- Что-нибудь не очень дорогое, пожалуйста, - попросила Татьяна. - Мы не знаем ваших цен, а у нас только двадцать долларов.
- На легкий ужин с десертом вполне хватит, - успокоил их официант и удалился.
Молодой человек запел:
В твоем окне звучит "Дюран-Дюран"
Твоя маман поет шарман-шарман…
А ты ждешь меня, я не допил еще
портвейн
Моя любимая, в моих глазах еще так мало
звезд
Ей-ей дудам-дудам
- Красивая песня, - тихо сказала Татьяна. Володя промолчал.
В твоих руках уснул не мой кот
Я вижу где-то в нем мою роль
Мур, мон амур
Не хватит струн мне спеть
о ней
Так пой, трубадур, в твоих глазах уже
довольно звезд
Ей-ей дудам-дудам
Вдруг Татьяна почувствовала на своей руке ладонь Володи. Гитара вела под аккомпанемент одуванчика столь же нехитрое, сколь и негромкое соло, и сухая, немного шершавая ладонь мичмана казалась настолько к месту и ко времени, что Татьяна сильно сжала ее своими пальцами.
После аплодисментов, коротких и робких, одуванчик со своим другом ушли, зато появился официант с заказом.
- Кто это был? - спросила Татьяна.
- Это Поль, - ответил официант. - Он русский. У него фамилия такая… у вас так народное блюдо называется.
- Пельмени? - взлетели вверх брови Володи.
- О, нет, конечно нет, - улыбнулся француз. - Еще пословица есть…
Но вспомнить он не мог и быстро оставил эту затею. Володя расплатился тут же, а потом спросил:
- А почему русское кафе называется "Анатоль Франс"? Я ожидал чего угодно: ну, "Тройка", например, или "Распутин"… "Гагарин", наконец…
- Это оттого, что так набережная называется, - объяснил, не моргнув глазом, официант.
- Так просто, - хихикнула Татьяна. - А почему русское кафе?
- Хозяин русский, - шепотом ответил француз. - Тоже просто, да?
Едва уставшие от ночного бдения туристы вернулись к поезду (вдоль подвижного состава уже собралось, несмотря на поздний час, весьма приличное количество парижан), паровоз дал сигнал, зеваки отскочили подальше, и путешествие продолжилось.
Таня и Володя пали на свои места и провалились в глубокий сон, теперь уже - до самого утра.
Утром объявили Стокгольм.
III
Глупо было бы полагать, будто с отъездом Татьяны Константиновны жизнь Ани остановилась. Совсем наоборот - все вдруг пришло в движение, или, как сказал бы великий русский сатирик - "и все заверте…"
Первым делом стоит рассказать о том, как Анюта вышла замуж во второй раз.
Едва Татьяна Константиновна умчалась на поезде в нежданный отпуск, Анна вернулась домой и уселась в кресло. Надо было что-то делать. Мысль для Ани, конечно, крамольная, однако сделать хоть что-нибудь хотелось так сильно - аж зуд по коже - что она принялась за генеральную уборку.
Свелась уборка, справедливости ради стоит отметить, только к протиранию и без того чистого кухонного стола и вытряхиванию на балконе и без того вытряхнутого коврика из прихожей. Но тем не менее даже этот невеликий труд слегка встряхнул Нюру. Тут же зазвонил телефон.
- Да, - протянула она в трубку.
- Здравствуй, Аня, - услышала она знакомый голос, но никак не могла вспомнить, кто это. - Не узнаешь? Это Слава.
И Аня тотчас вспомнила.
Лет двадцать назад Абрамовы дружили с Бекетовыми. Анька ходила в одну группу с их Димкой, где они были просто не разлей вода, а Татьяна Константиновна с Марьей Борисовной в ту пору работали в бухгалтерии гороно. Вместе все праздники встречали, вместе на работу ходили, вместе с работы. Летом по грибы, по ягоды ходили, осенью за клюквой на дяди Колином "уазике" ездили. Муж у Марьи Борисовны, дядя Коля, являл себя настоящим джентльменом, он ведь военным был, майором. Завсегда мог Нюрку вместе с Димкой из садика забрать, деньжат подкинуть до зарплаты, то да сё. В общем, дружили они, дружили, да вдруг дядю Колю на повышение взяли, и подняли аж до самой Перми.
Что делать, переехали Бекетовы в Пермь, однако дружба, видимо, крепкой оказалась, потому что хоть переписка и взаимное гостевание угасли уже года через три после переезда, как вдруг совершенно недавно, когда Аннушка закончила четвертый курс института и вернулась домой на каникулы, из Перми позвонила Марья Борисовна и пригласила Татьяну Константиновну с Анькой на свадьбу Димки.
Дядя Коля к этому времени стал уже генерал-майором, Бекетовы переехали на новую квартиру, Димка учился на экономическом в ПГУ, а женился он на дочери какого-то шишки, чуть ли не губернаторской. Нет, не губернаторской, а начальника какого-то департамента. Словом, Аннушке казалось, что брак по расчету. Однако оказалось, что Димка и Рада действительно очень красивая пара, и вместе чуть ли не с десятого класса.
Слава, невысокий худощавый молодой человек, сидел за свадебным столом по левую руку от Ани и ухаживал за нею целый вечер.
- А вы кто? - спросила она у Славы.
- Я сын друга Николая Степановича, - ответил Слава. - Я тут случайно оказался, только что из рейса, за компанию с папой.
Он кивнул на мужчину, толкающего тост.
Мужчина был в белой рубашке с галстуком-бабочкой и напоминал Славу с поправкой лет на тридцать: с брюшком, небольшой лысиной, похожей на тонзуру, и с красной морщинистой шеей.
- А вы, значит, моряк?
- А почему не летчик? - усмехнулся Слава.
- Не знаю, - растерялась Анюта. Она и в самом деле не знала, почему вдруг решила, что Слава - моряк.
- Да моряк я, моряк, - Слава широко улыбнулся. - Просто здесь город сухопутный, люди думают в первую очередь о водителях или о летчиках.
- Неправда, - воскликнула Анна с чувством. - У нас речное пароходство есть.
Наверное, по большому счету Ане было все равно, имеет ли Пермь хоть какое-то отношение к водному транспорту, однако непонятный патриотизм всколыхнул тогда ее девичью грудь, и она гордо рассказала, как ездила с мамой на теплоходе аж до самой Астрахани. Слава выслушал ее самым внимательным образом, а потом сказал невпопад:
- Конечно, Димке сейчас легко жениться, у них и квартира есть, и обставлена уже неплохо… Я вот женюсь тогда, когда у меня тоже будет квартира со всей обстановкой, машина, какой-то начальный капитал…
И пошло-поехало, кто в лес, кто по дрова. Анюта о своем, а Слава - о своем. И, что самое интересное, в конце беседы оба составили друг о друге самое лестное мнение. Танцевала Аннушка весь вечер только со Славой, хотя многие кавалеры не прочь были пригласить ее "на медляк".
На следующий день ни свет ни заря Слава заявился в гости к родителям Димки, у которых и остановились Нюра с мамой, и позвал Аню погулять по Перми. В общем-то, все было как обычно, то есть стандартный набор "зоопарк-цирк-кино-ресторан", и вернулась Анюта заполночь, и ничего путем маме рассказать не могла, потому что по сравнению с Геной Слава был какой-то чересчур уравновешенный, не без чувства юмора, конечно, но того половодья чувств, который захлестывал Анну в институте, как-то не ощущалось. Но Татьяна Константиновна тогда подумала, что у дочери возник мимолетный роман и на долгое отсутствие пенять не стала.
Утром они сели на автобус и уехали восвояси, и Анюта забыла о Славе так легко, что он, наверное, никогда бы вновь не позвонил, если бы знал, насколько мимолетным был его образ в жизни прекрасной северной девушки, на которую он вдруг "запал".
- Ой, - воскликнула Нюра. - А как…
- Я тут перед твоим подъездом стою, в гости пустишь?
Аня ахнула. Аня вспыхнула. Аня покрылась холодной росой. Ей захотелось вдруг спрятаться и одновременно предстать перед всем миром во всей своей красе: в коротком халатике и пушистых тапочках, со слегка растрепанными волосами.
- Э… Ну, поднимайся.
А сердцу в груди так тревожно и мягко. А в голове такой гул…
Ужас, как хорошо.
- Иду, - весело сказал Слава и дал отбой. Мгновением спустя на улице пиликнула автомобильная сигнализация, и Аня, выглянув в окно, узрела "десятку" цвета "зеленый металлик", и Славика, прячущего в карман куртки мобильный телефон.
Собственно, потом ничего не произошло. Не было страстных поцелуев, признаний и проча. Молча сидели они на кухне и пили чай с кексом "Дан кейк", за которым проворно сбегал Славик, когда оказалось, что к чаю дома ничего нет. И только когда все имеющиеся в доме запасы съестного были ликвидированы за этим чаепитием, Слава признался в любви:
- Выходи за меня замуж, я всего добился.
Кажется, он все продумал.
И Аня легко согласилась. Заручившись ее обещанием, Слава наскоро попрощался и уехал обратно, в Пермь.
Через месяц, снова в мае, она вышла замуж. Ее жизнь не стала счастливее, и она вспоминала Гену засыпая и просыпаясь, но их со Славиком дочь не давала соскучиться. В конце концов Слава оказался самым надежным человеком из всего мира мужчин.
Вторым делом стоит рассказать, как не вернулась домой Татьяна Константиновна.
Тревожной предмайской ночью, когда на Аннушкуу надвигались атмосферные фронты и второе замужество, вдруг истошно зазвонил телефон. Этого звонка Анюта ждала уже десятый день: она подала в розыск.
Оказалось, что мама не уезжала в Адлер. С работы позвонила мамина заместитель и осведомилась, нельзя ли позвать Татьяну Константиновну к аппарату для небольшой консультации. Анна сказала, что она не вернулась еще из Адлера, где находится по профсоюзной путевке. Заместитель мамы удивилась до крайности и сказала, что никакой профсоюзной путевки не было и что мама просто решила отдохнуть. И Аня обратилась в милицию.
Описывать подробности отъезда мамы Нюра не решилась, подумав вполне здраво, что рассказ ее оперативники всерьез не воспримут. Кроме того, что мама внезапно уехала в неизвестном направлении, ничего значимого Анна поведать не могла. Однако оперативники легко узнали, куда звонила накануне отъезда Татьяна Константиновна, и им стало известно, что собиралась она в Питер. Из долгого нудного разговора с Аней стражам законности удалось выяснить, что из Питера незадолго до маминого исчезновения звонил некто Топтыгин Геннадий Вячеславович, бывший супруг Аннушки, чем вверг в состояние душевного неравновесия как саму бывшую супругу, так и бывшую тещу. Стало очевидным, что в северную столицу Татьяна Константиновна могла отправиться только с одной целью - отомстить за оскорбление. Отрабатывались, конечно, и другие версии, но работники угрозыска придерживались все же мнения, что теща сдвинулась по фазе и рванула убивать зятя.
Однако следствие зашло в тупик. Оказывается, что Абрамова Татьяна Константиновна не была зарегистрирована ни на один поезд из Перми. Проделав титанический труд в кратчайшие сроки, оперативники выяснили, что Татьяна Константиновна вообще ни на одном из уходящих из Пермской области поездов не уезжала. Оставалось одно - разыскать в Петербурге Геннадия Топтыгина и предупредить о грозящей ему опасности.
В ночь с тридцатого на первое, когда над Зарей сгущались тучи и сверкали молнии, зазвонил телефон. Анна пулей достигла аппарата и сорвала трубку еще до второго звонка.
- Алло? - тревожно спросила она.
- Анечка, у тебя все в порядке? - спросила мама.
- Мамочка, - закричала Аня. - Мама, где ты? Ты не из Питера? Ма, ты не убила Гену? Мамочка, не делай глупостей, тебя разыскивает милиция…
- Перестань молоть чепуху, - отрезала Татьяна Константиновна. - Я спрашиваю - у тебя все хорошо?
- Да, - всхлипнула Нюра. - Ма, я замуж выхожу.
- Какая прелесть, - восхитилась мама. - Нюришна, с тобой не соскучишься. За кого опять?
- За Славу. Ты его помнишь?
На том конце трубки раздался громкий смех.
- Что я смешного сказала? - обиделась Анюта.
- Нет, ничего. Будь счастлива, - мама замолчала.
- Ма, ты где? - снова забеспокоилась Аня.
- В Стокгольме, - ответила мама. - Аня, я, наверное, уже не вернусь, передай на работе, что я увольняюсь.
- Мама, что случилось, как ты оказалась в Стокгольме?
В трубке что-то отчетливо прогудел паровоз.
- Аня, прости, у меня время на исходе. Ты уверена, что со Славой тебе будет лучше, чем с Геной?
- Ма, ты его не убила? - похолодела дочь.
Сквозь шум внезапных помех ей показалось, что с мамой вместе смеется какой-то мужчина.
- Мама, мама…
Ударила молния, и связь прервалась.
На следующий день Анна забрала заявление о пропаже человека. Но с мамой она больше никогда не встретилась.
Гена времени даром тоже не терял.
Первым делом, прибыв в стольный град Питер, Геннадий пошел гуливанить. Смысл той грандиозной оттяжки, которую устроил Гена всем фартовым питерским кошёлкам, состоял в том, что за время пребывания в Заре он сошелся с неким типом по имени Авессалом (престранным, следует отметить, субъектом), который разгуливал в тридцатиградусный мороз в каких-то безумных лаковых штиблетах, белом костюме с импозантным галстуком, сверкающим на черной рубашке. Этот Авессалом, появившийся внезапно и внезапно же исчезнувший, поведал Гене, что недалече от Зари, близ города Красновишенска, велись не так давно взрывные работы. И, ежели Геннадию интересно будет узнать, от этих работ осталось около километра новехонького медного кабеля, толщиной, чтоб не соврать, с Генино запястье. Вся байда состоит только в том, где достать бульдозер и грузовик, чтобы оный кабель изъять. На резонный вопрос Гены, а почему, собственно, этот ценный кабель не забрали подрывники, Авессалом без обиняков сообщил, что взрыв был ядреный, то бишь ядерный, и забирать с места взрыва всякую железку было накладно и небезопасно. Сейчас тоже не фонтан, но есть спецкостюмы, и если Гена…
Гена был готов уже при упоминании ничейного медного кабеля. На Урале уже вовсю вошла мода на сдачу цветных металлов в многочисленные пункты по их приему, и сам Гена принимал уже участие, тайком, разумеется, от супруги, в некоторых рискованных криминальных эскападах, например, такой, как похищение огромной трехтонной стелы, выполненной из титана и уведомляющей автомобилистов, что они въезжают в город Березники. Правда, вскоре распиленная стела была обнаружена работниками ФСБ, но похитители к тому времени уже успели получить деньги и замести следы. Так что выгоды с километра медного кабеля виделись немалые.
Операция заняла времени неделю, с мужиками из леспромхоза, с которыми Гена договорился за мебель и ящик водки, рассчитался Авессалом, а Гена свои девятьсот тысяч получил уже в Питере, где в камере хранения его ожидала электронная банковская карта с вышеупомянутой суммой.
Не прошло и недели, как деньги практически все улетучились. В это трудно поверить, но Геннадий в вопросах траты финансов был феноменом еще тем, и результатом валтасаровых пиров осталась какая-то вшивенькая тысчонка, на которую в Питере трудно прожить полноценный день. Гена с горя потратил вышеупомянутую тысячу на две бутылки хорошего коньяка и распил оные с какими-то бичами.
Но тут на жизненном пути нашего героя возникла Лера, Валерия Михайловна Роу, без двух годов опять ягодка. Гена понял, что женщины этого типа - его карма (словечко подцепил в каком-то из ночных клубов), и отдался судьбе в лице Леры. Впрочем, в достаточно милом лице.
Валерьянка, как звали ее коллеги, владела небольшой сетью аптечных киосков, имела она за плечами фармакологический институт и срок за фарцовку при советском режиме - торговала импортными противозачаточными средствами. Лера узнала о Гене от своей дочери Кати, которая гуливанила с ним в одной компании. Широта души простого уральского пацана чем-то умилила Леру, и она разрешила Кате привести рубаху-парня в гости.
Катя привела Гену в шикарную квартиру на Васильевском, и Гена произвел на Леру неизгладимое впечатление… да-да, своей знаменитой прозрачной рубахой. И остался там жить.
Нет, Лера не отбила Гену у дочери, Кате Гена был совершенно по барабану, она творила музыку в стиле соул, а Гена не рубил, чем отличается регги от джаза, что уж там говорить про соул. Личная жизнь мамы дочку никогда не интересовала, у них были чисто деловые отношения.
А Гена почувствовал, что наконец-то устроился с комфортом, и попросился у Леры работать. Она устроила его в свою фирму водителем. И он возил ее по всему Питеру, летая на ее "Дэу эсперо" как птица. Лера смотрела на Гену и была счастлива. Похоже, ему было все равно, с кем спать, возраст значения не имел, и Валерьянка наконец-то забыла, что ей не двадцать, и даже не тридцать лет. Даже не сорок.
Проходил апрель. Двадцать шестого или двадцать седьмого числа в квартиру Валерьянки позвонили по обычному телефону. Было это так необычно, ибо звонили в основном на сотовый, что Лера никак не могла отыскать спросонья старый аппарат.
Между тем телефон надрывался, как духовой оркестр апокалипсиса.
Обнаружил его Гена на антресолях в прихожей. Валерьянка сняла трубку и хриплым от недосыпания голосом спросила:
- Господи, кто в такую рань?..
Официальный, прямо таки казенный голос холодно заметил:
- Доброе утро. Вообще-то уже восемь часов.
- У меня выходной.
- Прошу прощенья, не знал. Могу я узнать, это не Валерия Михайловна Роу у аппарата?
- Вы будете смеяться, но это именно я. С кем имею удовольствие разговаривать?
- Капитан Ларин говорит, уголовный розыск. Не проживает ли у вас некто Топтыгин Геннадий Родионович?
Лера окаменела. Про похождения своего возлюбленного она уже многое знала, и вполне допускала, что тот легко мог пойти на уголовщину.
- Да, это мой муж, - тем не менее ответила она, и Гена чуть не упал.
- Насколько я могу судить - неофициальный, - не преминул уточнить Ларин.
- Мы с ним любим друг друга.
- Прошу прощенья. Вы не могли бы пригласить его к телефону.
Гена выхватил трубку у изумленной Леры из дрожащих ухоженный рук. Если бы трубка была шеей какой-нибудь змеи, Гена задушил бы ее насмерть.
- У аппарата, - как можно спокойнее сообщил он.
- Доброе утро, молодой человек. Вам говорит что-нибудь такое имя - Татьяна Константиновна Абрамова?
Гена покрылся холодным потом. На самом деле он никогда не забывал о тещиных словах, хотя и всерьез их воспринимал не до конца. Но что-то в голосе капитана Ларина заставило Гену вспомнить тот злополучный вечер, когда Татьяна Константиновна обещала…
- Она что, действительно все продала? - прошептал он в ужасе.
- Не понял, - смутился Ларин.
- Мне угрожает опасность, - Гену охватила паника.
- А, так вы уже знаете? - спокойно спросил капитан.
- Давно. Защитите меня, это же маньяк. Она вбила себе в голову, что я ее дочь обидел.
- А вы не обижали? - тут же задал вопрос Ларин.
- Нет, - выкрикнул Гена и разбил трубку об телефон. По паркету рассыпались осколки пластика.
Он тупо смотрел на останки аппарата и шептал:
- Она все продала. Она все продала. Она меня убьет…