- А там больше и не нужно. Еще в 1908 году, до начала Первой мировой войны, в Германии кайзер принял план, в основу которого была положена "теория апельсина", которую разрабатывал известный теоретик пангерманизма - Пауль Рорбах. Как сказал бы господин Свидригайлов из романа "Преступление и наказание", "так себе теория", невыдающаяся, но… Суть ее была проста: так как Россия слишком велика и необъятна, "она должна быть разъята по национальностям, как апельсин по долькам. При этом не стоит пугаться огромной, рассчитанной на многие годы организационной работы…" Естественно, Украина тут самая большая "долька", главная. Съесть апельсин целиком - дело действительно неудобное, грязное, а вот частями…
Отец посмотрел на парящий за окном золотой купол, еще полыхавшее огненным закатом московское небо и продолжил:
- В этой апельсиновой идее есть еще один очень точный образ. Апельсин перед разделением на дольки надо освободить от кожуры, которая объединяет дольки в единое целое. Чистить его не самое приятное занятие, но если не пугаться этой предварительной "организационной работы", то выигрыш огромен… И работа эта была сделана, апельсин очень тщательно очистили. Сначала ошкурили Российскую империю от веры, традиций, обычаев, соборности, от вековых устоев, уничтожили армию и казачество. Потом не спеша взялись за Союз наш нерушимый. Да так постарались, что дольки эти апельсиновые сами вываливаться начали. Поэтому, когда я вижу, как они скачут по Майдану с апельсинами в руках, ассоциации у меня возникают сам понимаешь какие… После очистки там уже разыгрались подспудные страсти. Это абсолютно закономерно. Ведь поперли наружу комплексы и страхи, многовековые мании и гонор, уже ничем не сдерживаемые. А это все вещи неуправляемые и непредсказуемые.
- Да как раз предсказуемые! - возразил я. - Все просто. Там теперь у них на Майдане новая мода - всегда и во всем винить Россию.
- Я потому и сказал - непредсказуемые, что не знаешь, где и когда вылезут.
- Мне в Киеве одна неглупая дама сказала, что из Украины сделают новый центр на постсоветском пространстве в противовес России…
- Ну, это мысль известная.
Отец вдруг внимательно посмотрел на меня.
- У тебя что-то случилось?
- Черт его знает! - вполне серьезно ответил я. - Может, случилось, а может, и нет…
Отец чуть повозился в своем кресле, устраиваясь поудобнее, что означало - он готов слушать.
- Помнишь, материал в "Эхе", о котором мы с тобой говорили? Так вот его автором оказался мой друг Женька Веригин. Меня попросили с ним поговорить, выяснить, что за этим…
Отец чуть удивленно опустил уголки рта. Для него это был сюрприз. И не очень приятный. Выходило, я втянул его в какое-то сомнительное дело.
- И кто же попросил?
- Меня - Бегемот. Кто его - не знаю. В общем, я и в Киев-то поехал, чтобы увидеться с Веригиным. Разговор не вышел. Женька стал убеждать меня, что это обычный коммерческий текст - кто-то принес, кто-то пришел, кто-то заплатил… А потом вдруг сорвался и умчался в Москву - якобы его редакция отзывает. Вот и все дела. А вчера вечером он исчез, и теперь его жена с любовницей требуют, чтобы я его нашел. Причем любовница убеждена, что я имею к его исчезновению какое-то отношение!
- И что ты думаешь делать?
- Очень надеюсь на его скорейшее возвращение из запоя или от другой любовницы.
- А если он не вернется?
- Тогда родственники могут объявить его в розыск. Затевать самодеятельные поиски я пока не собираюсь. Думаю, даже если что-то и случилось, то какая-нибудь бытовуха!
Чем яростнее отрицал я всякую возможность того, что с Веригиным произошло что-то серьезное, тем отвратительнее себя чувствовал. Видимо, в глазах отца я выгляжу как оправдывающийся мелкий аферист.
- Всегда был против этой твоей работы, - сказал отец.
Его признание не стало для меня открытием. Я знал, что он будет против, когда Бегемот еще даже не открыл рот, дабы выложить свои посулы.
- Но сейчас об этом говорить поздно. Давай попробуем представить, что с твоим другом все-таки что-то случилось. И оценить ситуацию.
Честно говоря, за этим-то я и пришел к нему.
- Тут вот что непонятно, - начал я, - почему все закрутилось именно сейчас, а не сразу после выхода статьи?
- Ну, мало ли что могло быть, - не согласился отец. - Возможно, конкретные последствия появились только теперь. Это раз. Другой вариант - готовится новая операция, и надо заранее обеспечить ее безопасность и закрытость. А пока люди, стоящие за спиной твоего друга, не выявлены, такой гарантии быть не может. Третье - просто желание отомстить… Варианты могут быть разными. А в поведении твоего друга тебя ничего не насторожило? По-твоему, его использовали втемную или он все-таки кое-что знает?
- Боюсь, что знает. Мне показалось, он кого-то скрывал. Человека, который для него очень важен. Или человека, которого он очень боится.
- Именно этот человек и был нужен твоим заказчикам?
- Не обязательно. Их интересовало все, что связано с появлением этой публикации. Схема могла быть сложнее. И человек этот - не первое и не единственное лицо в этой схеме. За ним другие.
- Кстати, а какой была реакция на неудачное расследование у твоего нынешнего руководства?
Бегемот - мое нынешнее руководство! Звучит. А впрочем, так оно и есть. Надо смотреть правде в глаза.
- Никакой реакции. Предложено было забыть.
- То есть нужда в твоих услугах отпала. Вопрос: отпала именно в твоих услугах или отпала вообще?
- Мне это безразлично, - проворчал я. - Какая разница?
- Если что-то случилось, большая…
Тут и зазвонил мой мобильник.
- Валя, - сказала Лара, - он умер.
Как странно это прозвучало - умер. Что значит - умер?
- Его нашли на улице и сразу опознали, потому что все документы были при нем. И деньги. Они говорят - инфаркт.
- Кто - они?
- Милиция. Ты не мог бы заехать? Мне надо с кем-нибудь посоветоваться, что делать.
- Хорошо, я скоро буду.
Отец внимательно смотрел на меня.
- Бред какой-то - он умер на улице от инфаркта. Никаких следов ограбления.
- У него было больное сердце? - спросил отец.
- Не знаю. Никаких патологий, во всяком случае, не было. А так - курение, выпивки, стрессы на работе, нервы… Да, молодая любовница… И что теперь делать?
- По-моему, ты сам знаешь, что делают в таких ситуациях, - пожал плечами отец. - Прежде всего выясняют обстоятельства смерти, нет ли следов насилия… Все, как обычно.
Я уже был в дверях, когда он окликнул меня.
- Тебе придется в этом разобраться, - сказал он.
- Понимаю, - буркнул я.
Глава 16
Аутопсия
Если из окна моей прежней квартиры можно было вдоволь налюбоваться на вспоровшие небо трубы мусоросжигательного завода, то окна нынешней выходят на просторный двор, пребывающий в стыде и сраме запустения. И только чистейший первый снег, прикрыв все белой пеленой, на какие-то мгновения придает этой картине видимость природного явления.
Но тут же всегда вываливает со всех сторон с гиканьем и свистом толпа окрестных берендеев со свернутыми в трубы коврами на плечах. Несть им числа и нет перевода. И выпавший вечером снег, мягко прикрывший безобразные следы существования человеков, уже к утру обычно бывает истоптан ножищами берендеев, изгажен темными пятнами от выбитых на нем ковров. Очистившийся на миг морозный воздух опять становится душен от запаха их жилищ и тел, а безжалостный стук берендеевских палок, лупящих по коврам, носится по двору каждый вечер и не прекращается всю зиму.
Берендеи - словечко Веригина. Валит толпа веселых берендеев - его любимое выражение.
Кроме берендеев были еще в его лексиконе фаранги. Если берендеев он насмешливо и несколько брезгливо терпел, то фаранги были врагами. Берендеев, говорил он, еще можно чем-то пронять, они еще могут перемениться, испытать какие-то человеческие чувства. Набитые же под завязку жизненными благами фаранги с бычьими затылками и их телки - существа непоколебимые, не пробиваемые ничем, убежденные в своем праве жрать и пить больше других. Их морды за темными стеклами иномарок, замороженные тупым выражением бесконечного превосходства над остальными, были лицами другого народа, с которым нельзя договориться, у которого не стоит просить пощады. Ибо хотят они только одного - давить и опускать тех, кто слабее. На их презрение, считал он, можно отвечать только ненавистью. И эта ненависть не подлежит осуждению.
Выраженьице это, фаранги, он привез из Таиланда. Так тайцы, объяснил он мне как-то раз, называют приезжих из Европы и Америки, бледнолицых варваров с карманами, набитыми деньгами. Фаранг вечно пьян, высокомерен, глуп и желает лишь одного - ублажать себя, тупую скотину. Он уверен, что ему все позволено и все вокруг ему обязаны. А еще Женька рассказал, что тайцы никогда не были колонизированы, не знали над собой западного сапога и хлыста и поэтому поначалу отношение к чужеземцам-фарангам было у них, в общем, человеческое, по-тайски добродушное. Но эти, и прежде всего американцы, показали им, что на душе у настоящего фаранга, который смотрит на других, как на зверей в зоопарке. И это в лучшем случае.
Хуже фарангов в системе веригинского мироздания были лишь малолетние гаденыши, стаями толкущиеся у подъездов и грязных скамеек, наплевывая рядом с собой целые лужи гнилой слюны, а теперь научившиеся у приезжих азиатов часами сидеть на корточках, словно справляя нужду на глазах у всех. Они смотрят вокруг себя злобными, обиженными шакальими глазами и готовы за медный пятак убить любого. А могут убить и просто так, без всякого пятака.
Сам я человек невеселый, хотя и могу при необходимости изобразить радость жизни и беспечное довольство окружающим. Но Веригин был человеком и вовсе сумрачным. Приступы депрессии и неконтролируемого отчаяния накатывали на него постоянно, а со временем все чаще. Никаких особых поводов для этого не требовалось, вызвать их мог вполне обычный житейский пустяк, потому что какой-то темный ужас давил его сознание непрестанно. Его одиночество шло от невозможности объяснить причины этого ужаса перед жизнью, от стыда за него, от желания скрыть от других…
И вот теперь мне надо выяснить, что же с ним произошло. Тем более что меня подозревают в причастности к его смерти. А это значит, что мне надо реанимировать все мои навыки следственной работы, с которой я сбежал в свое время.
Моя карьера следователя, как я уже говорил, была недолгой. Я очень быстро почувствовал, что ловить и изобличать попавшихся под руку нарушителей закона, когда вокруг крадут и жаждут обогащения любой ценой абсолютно все, занятие не для меня. Я не такой уж моралист и чистоплюй, больше того, мое отношение к жизни и людям вполне хладнокровно, но я так и не смог обрасти необходимой шкурой равнодушия, без которой невозможно денно и нощно разбираться в диком месиве пороков и преступлений, с которым приходилось сталкиваться на службе. А высоких идеалов и стремления к мессианской деятельности, которые замещали бы отсутствие толстой шкуры, у меня тоже не обнаружилось. Я не смог убедить себя в том, что нынешние законы, многие из которых пекутся сейчас на потребу дня, должны быть превыше всего и пусть погибнет все ради торжества их духа и буквы. Увы, дух слишком быстро улетучивается, а оставшаяся буква далеко не всегда помогает торжеству моральных заповедей.
Когда я все это уже сформулировал для себя, случилась одна история…
Позвонил какой-то молодой человек и сказал, что он вернулся утром домой и нашел своих родителей убитыми. Картина, которая предстала перед нами, была страшной. Родителей парня убили гантелью. Убивали их во сне. Сначала мать, а потом отца. Они спали в разных комнатах хорошей трехкомнатной квартиры. Били прямо по лицам, от которых осталось только кровавое месиво. Окровавленная гантель валялась тут же. Сам пацан провел эту ночь у своей невесты.
Звали его Алеша… Алеша Грушин. Очень хорошенький, чистенький, застенчивый, с девичьими ресницами. Улыбка только у него была какая-то странная. Вроде бы приветливая и тихая, но в то же время будто с неким тайным смыслом.
Мы стали выяснять все, что можно, про семью Грушиных. И тут мне вдруг позвонил Веригин, и выяснилось, что он с Трушиными хорошо знаком. Мы встретились. Веригин выглядел оглушенным случившимся. С каким-то отчаянием и недоумением вспоминал, что буквально накануне Катя Грушина с сыном Алешей была у него в редакции. Отец Алеши был театральным актером, не слишком известным и не очень талантливым, но вполне крепким и успешным. В последнее время он увлекся писанием стихов и рассказов, которые понемногу стал печатать то тут, то там. А Катя была художником-любителем и работала в небольшом журнале в отделе искусства - писала статьи и рецензии. Как рассказал Веригин, у них было редкое по нынешним временам единение душ и интересов. Муж читал Кате свои стихи, она показывала ему свои картины.
Когда я спросил, были ли у них враги, Веригин пожал плечами - какие у таких людей могут быть враги? Единственное, что их как-то беспокоило, - невеста Алеши. Девочка была из актерской семьи, о которой ходили неприятные слухи.
- Витя, Катин муж, работал когда-то с отцом этой невесты в одном театре, они враждовали, потом даже здороваться перестали. Витя считал его грязным типом, - пояснил Веригин.
- Может, они запрещали Алеше с ней встречаться? Давили на него - не хотели, чтобы он на ней женился?
- В душе они, конечно, были против, но на Алешку не давили. Они на все бы согласились, ведь ради него они и жили… Сначала у них была девочка, которая умерла в семь лет в каких-то жутких мучениях. Они это еле пережили, чуть с ума не сошли. Долго не решались снова заводить ребенка. Так что, когда родился Алешка, они на него разве что не молились.
- А чего она к тебе в редакцию его привела?
- Знакомить. Он же на театроведческом учился, вот она его и учила ходить по редакциям. Принесла статью за его подписью. Я посмотрел и сразу понял, что статью написала она сама, но говорить ничего не стал. Единственное, что спросил, почему подпись такая странная - Алексей Барсов. Катя сказала, что они на семейном совете решили, что появление третьего Грушина в их достаточно узком мире как-то слишком. А мне почему-то показалось, что псевдоним - это идея Алеши. Они возражать не стали, хотя и обиделись на то, что он хочет быть как бы отдельно от них.
А после Веригина подъехали возбужденные опера и сказали, что в показаниях Алеши сплошное детское вранье и несовпадения. Он ушел от невесты после двенадцати ночи, а около часа его видели входящим в подъезд собственного дома. Потом он засветился около шести утра на улице, его вспомнила продавщица круглосуточной палатки - он покупал сигареты… Ну и невеста, когда на нее уже плотно наехали, призналась, что он у нее не ночевал.
- Ну и что все это значит? - тупо спросил я.
Ребята мне объяснили. Весьма доступно. Или этот Алеша спугнул убийцу, а потом сам убежал от страха из дома. Или он сам впустил его, а потом, когда все было кончено, убежал. Или…
- Или что? - не выдержал я. - Сам убил мать и отца? Спящих? Гантелью?
Вообще-то я хотел сказать это с сарказмом, но у меня что-то пересохло в горле. И еще я сразу понял, что это правда. Убил. Мать и отца. Спящих. Тяжелой черной гантелью. Бил по лицам…
Он сразу сознался. И рассказал, как все было. Пришел домой, дождался, когда родители заснут, а ложились они поздно, прокрался в чулан, где хранились гантели… В какой-то момент, когда он был у матери и бил второй раз, ему показалось, что отец проснулся. Чуть не уронил гантель от страха. Но отец спал. Потом все убрал, вышел из дома, погулял в парке, подремал на скамейке, вернулся домой и позвонил в милицию. Почему столько ждал? Чтобы люди видели утром, как он входит в дом. За что? Он чувствовал, что они настроены против его женитьбы и не дадут им спокойно жить. А без них они вдвоем с невестой так хорошо могли бы жить в трехкомнатной квартире!.. Да, в той самой, где он убил мать и отца. Невеста знала? Нет. Он ей ничего не говорил, не посвящал.
Я видел эту невесту, и никто не смог бы убедить меня, что она ничего не знала. Во время суда конвоиры перехватили записку, которую она ему пыталась сунуть. Держись, все будет хорошо, после экспертизы сможешь выйти на свободу, целую…
А еще была его бабушка, мать Кати. Которая всем говорила, что Алеша ни в чем не виноват, что его оклеветали, она будет жаловаться и добиваться справедливости. Что ж, ее можно было понять. Катя была ее единственной дочерью, муж давно умер, она была совершенно одинока. А жить дальше с мыслью, что твою единственную дочь убил ее сын, твой единственный внук, последний на этом свете родной человек, видимо, нельзя.
Вот на этом и закончилась моя карьера следователя. Началась с убийства родителями своего сына. А закончилась убийством сыном матери и отца. Круг замкнулся. Вот только что это означало?
Глава 17
Властное полномочие
Неожиданно прорезался домофон. Честно говоря, в такое время я уже никого не ждал. Оказалось - Анетта. Выглядела она чем-то встревоженной.
- Что случилось? - спросил я.
- По-моему, случилось у тебя, - ответила она. - Ты как, мальчуган?
Я только неопределенно пожал плечами.
- Мне все рассказали про твоего друга…
- Ты поэтому решила меня навестить в такое время? - удивленно спросил я, снимая с нее дубленку. - Бросила семью, детей?
- И поэтому тоже. Господи, в чем ты меня все время подозреваешь?
- Я? Тебя? Ни в чем я тебя не подозреваю, потому что я достаточно неплохо тебя знаю.
- Ого! Это уже интересно.
Анетта принялась готовить кофе, а я смотрел на нее и думал о том, как странны и неясны наши отношения. Она не была для меня просто любовницей или даже любимой женщиной, она еще была моим идейным противником - только очень умным и красивым. Но остаться без нее? Такое мне даже в голову не приходило.
Однажды мне приснился сон, который я уже не мог забыть. По прошествии некоторого времени мне даже стало казаться, что происходившее во сне на самом деле произошло в жизни, настолько реальны и пронзительны были чувства, которые я испытал.
Анетта тогда впала в творческий раж, она пропадала на работе сутками, что-то у них там решалось очень важное. И был некий человек по фамилии Янг, с которым она очень сблизилась. Как далеко они зашли в своих отношениях? Я не знал. Дело в том, что я всегда был в ней абсолютно уверен. Что, конечно, нельзя считать поведением человека вполне вменяемого. Почему женщина, которая с тобой обманывает своего мужа, не может обманывать и тебя тоже? Тем более женщина с пылкостью и склонностями Анетты! Но что есть, то есть. О том, что она изменит мне, я всерьез никогда не думал.
И вдруг этот сон.