– Такое может совершить лишь человек, – лектор виновато вздохнул и тоже улыбнулся. – И такой финал один из двух… всего-то. Второй – самоубийство.
– А мы не люди, получается?! – выкрикнул кто-то.
– Увы! – Андрей развел руками. – Мы существа, которые делятся на тех, кто стремится стать таковыми, и тех, кто продолжает красть, не задумываясь. Заменяя страсть к героину на страсть к накопительству. Обман на сознательную смерть. Один суррогат на другой. Развиваются! Тяжелейший труд, замечу. Но в обоих случаях – жертва сам. Иногда заблуждаясь, будто польза людям не последнее в его рассуждениях. Тратить свое время на поиск "оправдания" несправедливости вокруг, то есть для процесса кражи – обязательный ритуал. Так что труд действительно тяжелый, в поту, без преувеличения. Потому и путают с заработком. Но корысть неизмеримо важнее самых благородных мыслей. Не маячь впереди еще больший кусок мяса, гораздо больше необходимого, мыслям о людях не было бы места. Место и время! Помните? А уж если впереди огромный! Вот что прячет "существо" и прежде всего от себя. Великую, всепожирающую тайну обогащения! И каждый сознает.
– Ну, уж каждый! – тихо сказал кто-то с первых рядов.
– Да, в общем, не стесняются. Даже горды. Помните, Рокфеллер соглашался объяснить, как он нажил гигантское состояние, с условием, что его не спросят про первый миллион?
– Так ведь живут… и комфортно!.. Не заморачиваются! – третий ряд был активнее других.
– Увы, – Андрей усмехнулся, – если бы так! Любой отдал бы полсостояния за Жар-птицу! Гложет, потихоньку гложет видимая нищета. Уж и селятся отдельно, и не думать стараются. Да что там, на метро не ездят! Но бросается. Режет. Напоминает. О краже-то! Случается, наступает момент, когда "присвоивший" чувствует, что раздражение украденным переходит некие рамки и о нем начинает думать плохо уже и преданное окружение. Тогда включают уникальную технологию – благотворительность, как инструмент исправления имиджа. Отдать часть краденого, но широко рассказать об этом, истратив на такую компанию еще часть. Прием удавался веками. Вспомните, хотя бы "динамитного" короля Нобеля – торговца смертью. Высший пилотаж! И потом, как говорил Остап Бендер: "Лучше отдать часть. Ведь часть меньше целого". И теперь того, кто освоил прием, при каждом удобном случае, поминают как мецената, спонсора или благотворителя. До гениальности простое средство покупки "уважения". Только не покупки, а продажи. И не уважения, а совести. Потому как окружение, тоже считая себя обделенным, скрытно ненавидит объект поминания. Возьмите высший титул государственной власти. Образец для такого примера. Так что из круга не выскользнуть. Удавка прочна. Можно только закрыть глаза. Но мы, по-моему, отклонились…
– Конечно! Причем здесь вера?! И про власть!
– Христианство поподробней… – зал явно хотел дискуссии.
– Гм… христианство, – лектор прошелся взад и вперед. – Заповеди можно определить как "конституцию" человечества. А их появление – как порог, после которого зло во власти, в продолжение краж, стало нарушением такой конституции. Ну, а вера называет это прямо – преступлением перед богом. Так что корни понятны.
Зал снова загудел.
– Так в абсурде… все-таки? Или движемся куда? – выкрикнул молодой человек, которого толкали сразу несколько соседей, подбивая высказаться. – Кража торжествует! А с нею приходит и власть! Заманчиво!
– А религия бессильна!
– Куда-нибудь да движемся! – весело гоготнул кто-то выше.
– Через утренний туалет! К примеру!
– Это ты! А я с сумкой и – в университет!
– Не… Сначала с ведром к мусоропроводу!
– Вот и название финала!
Зал утонул в хохоте.
– Да их полно!
– Туалетов?! Или примеров?
– Финалов! Вчера был кубок России!
– И драка у строителей!
– А завтра Лехин день рождения! И Джозефа Конрада!
Веселье продолжалось. Андрей стоял молча. Он знал, что в такие минуты нужно дать пару выйти. Расслабить аудиторию. Взгляд скользил по рядам, но неожиданно остановился на третьем. Тот самый парень, что задал первый вопрос – не улыбался, а, подперев голову, со скепсисом смотрел на него. Наконец, смех и возгласы о "движении" утихли.
– Примеры?.. – начал он. – Примеры различны, как и финалы. Вы правы. Как я, как всякая молодость. Но дело в цели… – Андрей наклонился к листочкам. – Проверка, так сказать, на способность оценивать… или на отсутствие таковой способности. Да вот, приведу цитату, правда, готовил для другой лекции… – лист, вместе с рукой, замер перед лицом. – Да, пожалуй, отсюда…
"Вторая мировая война. Отечественная, у нас. Через три с небольшим месяца немцы оказались у стен Москвы. После этого были отброшены, с чего и начались наши победы. Но! За полгода тяжелых, жесточайших сражений, мы от союзников не получили и ржавого болта. И только в феврале сорок второго, когда мы уверенно погнали противника к "берегам Одера", я фигурально выражаюсь, они открыли каналы помощи. Логика проста: раз возникла вероятность победы русских, надо срочно примазаться к ней по двум причинам. Первая: результатом победы объявим помощь. Второе: потомки, в случае победы России, не поймут, почему мы были в стороне. Эта технология приводилась в жизнь неукоснительно. Наша война длилась четыре года. Число жертв, наших жертв, потрясает историков до сих пор. А второй фронт был открыт лишь за несколько месяцев до победы. Цель опять корыстная – взять Берлин до русских. Украсть победу и славу. Снова украсть. Гадко? Да. Преступно? Да. Но дёшево. Не вышло. Просчитались. Как и Гитлер. Недооценили. Мы заплатили нужную цену. Но вой слышен до сих пор. Потому и отмечают день победы в другой день. Потому, до недавнего времени, пока не появился Интернет, любой школьник на западе был уверен, что победили Германию именно они. И вот уже поляки ставят фильмы, как русские насиловали женщин, а не клали головы…"
Андрей замолк, заложил руки за спину и прошелся вдоль первого ряда.
– Ну, а сейчас одним кликом вам высветится: кто взял столицу Рейха.
Он вернулся к столу.
– А есть несогласные? Или хотя бы ремарку?
– Есть, – раздался голос из середины шестого ряда. Парень с длинными волосами и в броской шотландке встал.
– Сидя, можно сидя. Слушаем.
– Я тут прочитал "Войну и Мир"… – тот остался стоять.
– И узнал, что автор – Лев Толстой! – задорно выкрикнул какой-то шутник.
Зал снова повалился от хохота.
Андрей поднял руку.
– Так вот, – чуть смутившись, продолжал парень, – я сделал вывод, что последний, из наших полководцев, кто жалел солдата, был Кутузов. Поразительно, что от нас это скрывали.
– Ну да… залепили уши и глаза, а ты сходил в баню и промыл… – уныло заметили сверху.
Явно волнуясь, парень в шотландке огляделся, ожидая еще уколов, но все молчали.
– Именно он, при отступлении французов, как мог сдерживал своих генералов под Вязьмой, куда безо всяких сражений добралась уже растаявшая на треть армия неприятеля. Он один говорил: "Французы еще до Смоленска будут лошадей жрать, а я одного русского не отдам и за десять французов". Но наши "герои" Ермолов, Милорадович, Платов и другие не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французских корпуса. Извещая Кутузова о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги. Открыто издеваясь. И сколько ни старался великий человек удержать войска, они атаковали. Дословно помню: "Пехотные полки… с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей. Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули". Только добавили русских смертей в котле.
Парень помолчал.
Этого никогда не будут преподавать в школе. Это стыдно вспоминать, потому что вся наша будущая история полна таких же фактов.
В зале послышались смешки. Девушки с первых рядов вопросительно уставились на Андрея. Тот оставался спокоен.
– А еще я читал толстенную книгу английского историка – "Компании Наполеона". Автор прямо пишет, что на переправе через Березину, есть даже такая картина, – он на секунду замолк, стараясь понять настроение зала, – Кутузов намеренно отпустил Наполеона – ведь капкан захлопнуть ничего не стоило. И даже приводит слова командующего: "На что нам пленение Буанопарте? Разве что на радость проклятым англичанам". Так что и здесь солдатушек пожалел, но был тут же отправлен в отставку.
– И к чему ты? Нарыл! Герой нашего времени! – посыпались возгласы. – Бедняга Наполеон не знал об этом! Иначе сразу вернулся бы!
Смешки не утихали, но парень, ни мало не смутившись, продолжил:
– А в вашем примере мы за Берлин, за такую же славу, которую хотели украсть союзники, и которую мы, конечно, заслужили, положили шестьсот тысяч. То есть шестьсот тысяч семей оставили без отцов. Миллионный город из семей-сирот. Ненормальность психологическая, психическая, нравственная, если хотите. Думаете, мы не изменились от этого? Не сказалось? Не было последствий? Были! Уверен, что каждый второй или третий преступник сегодня, насильник или грабитель – оттуда. От таких решений и действий. Решений, где не было места человеку. Его жизни. Вдумайтесь. Какая чудовищная жертва, ради будущих генеральских мемуаров. Думаю, надо спросить детей, включая тех, которые не родились – нужна ли им такая слава. И разве было бы ее меньше, отдай мы Берлин? Они попросят немного – окрасить руки некоторых монументов в красный цвет. Несмываемый. По локоть. Чтобы память было уже не украсть. О других примерах той войны, когда солдат принял по эстафете с тридцатых назначение "пыли" под ногами вождей, я уж не говорю. И сегодня так же, потому что не помним, не говорим, не учим. Вспомните кавказскую войну. А надо учить. Надо писать. Чтобы однажды, в который раз, генерал или солдат, вы или я не сказали слова героя Уинстона Грумма: "Я многое потерял, Форрест, не одни только ноги – если хочешь знать, я потерял душу, дух. Теперь там, где была моя душа, висят эти медали. Они прикрывают пустоту". – Колючий взгляд пробежал по рядам: – А теперь можно смеяться… ну… что же вы?!
Зал загудел, зашевелился, раздались выкрики:
– Начитался!
– А я согласен!
– Да идите вместе в жопу… историю марать!.. У меня прадед погиб!..
– Так, может, он за славу-то генеральскую и погиб! Конец-то был очевиден! Лошадей бы начали жрать по-любому! Прав Серега!
– Да не! За льготы депутатов!
– За ожирение чиновников!
– Хреново, Вован, быть бестолковым!
– Чего???
– А поляки беглецов с концлагерей… выдавали!..
– А под Сталинградом потери один к четырнадцати были поначалу, оттого, что артиллерию вовремя не подвезли, людьми жерла завалили! Никто дедов не жалел! И в чеченскую так же. А в грузинскую – за пять дней всю армейскую авиацию покосили! "ГРУ" хвалёное. Позор! Кто вспомнил?! Генералы в Америку бегут прямо с сейфами, да семьями! Вот, что значит личная преданность, а не родине! Прём по этому пути и дальше!
– Ломи, Серега! А то всегда не до того будет! Надоели взяточники! Глуши марши!
– Не марай!!! – сверху, шелестя, пролетела тетрадь.
– Так не марать?! Или не подкрашивать?! – неожиданно крикнул студент – виновник скандала.
– Забор у казармы сначала! Потренируйся!
– Давай, Серега! Покупай краску! И квач ему вместо флага!
– Близок локоть, но локон-то приятнее!
– Не локон, а квач… да в рыло!
Раздался звонок. Крики, ругань и смех медленно покидали аудиторию, ища более просторное место.
Андрей молча провожал толпу взглядом. Парень, который и стал причиной беспорядка, с всё еще красным от волнения лицом подошел:
– Вы меня извините, Андрей Андреевич, сами же попросили…
– Ответьте мне, – преподаватель с любопытством, но серьезно смотрел на него, – вы ведь не случайно упомянули… выбрали это произведение?
– Конечно…
– Но в истории полно и других примеров… почему именно этот?
– Вы ищете неслучайность в совпадении, Андрей Андреевич.
– Вы тронули полутона моей диссертации… Такое разве бывает? Они мои… даже не для ученого совета. И тогда неслучайным становиться само совпадение.
Он прищурился, будто старался разыскать ответ в глазах собеседника. Тщетно. И, похлопав того по плечу, задал другой вопрос:
– Вы упомянули не рожденных детей, мол, у них спросить надо… это оговорка?., сорвалось? Или знаете способ?
– А вы какой-то сегодня не такой… – вместо ответа пробормотал парень, – эту войну… с поляками… прямо не узнать, простите.
Андрей не отрывал взгляд от молодого человека:
– Да и вас… тоже. Так мой вопрос… знаете способ?
Тот ответил твердо и спокойно:
– Знаю.
– Я так и думал… – мужчина вздрогнул. – Значит, все-таки и вы…
– Да… И я. Отгадал, для чего сверкают купола… и почему на пути к храму не миновать паперти…
– ???
– Человек должен умереть, не догадавшись, что предопределен не только его путь, но и выбор пути, который приписывает себе, будто бы лично выбирая между добром и злом. Взваливая на себя вину первого необдуманного шага, заблуждаясь, что мог бы поступить иначе. Не должен он догадаться. Иначе смысла в вере нет. Чувство вины за всё сомнительное, совершенное в жизни, даже задуманное, только в этом случае породит страдания, муки совести и казнь. Казнь! Но именно она и только казнь изгонит вон из человека родовое зло. А его место заполнит прощение. И совершится возврат плода змию. Это и есть сверхзадача, ради которой тратится каждый, оставляя земле лишь тело.
Андрей с удивлением смотрел в упор.
Парень замолк, отвечая таким же прямым взглядом, затем вздохнул и добавил:
– А вы совсем поистратились, Андрей Андреевич, это уже… даже не печально…
– Значит… выход все-таки один… Адажио.
– Адажио, Андрей Андреевич.
Наскоро и машинально перекусив в буфете первого этажа, не отойдя еще от разговора, мужчина направился в сторону набережной. Туда же, куда когда-то направился и государь император, тоже после легкой закуски, но которая не мешала ему видеть, в отличие от власти нынешней, угрозу нерушимости страны в отсутствии железных дорог на восток. И построил их больше, чем Россия за четверть века "независимости" от собственных граждан, праздник по которой стал таким же смутным, как и благополучие на ее просторах. Но все-таки общее – закуска – осталась. Прижилась. Вместе с дорогами. Правда, замаячили и пути. В будущее. Непьющее и великое.
Присев на скамейку у памятника императору, Андрей задумался.
Читатель не поверит, но в это самое время наш знакомый – председатель отделения Союза писателей Виктор Викторович Крамаренко так же задумался, отложив газету "Московский литератор" с рассказом Владимира Андреева, в котором упоминалась улица "Трубная" старой Москвы, что у Цветного бульвара, и "на которой, кстати, одно время жила семья Чеховых". А задумался он над следующими словами, что показались ему весьма своевременными:
"На каждой сотне шагов вы встретите полсотни кабаков, пивных лавок, погребков, где пропиваются вместе со старыми сапогами и негодными рукавицами десятки жизней, умов, совестей…".
Именно таким, через две недели после знакомства с модным гаджетом, "продвинутым", как выражался Андрей, способом общения, Крамаренко почувствовал, что выжат. Весь до капельки. Что у него закончились и старые сапоги, и все негодные рукавицы. Но это была уже вторая черта "своевременности" рассказа.
Он захлопнул планшетник, встал, налил из тяжелого графина рюмку водки и выпил, забыв навсегда о сетях и приложениях, которые словно щупальца спрута попытались втянуть его в свою утробу. "Баста! – рыкнул он и с облегчением вытянулся на диване. – Лучше посмотрю футбол".
Виктор Викторович даже не мог себе представить, какое удивительное свойство в человеке оградило его от монстра. Сработало. Как и не мог вообразить, насколько стал уникален и странен для большей части иркутян… Но, дорогой читатель, спешу заметить: отсутствие закуски – не причина, не подумайте на нее. Не обижайте часть русского пейзажа, истории и надежды. Лучше, пожалуй, вернемся к нашему молодому герою.
Задумчивость Андрея, в отличие от второй, прямо вытекала из утренних событий. С размышлений о каждом прожитом дне, осмысленности, с которой он и начинал разговор со студентами.
– Здравствуй, это я… – вдруг услышал он.
Перед ним стоял мальчик лет шести.
– Ну, здравствуй, здравствуй, – Андрей удивился.
В одиночестве мужчины, которое разделяла скамья да воробьи, равнодушно чирикающие о своем, появление любого человека было неоднозначным. Перед задуманным, на которое так трудно было решиться, ему не хотелось видеть никого. Но сейчас что-то растаяло, размягчилось в нем. Спокойный, нежный взгляд маленьких глаз напомнил мужчине о существовании искренности, правды. Трогательной, беззащитной правды, которая сохранилась только в детях, и которую мы безжалостно выкорчевываем, "готовя" к жизни.
– Ты, наверное, потерялся? – Андрей огляделся.
– Это потерялся ты… – мальчик улыбнулся. – А я нашел.
– Вот даже как? – ситуация становилась забавной. – Ну, расскажи, как ты нашел меня? Вроде не прятался, – Андрей решил подыграть.
– Прятался, – мальчик продолжал улыбаться.
– От кого же я прятался?
– От меня. Пять лет ты прятался от меня… папа. Вы с мамой не хотели меня послушать… я знаю. А я очень люблю вас… обоих. Помнишь… на качелях, как я смеялся… разве не слышал? Звонко-звонко. А потом… потом мне сказали, что вы оставили меня. И я только сам могу найти вас.
Мужчина остолбенел. Гул колоколов заполнил голову. Их сверкание уже значило что-то другое, нежели прежде…
– Почему ты плачешь? Я же нашел. Папа! Мне сказали, что ты и сам пошел меня искать. Видишь, я знаю лучше дорогу…
Слезы заливали лицо мужчины. "Это наваждение… нет, сон… нет, не может быть" – мысли путались, рвали сознание, выплевывая какие-то обрывки памяти, разговоров… Он помнил всё. Особенно тот день. Когда всё решилось, и он потерял сына. И вдруг…. Разве возможно такое? Бред! Галлюцинации!
– Кто? Кто сказал тебе это, мальчик?!.. – выдавил Андрей.
– Дяденька. Слепой дяденька. Он видел маму. Просто не успел ей объяснить… она быстро ушла.
– Где? Когда ушла? Куда?
– В Колизей, конечно. Все почему-то туда хотят.