно. Заманила, обласкала и расстреляла. В упор. Крупнокалиберными. Только лохмотья отлетали… Сам видел. Сегодня, поди, раны зализывает.
– Я про себя…
– М-м, что-то глупое отвечал… сказал, танцует. Я ведь понял: пьет ли сейчас? Смотрю – за столом нет. Танцует, говорю. Ну, она сразу и ушла.
– Значит, мне пора, – Бочкарев поднялся.
– Да постой, она не потому…
– Нет, пойду. Давай, приходи в себя.
– Тогда Людке позвоню.
– Тоже правильно. Только приберись сначала, – Бочкарев обвел рукой кухню, – и там, – он указал в комнату.
– Это уж, как положено, – согласился Самсонов и, зевая, закрыл за другом дверь.
Такие мысли, кружась в голове Виктора, на лестничной площадке "универа", не прибавили настроения, так что уединение женщин пришлось кстати. Однако они, не особо ценя его присутствие, говорили довольно громко:
– Да, ладно, – вдруг услышал он, – с кем только спать не приходилось, чтобы продвинуться по службе… или просто место сохранить. – Это был голос Галины. – Мужчина насторожился.
– Ты о ком? – второй голос сохранял спокойствие.
– О собирательном образе.
Завидная выдержка собеседницы сказала бы о многом искушенному слушателю, но Виктор таковым не был, что частично и объясняло своеобразие выбора Галины Андреевны.
– Собирай его в другой компании, хорошо? – процедила вторая.
– Можно и в другой. Правда уже собран… поздно пить "боржом", – съязвила та.
Достойность в соперничестве была оценена, и Полина поменяла фланг атаки:
– А как на кафедре? – с легким равнодушием спросила она и, тем не менее, вопросительно посмотрела на женщину, ожидая реакции. Желание прощупать обстановку и уж тогда определить, что стоит говорить, а чего нет, привычно возобладало.
– Да ждем известий, – Галина не торопилась.
Полина продлила молчаливый взгляд на полминуты и, не получив желаемого, бросила пробный шар:
– Я привезла заявление Елены Борисовны на отпуск. Она приболела…
– Да знаем, – мастер пикировок старалась тоже казаться равнодушной. – Так и взяла бы после… – чуть удивленная хитринка губ женщины сказала Полине всё. "Значит, все-таки знают… пронюхали. Тогда без церемоний. Отдам, и пусть мучаются". – Она повернулась, сделала шаг в сторону Бочкарева, давая понять, что необходимость уединения исчерпана.
– Как Самсонов? Когда следующее погружение? Без приятных дам? А может и с ними? – Полина дождалась, когда Галина Андреевна подойдет, чтобы изящно уколоть сразу обоих информированностью в отместку за неудачу.
– Нет, Самсонов сейчас не пьет. Обещал в пост воздержаться.
Виктор смотрел прямо на нее. Успокаивало, что разговор напрямую его не касался.
– Самсонов? Пост? Я вас умоляю! А какой сейчас? – Полина театрально всплеснула руками.
– Да их много… Но не пьёт точно, сам свидетель.
– Ну, потом возьмет день за три! – Она рассмеялась. Галина Андреевна сделала это секундой позже, простив укол.
Разрядка, которая требовалась всем, состоялась.
– А вы… ты… как усилия? – уловив момент, когда Виктор отвлекся на проходящего мужчину, Полина стрельнула в ухажера глазами.
– Да какие усилия?., потуги, – нашлась Галина, глядя на преуспевшую в только планируемых ею делах женщине. Условие – не позволять высокомерия – было выполнено. Полина никогда не переходила грань. Как и собеседница, хотя обе забывали делать то же по отношению к другим. Такой вот уродливый статус-кво, характерный для современных "леди", не миновал и наших знакомых, потому разговор их обретал порой фальшиво-элегантный оттенок светских салонов XIX века, который хорошо описал гений русской литературы. Одной же из героинь удалось даже услышать его. И подсмотреть покусывание ногтей, немало удивившись такой общей черте с прошлым. Ведь мы всегда ждем только "нового". Не так ли обманываетесь и вы, дорогой читатель? Но "обманываться" – порой доброе чувство. Мы попытаемся сделать его именно таким.
Г-н N позволил себе улыбнуться. "Что ж, и мы от ста пятидесяти не отказываемся. А это уже другие светские, причем – "набирающие" обороты. Которые, как и прежде, элегантно перемежаются рыжиками в сметане, селедкой под шубой и просто горячей картошечкой с колбасой. Незамысловатость – вот, что должно быть в закуске, так же как и в оттенке, а не элегантность, – заключил Г-н N и тут же подумал: – Летом в Крыму продают только мясо ягнят. А "старых" баранов – зимой. Интересно, что сейчас за окном? – и повернул голову, – если зима, где же бараны? Неужели за столом?"
Г-н N осмотрелся.
– Весна нынче, – вдруг услышал он. – А бараны уж далеко от Крыма. Розница, милейший. Сторговали.
– Да за что?
– За концерт на Майдане.
– Кто-то продешевил?
– Само собой. Зато, какие песни послушали! Пламени на год, пепла на тридцать.
– Кто это?
– Лампедуза.
– Да нет, кто говорит?
– Время "Прошлое". Познакомимся?
– Что-то не верится, – г-н N вздохнул.
– А ты как думал? Сковырнуть президента майданом – дело увлекательное, с бонусом. "Я делаю историю!" – кто устоит? Теперь лет тридцать будут отучать майданить. Властью-то всегда недовольны. Фигуранты отставок и уголовных дел пляшут, причем на сцене! Где такое увидишь? Тут и горилки с салом не надо… любовь к цирку – вот мотив. Или "любовь" у тебя связана с другим?
– С другим.
– Повезло…
Мужчина снова вздохнул, вспоминая ту, которая любила его всю жизнь, оставаясь "никем". Так и не получив платы за путешествие в страну грез.
Альфа-банк заслуженно считался самым продвинутым учреждением среди подобных. Созданный с нуля, а не по итогам обезумевшего разбоя, он и выжил… один. В чем была некая справедливость. Этот факт вызывал поначалу зависть других вывесок и, конечно, назначенцев, которые с успехом увлекались их раскраской за государевы деньги. А что поделать? Другого они не умели, да и одиночество первого не было бы нарушено. Но тогда зависть совсем пожрала бы. Такое в планах исключалось. И потому, наторговав себе авторитет у монархов, а вместе с ним и незаслуженные преференции, назначенцы потихоньку забыли о простом человеческом пороке. Как забывали и обо всём: людях и словах. Считали будничным. Ну и о культуре. Ни первым, ни вторым обидно не было. Культура же – стонала. И даже чьи-то раскрашенные яйца в бриллиантах не поменяли положение вещей.
Именно в холле одного из офисов того самого банка стояли сейчас Елена и Виктор Викторович.
– К сожалению, к ячейкам доступ имеет только человек с доверенностью.
Менеджер был непреклонен.
– Что ж, – согласился Крамаренко, – ступай, Леночка, я подожду. Да, постой, вот, – он протянул женщине пакетик размером со спичечный коробок. – Лекарство… друг отца, я забыл передать матери. Десять дней, один раз в день… по две капсулы.
– Я всё слышала, Виктор Викторович, – вздохнула Елена, опуская в карман плаща пакетик, – да разве ж я больна? Вы-то верите?
Тот смущенно развел руками.
Слишком долгое отсутствие женщины заставило поволноваться. Понимая состояние, в котором находилась дочь друга, и опасность надолго оставлять ее одну, Крамаренко вскоре не выдержал и направился к дежурному, по ходу соображая, как донести беспокойство, не касаясь главного. Тот долго и внимательно слушал, но безуспешно, потому как стал звонить старшему. В момент, когда мужчина и увидел бессмысленность надежды, в зал вышла Елена. Обведя растерянным взглядом тихую суету, женщина, наконец, увидела друга семьи. Точнее "узнала", судя по глазам. Неторопливо, даже слишком неторопливо для причин обеспокоенности последнего, она приблизилась. Также медленно, но поочередно, мужчина почувствовал сначала робость, затем волнение и страх. И тут же нашел причину: такими глазами люди не смотрят друг на друга. Вспомнив, что ему следует вести себя иначе, нежели полу противоположному, Крамаренко попытался улыбнуться. Ничего не вышло. Да и было поздно.
– Вот, Виктор Викторович. Книга. Отдайте маме, – отрешенно сказала Лена.
– Хорошо, сама и отдашь… Больше ничего? Не было?
– Нет… сами. Я не могу… сейчас. Что вы на меня так смотрите? Мне надо побыть одной. Погуляю…
И, не дождавшись ответа, оставила ошарашенного Крамаренко одного. Со своими мыслями, книгой и вами дорогой читатель.
Попробуйте понять, что должен делать мужчина в такой ситуации? Как повести себя? И вы ощутите всю трудность положения, в которое время от времени загоняют их женщины… По причине всего лишь отсутствия в эти минуты места в сознании одной из них. Ради чего, собственно, живут. А как следствие, поймете всю несправедливость выговора, полученного председателем от губернатора за опоздание, меж тем как вины того не было: ведь первая причина, элегантно растаяв, и породила вторую – основание для взыскания. Можно попробовать и дальше описать множество кругов, что разошлись от столь малозначимого поступка нашей героини, и, уверяю вас, привели к самым неожиданным последствиям. Например, к вашим взглядам, их переоценке. Но лучше оставить это страницам… или все-таки вам? Что ж, спешу успокоить – ничего такого делать мы не будем. И причиной тому – третьей по счету! – станет упомянутый выше неизбывный оптимизм Крамаренко, который и передался автору. Уж чем-чем, а взысканиями тот мог бы обклеить весь чудный холл, в котором, шагая взад и вперед, терял время, обдумывая как ему быть. А вы? Вы уже обдумали? Я – да.