– Да это митинг какой-то!
Крики и возмущенные восклицания так и не дали профессору подвести итоги занятия. После нескольких попыток он развел руками, что-то сказал Андрею и, покачав головой, вышел.
– Вставай, Андрюша! – голос Галины Николаевны и тихое касание руки заставили зятя открыть глаза. – У тебя с утра лекция. И так не будила, Лена говорит, совсем неспокойно спал. Я уж завтрак два раза разогревала… да будить не решалась.
По пути в университет он несколько раз вспомнил запавшие в душу слова из работы одного из студентов журфака:
"Г-жа N, известный хореограф, опластичила "Pink Floyd"" – пишут в газете.
Мусорное слово – "опластичила". Значимое – "известный". Самое малозначительное – оно же. Всего лишь "известный". Хореограф ли он, писатель или режиссер, знает только сам художник. И тайну никому не откроет. Никогда. Потому что она ужасна. Но слаб человек и будет бесконечно слушать приятную ложь близких. Как и автор – композиция ему понравилась.
Не может быть ни хореографа, ни писателя, ни художника. Ни тем более "даровитости", "таланта" или "гениальности". Существует только человек. Вот он-то или есть, или нет… перед миром людей. Как и прежде, среди миллионов лишь пара чудаков живыми смотрят на нас. Но мы не замечаем взглядов. Не получается женщинам быть Наташами, чтобы узнавать в нас Безуховых. Да и мы не стараемся быть ими. Зато бьемся бедные за "ми-бе-моль-минор" – безысходную тональность внешней красоты. И всегда удается. Заслоняет лоск несчастным правду. Не слышны песни, а Соломон – уже просто имя. Полнится, полнится "хореографами" мир. Мир обмана, лести, лавров".
"Да, чудаки… чудаки… кто вы?., и где? Отзовитесь громче", – подумал он, подходя к дверям здания.
Через десять минут Андрей уже спокойным голосом доносил для студентов неочевидные вещи, пытаясь натолкнуть на размышления:
– Возьмите просто день. Каждый прожитый день – нечто придуманное, искусственное, некий спектакль, абсурд. Это явление, несколько в ином смысле, хорошо описал Довлатов. Разве можно назвать наши поступки осмысленными? Вдумайтесь, для чего человеку алкоголь, футбол, кандидатская степень?
– Для того же, что и героин, Рубенс или директорское кресло, – уверенно парировал кто-то сверху.
– Отличный ответ. Это наши предпочтения. Созданный нами некий суррогат удовольствия. Ими заполняется свободное время… которого не должно быть, – и, улыбнувшись, добавил: – Если время будет наполнять естественная радость.
– А когда она будет наполнять?
– Надо найти такое состояние или отыскать обстоятельства, в которых оно существует как "непременность".
– Утопия. Так не бывает! – раздались выкрики.
– А куда денутся неприятности, огорчения? – спросила девушка в синей блузе.
Кто-то тут же нашелся:
– Вован, ты не грусти по проваленному зачету, создавай обстоятельства! И ныряй в удовольствия!
– Только не захлебнись!
Студенты рассмеялись.
Андрей поднял руку.
– Опять верно – создавай. Но вы не подозреваете, что такое состояние в природе есть, уже создано. Более того – оно ее часть, без которой самой природы не существует. И есть… живут среди нас люди в таком завидном обществе. А вот всё остальное – неприятности, огорчения, – он кивнул девушке, – искажения природы, среды нашего обитания – которые создаем сами. Как и суррогаты удовольствий – алкоголь, футбол и ученые степени. Ну и власть! Они – ответ на первое вмешательство. Своего рода месть лесов, полей и гор. И трудимся тысячелетия.
– Действительно, Андрей Андреевич, для чего вам кандидатская? – раздалось сверху. – Надо бросить, наконец…
Кто-то прыснул смехом. Все заулыбались.
– Верно… отклонился. Для чего, для чего, – миролюбивый тон отвечал требованию минуты, – для престижа – этакий особый суррогат успеха, который, в свою очередь, есть суррогат цели. Этот лежит в основе любого отклонения. Любого! "Перекос" в разумности наступает при подмене цели, а на одной из производных, начинает называться нормальным мышлением. Ну, а мне-то, конечно, для более высокой должности, – видя "недоходчивость" своих аргументов, подытожил он.
– А прежней недостаточно?.. – "недоходчивость" тут же проявилась.
– Выходит… нет. Почему? Денег не хватает. Ясно. Значит для денег. А зачем, спросите? Есть статусы повыше. Слава, известность. И снова в бой! Разве не абсурд?
– Не абсурд, – прервал тот же голос, – все так живут… или стремятся. К деньгам и успеху – это нормально.
– Прекрасно! Но пробуем размышлять, исходя из противного. Итак, считаем поступок абсурдным. Но он не очевидно абсурден. В каждом дне такие сплошным потоком. А есть очевидные. Вот один мой знакомый поэт, варит пельмени в сковороде… с высокими краями. Не задумываясь, что это за посуда. Удивляется, когда его спрашивают. Значит, у некоторых степень абсурдности начинает переходить грань неочевидности. Вообще, убежден, если варишь в сковороде, делаешь шаг вперед. Приближаешься к пониманию жизни. Той, которая существует вне абсурда. Которая в достаточности малого. Ну, понимаете – можно и жарить, и варить. Чуть-чуть приближаешься, совсем чуть-чуть. Но путь верен. Настоящий поэт!
Лектор вдруг замолк, скользя рассеянным взглядом по аудитории. Прошло минуты три. Студенты начали переглядываться.
– Ну что? Абсурдно мое поведение? – неожиданно улыбнувшись, озадачил он слушателей.
Зал одобрительно загудел:
– Нет! Мы думали, вы с мыслями собираетесь!
– Вот вам простой пример рождения сомнения в адекватности. Как мало надо и как легко подступает сомнение. Но! – Андрей обратил ладонь к залу. Всё стихло. – Есть люди… кто постиг. Постиг! – повторил мужчина. – Наткнулся. А кому-то помогли, другим досталось… по причинам неясным, в необъяснимых ситуациях. Это может произойти когда угодно, к примеру, в молодости, поверьте, я это знаю. Я многое сейчас знаю… однажды… довелось… коснуться.
Девушки, занимающие, как и во всех аудиториях, первые ряды, подняли брови. Им, почитательницам и, чего греха таить, спонсорам кредиток астрологов, гадалок и прочих ловкачей, слова казались близки.
Лектор же, как ни в чем не бывало, продолжал:
– Кого-то осенило на восходе, или… помните, на кресте… как разбойника… в Писании… за мгновение до смерти… на закате. Таких людей совсем мало. И если они продолжают жить, то их жизнь для всех необычна, странна. Поступки немотивированны – ведь мотивы-то поступков людям знакомы. Алгоритм искажен давно и усвоен. И ненормальными считают уже тех, странных, с непонятным нам поведением. Безгневных, беззавистливых, всегда подставляющих другую щеку.
Все закивали.
– Корзина "ненормальных", а для кого-то "идиотских", простите, поступков полнится всё больше. Помните, когда женщины Европы начали считать оскорблением предложение поднести чемодан? Они возмущенно бросили в нее, "корзину", такую поведенческую установку. Потом "естественными" стали однополые браки. Сегодня и педофилию объявили нормальной, а возмутительным – ее запрет. Вы молоды и доживете до поведенческого надлома, когда начнут преследовать традиционные браки, традиционное рождение – детей будут раздавать на аукционах. Да, да.
Зал снова зашумел.
– И покатится, покатится. Но на самом первом уроке именно родители вкладывают камень в их душу: "Поступай так, потому что это принесет тебе то-то…" – говорят они. На самом деле уча "аукционам", как те свахи. С этого камня начинается новая церковь. Всё. Дальше работают другие силы, которые и задумали ее. Для вас. Исказителей. Всё идет по плану.
Андрей прошел к окну, чуть постоял и повернулся к студентам:
– И все-таки странные люди встречаются… Особенно интересен момент перехода их в нормальное состояние. Художник Николай Ге порвал с передвижниками. Царь Соломон написал книгу. Гоголь пожег "Мертвые души". Толстой стал христианином. Карнеги… – он вспомнил молодость, – человеком. Я… я тоже… – лектор осекся и, смутившись, опустил голову направляясь к столу. – Встреча, хотел сказать… с ними – почти всегда событие. Удивительно – они могут быть и нищими, и богатыми. Симпатичными и не очень. Не следить за одеждой, забывать бриться и даже пьянствовать. Более того – они могут быть книгой, картиной. Мы можем считать их талантливыми или бездарными. Им всё равно. Общее отношение к оценкам объединяет. Однако съеживаются от грубости. Не терпят хамства… да, да… книги! Разве не замечали? Одни хамят, другие – съеживаются. Неспособны подшутить над кем-то. Даже плачут… чаще других, – Андрей поднял глаза. – Сковородка – первый шаг. Но это не городские сумасшедшие или несчастные на помойках. Те удивления не вызывают. А оно – непременное впечатление от прикосновения к явлению… Вот вы много встречали необычных, кому удивлялись? Или держали в руках? Их содержанию, взглядам? Не понимали? Но тянуло, не хотелось расставаться? То-то.
– Ну ваши-то, кусают! Андрей Андреевич! – верх был самым активным.
– Ты необычных вспоминай, ботало!
– Да пожалуйста! Вон, Шкроптак, с параллельного потока, не вылазит из читалки, зубрит. Даже явление назвали – "шкроптачит"!
– Так он же кровный немец!
– Та нехай! Все удивляются! Не понимают! А странность вообще легко организовать, – тот, кто возражал, указал направо. – Леха с двести восемнадцатой, собирался на дипломную практику, так ему в чемодан сунули пять томов "философской энциклопедии". Минут десять, по приезду, был странным – вспоминал, для чего их брал!
Зал покатился от хохота. Преподавателю ничего не оставалось, как сделать то же.
– И все-таки, если тебе не удалось и не повезло… а посчастливилось встретиться, увидеть и замереть, – продолжая улыбаться, Андрей вернулся к столу, – твоя жизнь начинает также меняться. Настолько, что окружение часто перестает ее понимать. Не сразу. Сначала стараются… Списывают на трудности, обстоятельства. И только потом начинают подозревать… Иные плюют, смиряются. Другие пытаются поправить, наставить на путь. Третьи возмущаются… просят избавить… То есть продолжают заниматься абсурдом. Ничем. Стоять на месте. Смотреть "Новости", "Вести" программу "Время". Не чувствовать, что это "Время" набегает на них, а не сами движутся вперед. Что с другим "Временем" ушел тот – причина их беспокойства и возмущения. Получил другие "вести".
Взгляд лектора снова странно заскользил над верхними рядами. Казалось, он думал о чем-то близком только ему, переживая такую близость.
– А он, причина беспокойства, – просто начал жить вне абсурда. Люди провожают "Время" взглядом и думают о будущем… которого у них нет… потому что, повторю… – стоят. Стоят, получая еще одно образование, еще один дом, степень, должность или награду. Еще миллион. Наконец, большее признание…. Издают ту самую, "Новую философскую энциклопедию", не понимая, что ни философии, ни системы взглядов – не существует. Есть только вера… в Единосущного. И безверие – в философии.
В зале переглянулись и зашушукались.
– Насмерть стоят, считая это "развитием". Прикованы воспитанием. Родители попались разумные, прагматичные… правильные. Цели поставили. Просчитали. Убедили и увязали… все будущие поступки. А их не будет – ни поступков, ни развития, ни пути. Поступки я перечислил. Лишь сон. Глубокий, мертвенно спокойный сон под названием "жизнь". Кто тот великий фантазер, придумавший ему такое название?!
Лектор снова замолчал.
Всё время, пока он говорил, тишина не нарушалась. Именно такого Андрея Андреевича любили студенты. Именно в нем они чувствовали присутствие того, что не выросло еще в них, не взошло. Но было. Уверенность в этом нет-нет да заявляла о себе и у провалившего зачет, и у оскорбившего на раздаче блюд работницу. И даже устроитель вчерашней драки на дискотеке Серега Миронов, будто слепок с той, первой лекции, повзрослев в минуту, а такое возможно, вы помните, дорогой читатель, устыдиться многого, устраивая драки уже в Совете Федерации и уже по делу. Но точно с прежним мотивом – отстаивая, честь и совесть, чего не случилось бы, слушай он другого лектора, с другими взглядами.
Каждая тема неизменно превращалась в разговор с самим собой всех присутствующих. Парни и девушки, студенты других групп и факультетов, часто приходили послушать "необычного" преподавателя и всякий раз примеряли на себя его мысли, задавали себе вопросы, которые тот озвучивал, и которые говорили в нем, внутри привычного всем костюма. Но это не был, в те минуты, Андрей Андреевич, шагающий по коридору с улыбкой, приветственно кивая головой, или рассеянно, не здороваясь ни с кем. Наступало время говорить другому человеку. А оно учило, что "человеком" становятся не навсегда. Учило невозможности существования такого состояния в непрерывной форме. И тогда происходило удивительное превращение: "футболы" и кандидатские, грубость или ложь становились не просто "нужными", а необходимыми еще слабым перед миром молодым людям, для понимания своей "поврежденности".
Но постоянно слушатели задавали себе вопрос, который сегодня напрямую и коснулся темы: "Почему он говорит в "себя", отстраненно?" Не о себе ли рассказывает уже больше получаса? Не он ли и есть один из персонажей, о которых ведет речь? А значит, Андрей Андреевич, уважаемый и любимый ими, такой же лицемер, лгун и может оскорбить. И только старается не делать этого. Мысль уравнивала возраст и молодость, опыт и дерзость, принималась без колебаний и укрепляла доброту отношений. Как когда-то генерала и солдат. Только в нашем случае – молодого генерала и совсем юных солдат, дорогой читатель.
Впрочем, возвращался "оттуда" их любимец тоже легко.
– Скажите, Андрей Андреевич, – парень из третьего ряда поднял руку, нарушая тишину, – вы вот о славе говорили. О примазавшихся. Ну, что они к литературе, искусству никакого отношения не имеют. А корни явления… вы не закончили… где они? У человека? У общества? Откуда?
– Ну, во-первых, это технология не литературная, а политическая, – преподаватель отбросил волосы назад. Он снова был здесь. – И возникла с признанием кого-то из племени первым. То есть признанием власти! Так что власть и слава – две сестры, и в этом легко убедиться – следствие обстоятельств, а не прихоть человека. В их получении "тогда" не было зла. Другое дело, для чего даны ему такие обстоятельства? Ведь кто-то их определил? Надеюсь, понимаете, что не природа сама по себе? Так вот… здесь можно предположить, что слава, власть, успех – даны человеку как объекты борьбы с негативными последствиями их обладания. Самим обладанием! Запомните! Негатив – в нем! Позитив – в борьбе с ним! А не в существовании власти. И воля дана нам как инструмент такой борьбы. Борьбы за улучшения невидимой части себя. Но часть эта была невидима до появления веры, которая принесла определения добру и злу. То есть закон. До того злоупотребления властью не были преступлением. Ибо преступление – это "переступление", шаг через закон – некие нравственные постулаты. Христиане называют их заповедями, но такой свод можно было назвать как угодно.
– А почему вы считаете, что определение добру и злу принесла вера? – раздался снова тот же голос. – Разве до этого человек не испытывал радости, скажем, от рождения ребенка и боли, от смерти других близких? Или когда отнимали кусок мяса, разве он не понимал, что это плохо? А если давали – хорошо? Рождалась благодарность – то же ведь добро.
– А вы считаете давать кусок мяса – хорошо? В любом случае?
– Конечно. Получать необходимое…
– Тогда вы затронули интереснейший вопрос. Значит, два куска – удвоенное добро, следуя логике?
– Ну, пожалуй, большее…
– Тогда пятый кусок, шестая пара обуви и седьмое платье сделают чудо? Ваше понимание добра утроится, учетверится? И вы станете его олицетворением… с получением всего этого?
– Ну… – студент смутился, – наверное, не совсем так… какая-то закавыка в этом есть…
– Закавыка в вас. Не вам оно добавляется, а тому, кто дает. И не просто дает – в этом случае ничего не меняется, а делится. По крайней мере, должно добавляться, по вашей логике. Однако можно отдавать и чужое, присвоенное, или просто чего много. Но много – тоже и всегда – присвоенное. Ведь и племя, при удачной охоте, делило мясо не поровну, а по чину. Значит, кто-то уже тогда присваивал чужое. Чуть-чуть брал больше. А потом и на охоту уже не ходил – других посылал. Но мясо получал по-прежнему больше и уже намного. За тот излишек нанимал людей, которые заставляли других работать и делиться уже не только мясом, но и зерном, одеждой. А через пару тысяч лет "присвоивший" назвал это заработком. Ну, просто назвал, ведь про первый кусок уже не помнили. Ну, неудобно называть "отнятым", "краденным". И "заработок" такой может расти до бесконечности. Предела жадности нет, – он с любопытством посмотрел на зал. – А здесь какая закавыка? Всё "о-кей" в таких отношениях? Или они добавляют уже зла в отношения?
– Ну, когда слишком много… вызывает неприязнь.
– Да зависть! Говори прямо! Чего ж непонятного?! – раздались голоса.
Андрей удовлетворенно улыбнулся.
– Давайте забудем слово "зависть" и остановимся на "неприязни". В конце концов, многие не ведутся на завистливость. Согласитесь, не все среди нас такие уж "каки".
Студенты зашумели, настроение снова у всех поднялось.
– Так вот неприязнь рождает то самое чувство, которое испытывал первый обделенный мясом. Отняли, украли. И это воспоминание о краденом вначале, которое дремало и вдруг проснулось, – он и назовет несправедливостью. А присвоивший – заработанным. Вся остальная история мира – это отстаивание каждым своей точки зрения. Драка.
Он снова помолчал.
– Что до веры… которая и принесла определение "добру"… вот "не убий"…
Зал насторожился.
– Многие века дохристианской истории люди убивали себе подобных, считая это добром. Путали. У древних Кельтов вместе с умершим хозяином сжигали и его домочадцев. Германцы убивали сородичей ради лучшего урожая или победы в бою. И даже римляне времен республики занимались этим… уж не говорю об индейских культурах Америки. И только заповеди определили границу, переступать которую запретно. Так появилось определение добру и злу, а принесла его – вера. Как видите, совсем недавно. Но все думают, что так было всегда.
– Так до сих пор бомбят, для смены режимов! Убивают ведь!
– Язычество чистой воды. Да что там, скотоподобие. Убивать одних, ради "добра" другим. Опять ради "лучшего" урожая. Снова начали путать. А решения принимают седые динозавры. Как и у костра, положим, в Финикии, пару тысяч лет назад. Только в костюмах и бабочках… но непременно рядом с огнем! Чужим, нечеловеческим, холодным.
– И в цилиндрах! – крикнул кто-то.
Лектор вздрогнул.
– То есть мир строился на краже? И не только мяса, но и жизней?
– Всякая собственность есть кража, – вспомнив слова Крамаренко, ответил Андрей. – Идей, лозунгов и приемов.
– Ну, уж всякая? – девушка с первого ряда улыбнулась. – Вот квартира у моих родителей – тоже, что ли?
– Конечно. Кража у тех, у кого ее нет. Вы не можете увидеть этого, не проследив всю цепочку от начала. Хотя бы в воображении. Квартира – это результат миллиона обменов первого куска мяса на последующие блага. Но первый – обязательно краденный! А отнятый – тот, что был лишним, пошел на прирост богатства и завершился, в вашем случае, квартирой.
– И что же, нам отдать ее?