Стань призраком своего немца. Плюнь на грошовые аркады, татуировальные кабинки, нордические процессии, живых артистов, акробатов на трапеции. Шлюхи всех полов назойливо зазывают с американских гор и чертовых колес, где они арендуют кабинки, сдвигают в клубах пара крышки люков, хватаются за ускользающие отвороты брюк, устало ковыляют из Туннеля Любви, размахивая наполненными спермой презервативами. Старые слепые гомики с пип-шоу в глазницах маскируются под грошовые аркады и холодными металлическими руками нащупывают пульсирующий мальчишеский член, в наряде афганских борзых задумчиво обнюхивают велосипедные сиденья, Пуэрто-Хозелито расположен между ног. на татуировальных кабинках обосновалась голая призрачная слизь, бурая вирусная плоть проклятия. удушливый город, не иначе. могила для путешественника.
Старые джанки-уборщики, толкая перед собой красные тележки, выметают с улиц презервативы и пустые капсулы из-под гера, тюбики из-под K-Y8, рваные грыжевые бандажи и сломанные секс-устройства, гашишные отходы и конфетти, заплесневелые суспензории и окровавленные котексы, заляпанные дерьмом цветные комиксы, дохлых котят и детские места, героиновых малюток, родившихся от постельной боли и джанки.
Повсюду звучит приглушенный, вкрадчивый голос уличного торговца, языковой урок замедленного действия, бормочущий под всеми вашими подушками: "Демонстрируются все виды мастурбации и самопоругания. Особенно пригодится юным мальчикам", поблекшие сепиевые гениталии в ящике татуировального салона… серебристая бумага на ветру… потрепанные звуки далекого города.
Глава 10
Последние Намеки
Карл спустился по винтовой железной лестнице в лабиринт шкафчиков, к ярусам проволочных ячеек и стальных кабинок, соединенных подвесными лесами, лестницами и движущимися фуникулерами до границ видимости, ярусы смешаются, пересекаются, поворачиваются балочными конструкциями, голубое пламя факелов освещает серьезные юные лица, раздевалочный запах заплесневелых суспензориев, хлорки и горящего металла, трогаются, останавливаются, меняют направление эскалаторы и движущиеся тротуары, синхронизируясь с балконами и шаткими платформами, разъедаемыми ржавчиной, бесшумно проникают в здание чертовы колеса, катапультируются в безоблачное небо американские горы - молодой рабочий идет по стальным балкам с солнцем в волосах и скрывается в лабиринте подвесных лесов и платформ, где дымят в ржавых бочках кофейные огни, а рабочие дуют на свои черные хлопчатобумажные перчатки ясным холодным утром до самых поднебесных балок с солнцем в волосах, рабочие дуют на свое холодное утро, проваливаясь в щелкающие турникеты, гудки, фонари и дрожащее пламя факелов, запах озона, авария непрерывна, целые ярусы смещаются и рушатся в желтом облаке ржавчины, разливальщики мастурбируют на кренящихся вбок унитазах, железные писсуары оставляют за собой поток неблаговидных обнажений, старики в креслах-качалках выкрикивают антифтористские лозунги, сенатор-южанин высовывает из сортира свою жирную лягушачью физиономию и тоном, не терпящим возражений, истошно вопит: "И, ах, выступает в защиту высшей меры наказания для всех признанных виновными в торговле, перевозке, перепродаже, а также замеченных в употреблении наркотического вещества, известного как мускатный орех… Далее хочу сказать, что я преданный друг всякой нигры и мне понятны все их скромные запросы. Да что там, вот и прямо здесь мне вытирает жопу один милейший черномазый".
Балки устланы обломками и изувеченными телами, которые неторопливо подбирают толкающие красные тележки старые джанки, терпеливые и невозмутимые, с нежными и вороватыми старушечьими пальцами. Голубое пламя факелов освещает спокойные, серьезные лица юных рабочих.
Карл спустился по винтовому железному запаху озона, авария шкафчиков, ярусы рушатся в желтом облаке до границ видимости неблаговидных обнажений на унитазах. Поворотные балки конструируют серьезные юные лица.
С чертова колеса виден туалет раздевалки на пяти уровнях, проблеск белых ног, блестящие лобковые волосы и тонкие смуглые руки, мальчишки мастурбируют мылом под ржавыми душевыми рожками, образуют змеевидную очередь, пульсирующую на шкафчиках, вибрирующую сквозь все ярусы и кабинки, неогражденные платформы и тупиковые лестницы, висящие в пространстве, рабочие, оседлав балки, выстукивают сверкающими шариковыми молотками рунические мелодии. Вселенная сотрясается от металлической юношеской похоти. Очередь исчезает в зеленой двери, соскальзывает в подземные бани, петляя средь факельного пламени, мелодичные мальчишеские крики доносятся из вентиляторов всех раздевалок, бараков, школ и тюрем мира.
- Пако!
- Хозелито!
- Энрике!
Карл преодолел стену белого тумана, яиц, клубов пыли в серой комнате, полной погребальных урн, на магнитофоне медленно крутится пленка, металлическими осадками словесной пыли выпадающая на терминальные города. Падал в пространство между мирами, словесная пыль покрывает его тело.
Во время суходрочки он прокуренная каюта, которая всегда на запоре… ("Радиационный пояс Ван Алена"… едва слышный щелчок.) И, падая в пространство между мирами, словесная пыль покрывает его тело…
Третья трубка гашиша, он прошел сквозь писсуар, чувствуя головокружение и тошноту. Он только что из провинции. Он только что из зеленой местности у собачьего зеркала. Бывало, приезжал в одно местечко на собаках… с лацканов его пиджака доносятся звуки и запахи джунглей, чудесный заменитель тот мальчишка.
Призраки панамы прилипли к нашим телам… "Пойдете со мной, ми-истер?.." в дыхании мальчишки плоть… Его тело выскользнуло у меня из рук мыльными пузырями… Мы медленно приближаемся к желтым пескам, ископаемым остаткам оргазма…
- Вам достается нечто вроде медузы, ми-истер. под потолочным вентилятором, голый и строптивый, странный цвет в его глазах, увидел все по-другому… пожелтевшие панамские фотографии, выметаемые старым джанки, кашляющим и харкающим на рассветных ломках…
(фосфоресцирующие металлические экскременты города… мозгоядные птицы патрулируют железные улицы.)
больничный запах рассветного порошка… мертвые радужные открытки, выметаемые старым джанки в отсталых странах.
"Не знаю, уловил ли ты мои последние намеки, когда мы отдавали распоряжения, проходя мимо колышущегося тента "Кафе де Франс"… Поторопись… Быть может, у Карла остался его волшебный фонарь… Темнота застает врасплох, кто-то идет… Точно не знаю, где ты сотворил этот сон… Посылать письмо в гроб, все равно что отправлять его с последней террасы в саду… Я никогда бы не поверил в существование сфер и границ света… Я так плохо осведомлен, и - сплошь зеленые войска… Б. Б., прошу, поторопитесь… наступает затемнение".
(Внезапно остановился, чтобы показать мне отвратительное кожаное тело…)
- Я остался почти без лекарств.
Тогда я еще был прощаньем у окна за пределами фильма двадцатых годов, следы плоти прерваны… Сидя за длинным столом, там, куда доктор не смог дотянуться, я сказал: "Он наделен вашим голосом и печальным финалом… Слабеющее дыхание в постели с явными симптомами удушья… Я их уже убрал… Сколько заговоров было сорвано, прежде чем им удалось воплотиться в мальчике, преследуемом железными клешнями?.. Тем временем магнитофон разрезает старые газеты", экскременты в дальнем конце забытых улиц… больничный запах на предрассветном ветру…
(Обнажил свои фосфоресцирующие металлические колени, мозг поджаривался в тоске по мертвечине.)
На волноломе, под желтеющим панамским фото, легкомысленный призрак юношеской футболки выслеживал напоминающую органические остатки - нечто вроде медузы…
"На волноломе уловил ли ты мои последние намеки над приливными равнинами… Точно не знаю, где… очнулся в чужой плоти… рубаха с китайскими иероглифами… ветерок "Кафе де Франс"… фонарь, горящие крылышки насекомых… я остался почти без лекарств… далеко… бури… потрескивание… здесь уже ничего нет, только кружащий альбатрос… мертвая почтовая открытка, ждущая позабытого места…"
На волноломе встретил мальчишку под кружащим альбатросом… Снял с него футболку, обнажив смуглую плоть, а глубже - серую, как пепел, и косяк передавался взад-вперед, пока мы спускали друг с друга штаны, а он потупил взор, лицо - точно майянский известняк, в керосиновой лампе потрескивание горящих крылышек насекомых: "Я дрючить Джонни а жопу". Он прыгнул коленками на кровать и похлопал себя по бедрам, "asi como perros", волосы с жопы развеялись над приливными равнинами, очнулся в чужой плоти, увидел все по-другому - один мальчишка нагишом на панамском рассветном ветру.
Глава 11
Там Где Колышется Тент
- Короче, сбросили мы наши камушки, прошлись голубым маршрутом по причиндалам друг друга и после небольшой тренировки уже могли обходиться без проектора и демонстрировать любые виды самых гнусных половых актов на каждом углу за голубым стеклом, шевеля двигающиеся мимо прямые кишки и лобковые волосы, точно сухую листву, падающую в туалет: "J’aime ces types vicieux qu’ici montrent la bite…"
Глотая из его глаз, слабоумные зеленые мальчики, печальные, как ветер в листве, воздвигают деревянный фаллос на могиле вымирающих народов-лемуров.
- Перепихнуться бери в любом месте. Джонни, ты да я теперь неоновые жопные амигос.
- У тебя стоúт только с моего согласия.
- Кто вы теперь, ми-истер? Перепихнуться бери Джонни там. Мне дрючить Джонни в ту же жопу? Ты да я сливаться, пихаться-в-одно-целое?
Всего лишь хула-хуп на обоих под идиотское мамбо. Каждый житель данной местности имеет свою программу, то есть одни - электрикалы, другие - ходячие углеродистые растения, и так далее, все это весьма замысловато. мальчишеская сперма прокладывает путь сквозь ректальную слизь и Джонни.
- Один след исчезающий, так что: панели тени.
- Мне кончать, Джонни, ночь.
Короче, втискиваем мы наши прямые кишки в прозрачные причиндалы голубым маршрутом - совместная обработка. долгая ночь, чтобы испытать меня. оба гнусных половых акта на каждом рассвете, запах касается пальцами двигающейся мимо прямой кишки. палец на всех членах: "ты-да-я-да-мы-с-тобой в туалете настоящего времени". "Идиотская ебля у-нас-с-тобой-Джонни. Бери". Листва воздвигает дерево-фаллос на мне и так далее, исчезающий в людях-лемурах. "Перепихнуться, слабоумные жопные дружки, точно древесная лягушка, прилипшая в согласии. Кто вы, зеленые руки? губчатые лиловые?"
- Джонни там. Мне дрючить. Перепихнуться в одно целое, Теплый спермовый запах под идиотское мамбо. тишина отрыгивает запах озона и ректального полета: "А вот и экзаменатор, другие прямые кишки - голые в Панаме".
"Асижопные" волосы развеялись над приливными равнинами. очнулся в чужой плоти, увидел все по-другому, один мальчишка нагишом на панамском предрассветном ветру.
Когда я очнулся, легкомысленный юноша писсуаров и вечерней плоти исчез… В туалете падают хлопья старости… Случайно встретил своего старого друга Джонса… живет в такой нужде… позабытый кашель в фильме двадцатых годов… На кроватной службе призывно звучат водевильные голоса… Я едва не задохнулся, примеряя дыхание мальчишки… Это Панама… Мозгоядные птицы патрулируют мозговые волны низкой частоты… азотистая плоть, выметаемая вашим голосом и печальным финалом приемника… Грустная рука убрала затхлую мочу Панамы.
- Я умираю, ми-истер?.. - позабытый кашель на улице двадцатых годов?
Генитальная закладная стащила с него заношенное нижнее белье, рубаха колышет запах молодого сухостоя… укороченный мальчишка на экране до самого конца высмеивает мое исподнее… шепоты темной улицы в Пуэрто-Асижоп… Сквозь деревенского уличного мальчишку улыбается ми-истер… Оргазм слил ответную телеграмму: "Джонни спусти штаны". (тот затхлый летний рассветный запах в гараже… сквозь сталь пробиваются ползучие растения… босые ноги в собачьих экскрементах…)
Панама прилипла к нашим телам от Лас-Пальмаса до Давида в сладком камфарном запахе разогреваемой опийной настойки… Обобрали республику… У аптекаря моя нет плиходи пятниса… Панамские зеркала 1910 года, скрепленные печатью в любой аптеке… Он признал себя побежденным - блики утреннего света в холодном кофе, выдохшийся утренний стол… кошачья улыбочка… мучительно-смертный запах его болезни в комнате вместе со мной… три сувенирных снимка Панама-сити… Старый друг пришел и остался на весь день…
- Пойдете со мной, ми-истер?
И Хозелито переехал в Лас-Плайас во время самого главного… Застрял в этом местечке… радужные лагуны, болотистая дельта, пузырьки угольного газа все еще произносят "a ver106, Лаки-и-и" в сотне лет отсюда… гниющий балкон из тикового дерева подпирал Эквадор.
- Die Цветы и Джунгли подпрыгивают, они не могут - город.
На волноломе двое стояли рядышком и размахивали руками… Здесь сыплются густые хлопья старости… Поторопитесь… еще один пустой билет… Не знаю, уловил ли ты мои последние намеки, пытаясь вырваться из этого головокружительного оцепенения с китайскими иероглифами… Я говорил, вновь и вновь отдавал распоряжения там, где колышется тент, вашим голосом… печальный финал… там, за воротами, тишина… легкомысленная юношеская рубаха колышется на вечернем ветру…
- Трюк старого фотографа дожидается Джонни… А вот и мексиканское кладбище.
На волноломе встретил мальчишку в красно-белой полосатой футболке… (опийный городок в лиловых сумерках)… Задевая эрекцию, мальчишка стащил с себя заношенное нижнее белье… теплый дождик на железной крыше… под потолочным вентилятором стояли нагишом на кроватной службе… тела электрически соприкасались… покалывали контактные искры… вентиляторные запахи молодого сухостоя полоскали юношескую футболку… Голоса и печальный финал потонули в кровавых запахах… Это Панама… грустный фильм, дрейфующий на островах мусора, черные лагуны и люди-рыбы, ждущие позабытого места… ископаемый притон, выметаемый потолочным вентилятором… Трюк старого фотографа их уже убрал…
- Я умираю, ми-истер?
Мелькает у меня перед глазами, голый и строптивый… гнилостный рассветный ветер во сне, смертное гниение на панамском фото, там, где колышется тент.
Как водится, меня упрятали в самую дорогую гостиницу, в три часа обедаю в помпезно украшенной мрачной столовой, скверный обед из множества блюд, комната почти пуста… у окна сидит богатое семейство, пузырьки с лекарствами на столе, в углу коммивояжер читает футбольные результаты.
Потом вошел молодой человек и, не дожидаясь указаний метрдотеля, сел за соседний столик, прямо напротив меня - сами понимаете, в столовых такого типа посетителей, как правило, рассаживают как можно дальше друг от друга, среднее расстояние 23 фута. Одет он был бедно, белая рубашка очень грязная, узел галстука ослаблен. У его столика сошлись два официанта. Вопреки моим ожиданиям, они не попросили его уйти. Почтительно, с дружелюбными улыбками, припасенными для особых клиентов, они приняли у него заказ. Я уже закончил обед и курил, когда он подошел к моему столику.
- Меня зовут Энрике де Сантьяго. Могу я выпить вместе с вами кофе?
Не дожидаясь ответа, он сел, причем не оскорбительным и не вызывающим образом, а так, как будто там его место, глядя на меня с дружелюбной улыбкой. Был он лет двадцати пяти, весьма мускулистый, бицепсы туго натягивали дешевый черный пиджак. Он сразу же сообщил мне по-французски, что он - из среды, составляющей дно общества, но сын известных родителей из Сантьяго, один час - он показал грязным указательным пальцем в сторону от столицы. Этим можно было объяснить почтительное отношение официантов. Богачи могут одеваться, как им вздумается, и если им доставляет удовольствие разыгрывать из себя гангстеров, это можно понять.
- К тому же я - негр, - прибавил он по-английски, - копчушка.
Я пожал плечами. Смешанная кровь в Латинской Америке далеко не редкость. Официант принес кофе, и я заметил, что он похож на Энрике де Сантьяго. Подумать только! Весь персонал гостиницы был похож на Энрике де Сантьяго.
- Вы должны заехать к моей маме и посмотреть кофейные плантация. - Он написал что-то на полоске бумаги и через стол передал ее мне. На листе желтой почтовой бумаги было написано: "Моника Кокуэро де Сантьяго, Лос Фуэнтес".
- Она известна как "Черная Мамба". Вы друг другом заинтересуетесь. Сам я не могу покидать столицу во время сезона. К тому же я по уши погряз в делах с одурманивающими наркотиками, сами понимаете. - "К сожалению" сгинуло непроизнесенным, как будто кто-то приложил к моим губам неторопливый холодный палец. Я сидел там, мечтательно и рассеянно глядя в окно на площадь, безлюдную в лучах послеполуденного солнца, на собаку, обнюхивавшую что-то на набережной, видел все это ясно и отчетливо, как будто в телескоп, - склады, таможенные ангары и пирсы в порту, а впереди - море. Земля полумесяцем окружала гавань. Я разглядел дорогу и грузовик, который, казалось, движется очень медленно, я следовал взглядом за грузовиком. Через несколько секунд грузовик должен был достичь мыса. На мысе стояло здание, я различал его смутные очертания на границе своего поля зрения. Повернув голову немного левее и посмотрев туда, где стояло здание, я увидел пелену серебристого пламени. Я боком бросился с кресла на пол и, очень медленно падая, похоже, увидел, как собака волочит за собой свою задницу… по площади пронеслась стена пыли и дыма, и я рухнул на пол под градом стеклянных осколков.
Здание, которое я так и не разглядел, было арсеналом… 223 погибших… тысячи раненых… взрывом разрушен весь портовый район. Я не знаю, что стало с Энрике де Сантьяго. В списках погибших было много Энрике и много Сантьяго. Сам я, как водится, получил легкие ушибы и два дня спустя выписался из больницы. Багажа своего я лишился, но я путешествовал налегке: чемоданчик да пара-тройка покупок, к тому же я не прочь был осмотреть Сантьяго. Я взял такси и спросил водителя, знает ли он Лос Фуэнтес де Сантьяго. Водитель пожал плечами.
- Si, там фонтан есть на Пласа, но в это время года он сух.
Город был удален в глубь страны от столицы и располагался в предгорьях - белая дорога, пыльные деревья. Я велел водителю отвезти меня в гостиницу средней категории - скромный и недорогой просторный номер с балконом, выходящим на площадь, красные кафельные полы, медная кровать. Я вышел прогуляться по площади: пыльные юноши, высохший фонтан, долгий безлюдный полдень, на ветру колышется тент: "Кафе де лос Фуэнтес" Когда я пил кофе, серый неприметный человек положил мне на столик полоску бумаги. Я бросил взгляд вниз… желтый рекламный листок: "Ноу Estreno al Cine Espana… La Mamba Negra con Paco, Joselito, Henrique…" громадная черная змея приподнялась, готовясь ужалить человека в шортах, который тянется за своим пистолетом… в 7 и а 10… (эту рекламу следует привести на данной странице). Я положил рекламку в нагрудный карман, намереваясь попасть на семичасовой сеанс. Позавтракав в гостинице, я удалился в свой номер, закрыл ставни и завалился спать. Меня разбудил громкий троекратный стук в дверь.