- Там есть еще одна деталь, - на всякий случай решил я поставить их в известность. - Жена Веригина убеждала меня, что в работе с материалом самое активное участие принимала некая госпожа Кошкарева, бывшая в последнее время любовницей Веригина…
Отец с Паниным посмотрели на меня с тем любопытством, с каким нормальные мужики обычно реагируют на подобные сведения.
Потом отец насмешливо сказал:
- Конечно, жена о любовнице мужа! Что может быть объективнее?
А Панин сказал вещь куда более любопытную:
- Погоди-ка, погоди! Уж не Арину ли Дмитриевну Кошкареву ты имеешь в виду? Такая шустрая дамочка с белой челкой по самые глаза?
Тут пришла моя очередь посмотреть на него с изумлением.
- Александр Владимирович, вы-то ее откуда знаете?
- Милый мой, так она в этом самом "Крокете" как раз работала, когда я ими занимался. В центре по связям с общественностью. А курировал этот центр…
- Господин Литвинов, - негромко сказал отец.
- Погоди, а ты что, знал это? - уставился я на него.
- Догадался, - усмехнулся он.
- Все? Или будут еще сюрпризы? - повернулся я к Панину.
Но тот только развел руками.
И тут мне позвонил Сережа Прядко. И сказал, что экспертиза следов насильственной смерти не нашла - самый натуральный сердечный приступ. Правда, есть некоторые данные, которые могут свидетельствовать о том, что тело Веригина попало на улицу не сразу, а через какое-то время после смерти. И еще есть следы ушибов, но они вполне могут оказаться последствиями падения на улице.
- А что у тебя? - спросил для порядка Прядко.
Судя по всему, Сережа уже не верил, что из этого дела можно вытащить что-то еще. Так мне, во всяком случае, показалось.
- Пока одни соображения и ничего конкретного, - честно сказал я. Немного подумал и попросил: - Слушай, попроси экспертов проверить, нет ли следов жировой эмболии в сосудах легких?
- Господи, - вздохнул он. - Откуда ты слов таких понабрался? А это может что-то дать?
- Пока не знаю, но проверить стоит, - уклончиво сказал я.
- Ладно, записал эту алхимию, - устало сказал Сережа.
И отключился. Судя по голосу, у него был тяжелый день.
Отец внимательно смотрел на меня. А потом спросил:
- Дело Коккеля?
Я кивнул. Потому что вопрос все-таки оставался. И вопрос этот звучал очень просто: даже если Женька действительно умер в результате сердечного приступа, что этот приступ вызвало? Страх, эмоциональное потрясение или тупое физическое насилие? И были ли обнаруженные на его теле повреждения действительно следствием падения уже после смерти? Или они - результат пыток профессионалов, умеющих оставлять минимум следов?
В свое время я под влиянием отца увлекался изучением истории криминалистики. Он мне подсовывал всякие редкие книги, где были описаны всякие криминальные казусы и яркие дела. И потому я знал, что во все время существования криминалистики была обширная область судебной медицины, которая занималась исследованием того, как отличить повреждения, полученные человеком еще при жизни, от тех, что сознательно или случайно причинены ему после смерти. Естественно, многие из открытий чуть ли не столетней давности устарели и сегодня почти забыты, но один случай я вспомнил сразу, как только услышал про смерть Женьки.
Дело было в довоенной Германии. Некий коммерсант въехал на своем "опеле" в столб. Автомобиль загорелся, и тело водителя извлекли из него совершенно обгоревшим. У полиции было две версии: сердечный приступ и самоубийство. Но когда выяснилось, что коммерсант незадолго до этого застраховался на очень большую сумму, а сразу после его смерти жена предъявила претензии на страховые суммы, возникли подозрения, что все не так-то просто.
Страховая компания обратилась к известному судебному медику Коккелю. Тот провел вскрытие и установил, что мельчайшие кровеносные сосуды в легких погибшего человека закупорены светлыми, как вода, каплями. Это была так называемая жировая эмболия. А Коккелю было хорошо известно, что хирурги и патологоанатомы давно уже обратили внимание на то, что в результате ударов по телу, переломов костей, жестоких пыток наступает закупорка мелких сосудов легких частицами телесного жира, что ведет к прекращению кровообращения и смерти. Причем такая эмболия может развиться буквально в течение нескольких секунд. И в той или иной форме она всегда следствие внешнего насилия над жертвой.
Исходя из этого, Коккель пришел к выводу, что человек в автомобиле не умер от сердечного приступа и не покончил жизнь самоубийством, а был убит прежде, чем сгорел. И скорее всего, был убит именно самим коммерсантом, который задумал страховое мошенничество. За женой коммерсанта была установлена слежка, и вскоре ее муж действительно был задержан. Сначала коммерсант утверждал, что действительно в его машине был другой человек, но он его не убивал. Просто его случайный попутчик заснул, а когда они врезались в столб и машина загорелась, сам он выскочил и от страха убежал. Однако Коккель был уверен, что наличие эмболии опровергает его версию. Он убеждал полицию, что человек в автомобиле погиб до пожара и погиб в результате насилия. И в конце концов истина была установлена. Припертый к стене коммерсант сознался, что действительно сначала оглушил, а потом задушил случайного путника, которого подобрал по дороге, и только потом уже аккуратно въехал в столб и сам поджег машину.
А потом отец сказал:
- Я в Киеве одно время реабилитацией репрессированных занимался. Так, судя по делам, чуть ли не каждый второй из тех ответственных работников, кто попадал в НКВД, числился умершим в результате острой сердечной недостаточности.
Глава 22
Выморочное имущество
Весь следующий день, как и подобает истинной сове, я провел дома, не снимая халата. Бродил от компьютера к телевизору, в перерывах листал газеты и никак не мог понять, на кой черт мне нужна эта лавина бесконечной информации, которая не имела никакого отношения к моей конкретной жизни, единственной, неповторимой и короткой, как всхлип несчастного, которому ночью проломили голову в глухом переулке.
Накануне я пообещал Разумовской пойти с ней на торжество по случаю юбилея какого-то пиар-агентства и теперь проклинал себя за малодушие и уступчивость. Мыкаться среди толпы торопливо пьющего и едящего народа, встречать каких-то полузабытых и полузнакомых людей, говорить с ними, выслушивать глупости и недоумения по поводу смерти Веригина, а потом еще наткнуться на Бегемота… Вот радость! Но Анетта была неумолима, и я, естественно, сломался.
Куцый декабрьский денек за окном стремительно катился к своему бесславному концу. За ночь потеплело так, что от снега остались лишь грязные лужи. Похоже, что надвигавшийся Новый год придется встречать под дождем. В водосточных трубах что-то ухало, оседало, а потом вдруг срывалось и летело вниз с утробным грохотом.
Я поймал себя на том, что на самом-то деле все время думаю о загадочной роли госпожи Кошкаревой во всей этой истории. Именно она теперь оказывалась тут едва ли не главным действующим лицом…
Если смотреть с этой точки зрения, то становится понятным многое. И зачем Женька полез в эти дела. И почему сам работал с текстом от его появления до публикации. И почему был так скрытен со мной в Киеве. И почему оказался в западне, когда на него вышли с серьезными вопросами другие люди…
Что он мог им сказать, если им нужны были сведения об источнике?! Сдать Кошкареву? И надеяться, что с ней они будут вести себя, как джентльмены?
Но вот сама мадам Кошкарева, девушка вроде бы решительная и предприимчивая, почему она так себя ведет в этом сюжете? Чего ради она вдруг кинулась ко мне? Что ей от меня было нужно? Получить какую-то неизвестную информацию? Вынудить меня влезть в эту историю? Зачем?.. Почему после первого сумбурного разговора пропала и больше не звонит? Почему ей невозможно дозвониться?
Так, вдруг вспомнил я, а ведь мы с ней встретились, когда она еще не знала, что именно случилось с Веригиным. Что-то ее, конечно, уже терзало, какие-то нехорошие предчувствия и догадки мучили, но выглядела она хотя и встревоженной, но вполне боевитой дамой, способной постоять за себя.
И вот она узнает, что Женька мертв…
И что?
Господи, да что-что! Тоже загадка века! Она просто пугается. Натурально обмирает от страха. Потому что понимает наконец, куда она влезла и по каким правилам с ней теперь будут играть. Смерть всегда обрушивает ситуацию и прочищает мозги.
А еще она не знает, что сказал Женька своим похитителям до того, как не выдержало его сердце! Выдал ее? Назвал? Если нет, то для нее главное теперь не выдать себя, не проявиться по глупости или случайности. Если да, тогда ей самой надо ждать приглашения, от которого нельзя отказаться, или незваных гостей, которые придут уже по ее душу.
Разумовская, как и обещала, заехала за мной к шести. Я устроился рядом с ней в машине и заворчал, как старый муж. Куда, мол, нас черти тащат, и не лучше ли было посидеть дома…
Анетта лишь молча косилась на меня, больше занятая своими соображениями и выходками очумевших в пробках московских водителей.
Наконец она не выдержала:
- Так, мальчуган, или ты заканчиваешь этот вселенский плач, или я тебя торжественно переименовываю в старикана!
Шутка была не бог весть какая, но на меня подействовала. Я вообще человек впечатлительный.
Согласился ехать, так согласился, подумал я, чего теперь скулить, бормотать пошлости. Терпи молча, а то и постарайся получить удовольствие. А иначе турок ты, а не казак, как говаривал один из киевских начальников моего отца.
Прием был как прием. Таких в Москве каждый вечер десятки, а может, и сотни. Народу было много, об ограничениях в туалетах в пригласительных билетах не извещалось, и потому все выглядело, как говорится, демократично - рядом с мужчинами в смокингах и дамами с блистательными голыми плечами толклись девочки в джинсах, спущенных по самое не балуй, и молодые люди в пропотевших за день рубашках и подозрительных галстуках. Молодые девушки щеголяли, несмотря на зиму, в коротеньких топиках, обнажавших их нежные животики и пупочки. И пупки эти у многих выглядели как третий глаз - выражение одно и то же.
За едой и питьем выстроились жадные очереди, толкаться в которых мне совершенно не хотелось. Разумовская, холодная и неправдоподобно элегантная в своем прикиде а la "железная леди", взором Наполеона осматривала театр военных действий. Скучали мы недолго. К нам протолкался невысокий молодой человек с обритой головой и чрезвычайно самоуверенными глазами. За ним следовал официант с подносом, на котором позвякивали несколько бокалов с шампанским.
- Анна Юрьевна, как я рад! - без особого выражения восторга сказал обритый, лениво оглядывая меня и делая небрежный знак официанту, который высунулся с подносом из-за него.
Мы с Анеттой взяли по бокалу.
- Это Генрих, - туманно сказала Анетта. - Он виновник торжества, а также распорядитель. Генрих, мы тебя поздравляем и желаем дальнейшего процветания!
- Спасибо. - На свою улыбку лысый Генрих затратил минимум усилий и средств - едва губы растянул.
Голова у него была очень красивой формы - с округлым выступающим затылком. Обычно это считают свидетельством развитого эгоизма и самомнения. Такие люди, как правило, считают себя недостаточно оцененными и наделены волей к власти. Да и уши у Генриха были хоть куда - хорошей формы и совершенно пропорциональные всей голове, как это часто бывает у людей умных и тщеславных. В общем, уши на загляденье, их просто грех прятать под волосами.
- А вообще-то Генрих, несмотря на свое германское имя, совершенно русский человек, - вдруг довольно неприятным голосом сказала Анетта, обращаясь ко мне. - Представь себе, заработал денег, перед ним открылись новые возможности, а он немедленно впадает в меланхолию, начинает предаваться размышлениям о смысле жизни и ее тленности, дела его больше не интересуют, перспективы бизнеса тоже… В общем, обкушался. Пресытился, понимашь… Он-то считает, что думает о высоком, а на самом деле все это - дурацкая русская хандра и грех уныния. Может, и банальная обломовщина. Пресыщенность - признак конца, мой милый Генрих, - наставительно закончила она свою раздраженную речь. - Тут наступает саморазрушение, распад.
Звучало все это, как продолжение какого-то давнего спора. Лысый Генрих выслушал задиристые инвективы в свой адрес с покорностью и хладнокровием. Он был симпатичный мужичок, надо сказать. И даже нашел что ответить Разумовской.
- Пожалуй, пресыщенность действительно предел богатства. Но ведь возможен еще стиль. А стиль - это человек.
- Генрих, давай оставим стиль аристократам, лордам в двенадцатом поколении. Нам, вчерашним советским плебеям, не стоит соваться со своими рылами в их очень тесные ряды. Нас может выручить только тяжелый и неустанный труд. Который, как известно, создал из обезьяны человека.
- А я вот не верю в эти дарвиновские штучки, - невозмутимо ответил Генрих. И, кажется, даже лукаво подмигнул мне. - Мне нравится другая теория - божественного начала…
- Ну все, приехали! Можешь не продолжать, - оборвала его Анетта и обернулась ко мне: - Валентин Константинович, простите бога ради, но нам придется оставить вас одного. Это ненадолго. Потусуйтесь пока.
Тут она улыбнулась, наверняка вспомнив, что меня тошнит от этого слова. Таких слов, от которых меня тошнит и которые я сам никогда не употребляю, довольно много. Например, барсетка, стебаться, жрачка, фотка, сиськи… Вот мерзость-то!
- Генрих, я надеюсь, здесь есть помещение, где мы можем спокойно поговорить? - великосветским тоном осведомилась Анетта.
- Разумеется, - ответил тот, несколько даже брезгливо пожимая тянувшиеся к нему со всех сторон руки. - Пойдемте, Анна Юрьевна, уединимся, пока мне тут всю руку не отдавили.
Они направились куда-то в глубину зала. Генрих вдруг остановился, обернулся и с легкой улыбкой сказал мне:
- Увы, ничего личного, только дела.
И надо признать, эта пошлая фраза в его исполнении прозвучала довольно мило.
Когда они скрылись за какой-то тайной дверью, я еще раз оглядел шумное торжище. Тут, как и положено, не столько отдыхали, сколько приценивались, принюхивались, искали ходы, налаживали связи, делали предложения, по-шакальи сбивались в стайки и тут же разбегались в поисках новой добычи…
Начинающие девочки с блестящими, как у кукол, глазками и вываленными наружу упругими грудками, потасканные ветераны, чья слава пришлась на дремучие советские времена, сегодняшние невыдающиеся знаменитости, выпендривающиеся перед остальными, как второкурсницы перед первокурсницами, и настоящие распорядители и спонсоры всего этого бедлама, пробиравшиеся в толпе осторожно, словно боясь ненароком запачкаться…
Все это было вполне узнаваемо и весьма скучно. Если у тебя нет на таких мероприятиях конкретных дел и ты не ищешь себе нового места работы, то лучше всего забиться в угол, выпить в свое удовольствие и смыться пораньше, чтобы не видеть, как шикарно накрытые столы превращаются в кучи вонючего мусора, а табачный дым и испарения десятков тел, накачанных алкоголем, отравляют воздух до рези в глазах…
Мне вдруг показалось, что в толпе мелькнула лоснящаяся рожа Бегемота, и я тут же выбрался в коридор. Как выяснилось, правильно сделал, потому что в нескольких шагах от большого зала, где клокотало дежурное варево, оказался небольшой зал с фруктовым баром, почти пустой. Я положил себе на тарелку винограда, несколько ломтиков дыни и ананаса и устроился в углу.
Прошло совсем немного времени, и в зале появилась мадам Кошкарева. Кажется, она кого-то искала. И очень скоро выяснилось, что искала она как раз меня. Потому что именно к моему столику она и направилась.
Она села напротив, и какое-то время мы молчали. Выглядела она серьезной и сосредоточенной. Так выглядит человек, преодолевший первоначальный испуг и теперь старательно пытающийся отыскать разумный выход из создавшегося положения. Но испуг время от времени возвращается к нему, и, если ты работаешь с таким человеком, важно эти моменты не пропустить, потому как это самое подходящее время для того, чтобы давить…
- Угощайтесь, - радушно сказал я.
- Спасибо, - отозвалась она, но к фруктам даже не прикоснулась.
Она как будто чего-то ждала от меня. Но я не собирался спешить ей на помощь. Тем более что я пока не разобрался, чего же она от меня хочет.
- Я знаю, вы пытаетесь выяснить, что произошло с Женей, - наконец произнесла она.
Интересно, почему она так решила? Сама догадалась или шепнул кто? Такое впечатление, что меня очень стараются затолкать в эту историю. Причем не спрашивая, хочу ли этого я.
- Прошлый раз вы говорили что-то о милиции… - напомнил я. - Обращались?
Она молча покачала головой.
- Ага… Что так? Изменились обстоятельства или степень вашей информированности о происшедшем?
- Валентин Константинович, возможно, я была не права в прошлый раз… Или вела себя как-то не так… Но вы могли бы меня понять и не пытаться сегодня отплатить за это.
Какая милая девушка, всегда пытается бить первой.
- Арина, милая вы моя! - воскликнул я. - Какой реванш? Просто тогда я был уверен, что Женька жив, а вы уже знали, что он вляпался в историю… И весьма нехорошую. Но вместо того, чтобы сказать правду, вы принялись запугивать меня, орать, а потом и вовсе закатили истерику.
Какое-то время я помолчал, чтобы она осознала кое-что. А потом продолжил:
- Но сегодня у меня есть основания полагать, что и тогда, и теперь вы знаете что-то очень важное. А еще есть основания думать, что вы не хотите говорить мне правду, а лишь пытаетесь вытянуть что-то из меня? Честно говоря, я не знаю, что именно. Но будьте уверены, я вам ничего не скажу, пока вы мне не скажете, что известно вам… И сегодня вам уже будет трудно врать, потому что многое мне уже известно и без вас…
Она внимательно посмотрела на меня. Нет, эта девушка не будет хлюпать носом и ломать руки.
- По-моему, вы очень напуганы, - участливо сказал я. - И вряд ли вас так напугал я или мой не очень симпатичный начальник. Вы прекрасно понимаете, что мы для вас не угроза. А бояться вы можете одного - что люди, которым попал в руки Женька, теперь примутся за вас…
Она все так же молчала. Но уже почему-то с весьма уверенным видом. И даже принялась поклевывать виноград.
- Знаете, а может быть, вы мне будете задавать вопросы? - вдруг предложила Кошкарева. - А то я не знаю, что рассказывать?
И тут она посмотрела на меня чуть насмешливо. Ну-ну… Не хочет говорить лишнего, а из моих вопросов надеется понять, что мне известно, улыбнулся я про себя. Да, Веригин с ней, конечно, попал, девица хваткая…
Ну что ж, девушка крымского разлива, давайте попробуем сбегать наперегонки.
- Идея публикации материала исходила от вас?
- Для Жени - да.
- А кто заказал материал вам?