- Вы же теперь немного в курсе ситуации в "Крокете"… Там есть сильная оппозиция курсу господина Бучмы. Это весьма влиятельные в масштабах компании люди, которые хотели бы, чтобы ее деятельность в дальнейшем протекала уже без него. Борьба длится не первый год, силы примерно равны, все может решить благоприятный случай…
- Какой?
- Например, перемена настроений на самом верху… Даже не стратегическое изменение курса, а так, какое-то дуновение, чей-то каприз, чья-то обида… Этого достаточно, чтобы в "Крокете" слетели те или иные головы. Важно эти дуновения уловить. И вот оппозиции - а их, наверное, так можно называть - показалось, что ветры перемен наконец задули… И то, что не удалось сделать полгода назад, когда скандал этот возник первый раз, удастся сделать сегодня.
- Вам предложили по старой памяти, как бывшему сотруднику "Крокета", поучаствовать в реанимации скандала?
- Ну да, что-то в этом роде…
- Погодите, почему они обратились к вам, если вы работали под руководством Литвинова и были его человеком? А он в свою очередь ближайший человек Бучмы?
- Кто это вам сказал? Я вовсе не была человеком Литвинова! Я была сотрудником центра по связям с общественностью, а он был его куратором. Не начальником, заметьте, а куратором. То есть вдохновителем побед, которого мы видели только по большим праздникам.
- Верится с трудом, - усмехнулся я.
- Почему же?
- Я неплохо знаком с господином Литвиновым, - наврал я. - И сдается мне, он не должен был пропустить столь лакомый кусочек.
- Мерси, конечно, за комплимент, но вы о нем ничего не знаете, - спокойно, ничуть не обидевшись, возразила Кошкарева. - Он образец семьянина. Фотографии жены и детей в бумажнике и на самом видном месте в кабинете. Несколько звонков в день на дачу, отпуск только всей семьей, Новый год и Рождество тоже… Нет, здесь мне ловить было нечего. Если бы он закинул удочку, я бы, честно говоря, подумала, но… Ему интересна власть, а не женщины.
Кошкарева смотрела на меня выжидательно и спокойно. Наверняка ждала вопроса: "А как же Веригин?" Но я его не задал. Нарочно. Задал другой:
- То есть вы хотите сказать, что были идейным противником господ Бучмы и Литвинова?
- Ничего такого я сказать не хочу. Это не я, а Женя был их идейным противником, страдальцем за отечество. Просто мне предложили приличные деньги.
- Значит, вы за отечество не страдаете?
- Отечество? - усмехнулась она. - Это когда я жила в Крыму, в Севастополе, мне казалось, что у меня есть отечество… Где-то там, правда, за облаками, но есть. А теперь, когда я пожила в Москве, у меня его, как выяснилось, нет. Растворилось оно в тумане и мраке московской жизни. Плевали здесь все на отечество. Женька только переживал. Ну, может, еще в пустынях да пещерах несколько таких страдальцев скрывается. Я не имею в виду этих сумасшедших патриотов с белыми от злобы глазами. Я говорю о нормальных, образованных, терпимых и умных людях, которым не наплевать на свое отечество. Вот кого здесь днем с огнем не отыскать.
- Ну, это преувеличение, ну да бог с ним, речь не об этом… Я все никак не могу уразуметь, от меня-то вы что хотите?
- Но вы же хотите знать правду о Жене?
Я промолчал в ответ. А что мне было говорить?
- А правду вам никто не скажет, если вы не докопаетесь до нее сами, - продолжала убеждать меня Кошкарева. - А я могу вам помочь.
Ага, вот оно как получается! Мне хочется знать правду. Любой ценой. Но почему? Что мне даст эта правда? Я и так уже узнал много. И то, что мой друг жил с молодой любовницей. И то, что он сам написал и опубликовал материал по документам, которые она ему подсунула по чьему-то наущению.
И то, что он сделал это не бог весть за какие деньги. И то, что он ничего не захотел сказать мне… И все это была правда, вернее, часть правды. Что еще мне предстоит узнать? Узнать про Женьку, который уже умер? Чего я хочу этим добиться?
Ну а эта провинциальная дамочка, из-за которой Женька влез в историю, которая закончилась для него смертью, она чего добивается, предлагая мне на свой страх и риск заняться каким-то расследованием? Чего она хочет?
Я посмотрел на Кошкареву. Она уже доела виноград и теперь курила с сосредоточенностью, с которой способны курить только молодые еще женщины. На секунду она подняла на меня глаза, и я понял, что смотрит она на меня оценивающе и чуть ли не кокетливо. И если я попытаюсь сейчас сделать заход, она, скорее всего, ничуть не возмутится…
Господи, чего она может добиваться? Эта неглупая и решительная хищница? Она уже отошла от того первого ужаса, который накатил на нее, когда пропал Веригин, очухалась от второго приступа, когда узнала о его смерти, и теперь ее мучает третий страх - что пришла ее очередь. И своим злым и пронырливым умом она решила, что самое правильное - пустить гончих псов за другим зайцем. А на роль этого подставного зайца она, похоже, выбрала меня. И для того трубит на каждом углу, что я занимаюсь самостоятельным расследованием и представляю для них главную опасность… Что ж, неглупо. Но я-то тут при чем?
Я не был на нее в обиде. Эта девушка прошла хорошую школу и не она решала, что в ней преподают. Да и предметы ей выбирать приходилось не самой. Просто свой выбор я хотел сделать самостоятельно. Не надо меня науськивать.
Потушив сигарету, Кошкарева принялась за дыню. Она вкушала ее не торопясь, как-то со знанием дела, в ней чувствовался человек южный, понимающий толк во фруктах.
Вдруг я опять подумал, а что, если сейчас предложу ей куда-нибудь закатиться со всеми вытекающими из этого последствиями, она, скорее всего, согласится. Что же мы за люди такие! Прошло всего ничего после смерти моего друга, а я уже думаю, что можно было бы вполне развлечься с его любовницей, которая, судя по всему, не имеет ничего против…
А впрочем, люди как люди. Далеко не самые никудышные на этой развеселой ярмарке тщеславия, именуемой жизнью.
И тут, в самый нужный момент, разумеется, появилась Разумовская.
- Не помешаю? - осведомилась она, усаживаясь на диване рядом со мной.
А Кошкарева вдруг сказала:
- Здравствуйте, Анна Юрьевна.
- Добрый вечер, Арина, - спокойно ответила Анетта.
Я с изумлением, ничего не соображая, уставился на них. Оказывается, и они знакомы. Ничего себе дела!
Кошкарева встала.
- Простите, но мне придется вас покинуть, - торжественно известила нас она. - Я назначила тут встречу нескольким людям, пойду их искать.
Она направилась к выходу, а мы с Разумовской проводили ее глазами. Потом посмотрели друг на друга, и Анетта насмешливо показала мне язык.
- Что-то я узнаю про тебя слишком много нового в последнее время, - сказал я, качая головой. - С кем ни встречусь, все тебя знают.
- Тебя это беспокоит? - обворожительно улыбнулась она.
- Тревожит, - уточнил я. - Какие-то сомнения начинают одолевать, подозрения, нехорошие предчувствия…
- А может, все просто, мальчуган? - уставилась она на меня бесстыжими глазами. А потом, придвинувшись всем телом, страстно прошептала: - Желаю славы я, чтоб именем моим твой слух был поражен всечасно!.. Чтоб громкою молвою все, все вокруг тебя звучало обо мне…
- Свежо предание! - отбился я в том же духе.
- Эх ты, - притворно огорчилась Анетта. - А я так старалась! Но расскажи-ка ты мне лучше, чего хотела от тебя эта хищная особа?
- А ты ее, кстати, откуда знаешь?
- Она выполняла какие-то поручения от нашей конторы и очень рвалась познакомиться со мной. Ну и познакомились.
- А ты знаешь…
- Знаю.
- Что ты знаешь? - раздражаясь, спросил я. Откуда она могла знать то, что только что узнал я?
- Знаю, что она была любовницей твоего друга.
Вот так вот! Я даже не нашелся, что сказать.
Разумовская на секунду коснулась моей щеки прохладными пальцами. Такой ободряющий, материнский жест.
- Поехали отсюда, мальчуган. Что-то тут стало слишком шумно.
В зальчике с фруктами действительно уже стоял дым коромыслом. Ребята, сообразив, что к чему, натаскали сюда из большого зала выпивки, и пьянка здесь уже шла настоящая.
- И куда ж нам плыть? - спросил ее я. - В другой кабак?
- Домой, мальчуган, поехали-ка домой, - засмеялась Анетта. - Притомилась я что-то.
- Домой - это куда же?
- Ко мне домой. Я нынче одна, мы с тобой будем вдвоем, и никто нам не помешает…
Мы всегда как-то легко и просто говорили о ее семье - муже и сыне. Она при этом не испытывала никакой неловкости, я - никакой ревности. Как-то так устроилось, что они нам не мешали, да и мы старались доставлять им минимум неудобств. Кстати, однажды я вдруг услышал, что она и своего сына называет "мальчуган". Вот такая она, моя Анетта.
Глава 23
Наибольшее благоприятствование
Дома она, разумеется, по-американски сразу отправилась в ванную - смывать тяготы и грехи прошедшего дня. А я устроился на кухне.
Раньше несколько раз я бывал тут, даже ночевал, но никуда, кроме ванной, кухни и гостиной, не заходил, потому что чувствовал себя все-таки неловко, будто тать в ночи.
Я уже заваривал любимый "Earl Grey" Анетты, когда на мой мобильник позвонил Сережа Прядко.
- Валь, ты там как? Новости есть?
- Какие? - удивился я.
- Какие-какие! По делу этого твоего дружка…
- Ты меня об этом спрашиваешь?
- А кого мне еще об этом спрашивать? Ты знаешь, что тут у нас творится?
- Догадываюсь. Очередной сумасшедший дом.
- Вот именно! Наверху что-то переигралось, понимаешь? То мне говорили: давай бросай оперов на другие дела, да поскорее… А теперь вдруг требуют, чтобы они поработали еще, тщательно изучили все обстоятельства, особенно подозрительные… Ну, это не по телефону.
- А что случилось-то?
- Да не знаю я! Может, из-за того, что ваша журналистская шатия-братия подняла шум. А может, откуда-то сверху подуло. Я в такие высокие материи не вникаю. Так у тебя что-нибудь есть?
- У меня?
Я валял ваньку, пытаясь сообразить, что можно сказать Прядко, а чего пока не стоит.
- Валь, мы же с тобой договаривались, - укоризненно сказал Сережа. - Я с тобой, как с товарищем, а ты темнишь, жмешься… Я же чувствую!
Я понял, что перестарался. А Прядко вдруг сказал:
- Если хочешь знать, до моего сведения довели, что бывший сотрудник прокуратуры Ледников В.К. предпринимает некие усилия по этому делу… То ли для того, чтобы самостоятельно расследовать его, то ли для того, чтобы запутать и затруднить, насколько возможно, ход расследования, потому как он имеет к нему некое отношение… Вот так, друг ты мой ненадежный.
- Вот даже как! - Я был по-настоящему ошарашен.
- Да так. И мне дано указание хорошо поработать с тобой… Понимаешь? Тебе это надо?
Нет, мне этого было не надо. Оказаться под давлением Сережи Прядко - удовольствие сомнительное.
- Пытать будешь?
- Ну, не сразу, - хохотнул Прядко. - Действовать будем в рамках социалистической законности. Была такая, помнишь?
- Еще как.
- Валя, ты еще одно обстоятельство прими к сведению. Кое-что мы уже узнали. У него, у Веригина, любовница есть. Он тут в Киев мотался, вроде бы репортажи писать, но зачем-то туда в это же время приезжал один бывший сотрудник прокуратуры… Тебе его назвать?
- Так-так-так, - сообразил я. - Значит, если не пытать, то шантажировать будете…
- А ты не доводи до греха, - довольно резонно ответил он.
И добавил:
- Не маленький уже. Ты же знаешь, что начинается, когда начальство вмешивается.
- Да знаю. Когда увидимся для разговора?
- Да хоть сейчас.
Я обернулся и увидел Анетту. Она стояла в дверях в белоснежном махровом халате, весьма величественном на вид.
- Да нет, - сказал я Сереже, - сейчас не получится. У меня тут есть магнит попритягательнее, - добавил я специально для Анетты. И даже улыбнулся ей. - Давай завтра с утра.
- С самого утра, - полуофициальным тоном уточнил Прядко. - В девять ноль-ноль, а то знаю я твое утро. Давай.
Он отключился.
Я положил мобильник на стол и подошел к Анетте. Под своим величественным халатом она была еще мокрая. Но взгляд у нее был серьезный.
- Кто это был? - быстро спросила она.
- Сережа Прядко, он работает в милиции. Мы с ним когда-то сотрудничали.
- А что это за разговоры про пытки и шантаж?
- Да шутка это, неужели не понятно? - сказал я, пытаясь поцеловать ее в мокрую шею.
Она одним решительным движением выскользнула из моих рук и села за стол.
- Так что он от тебя хочет? - серьезно спросила она.
И тут я подумал, что Разумовская каким-то образом странно вовлечена в это дело. Вернее, не вовлечена, а имеет отношение. Что-то она знает, чего не знаю я.
Я уселся напротив нее, налил чаю ей и себе.
- Так чего он хочет? - нетерпеливо спросила она.
- А чего он может хотеть? Чтобы я рассказал ему что-нибудь про дело Веригина. Его начальство что-то стало душить.
- Господи, я же просила тебя! - раздраженно воскликнула Разумовская. - Я же просила тебя не лезть туда.
И я тоже разозлился. Надоело. Подумаешь, сотрудник секретных служб! Им, понимаешь, что-то известно, а ты должен им лишь внимать, раскрывши рот.
- Во-первых, - жестким голосом сказал я, - никуда я не лезу. Но погиб мой друг, и я хочу знать, что с ним действительно произошло. Тем более что меня могут обвинить в том, что я как-то к этому делу причастен.
- А ты-то тут при чем?
- А при том, что в Киеве я пытался раздобыть у него кое-какие сведения, связанные с публикацией серьезного компромата. Всего-навсего. А после этого все и случилось. Извини, но любой начинающий следователь свяжет эти два сюжета воедино. А Сережа Прядко не начинающий. Если его ткнут носом и скажут "Пошел!", он пройдет весь путь до конца. Поэтому я должен знать, куда оказался втянут волею пославшего меня в Киев Бегемота. А может, и не только его волею?
Разумовская слушала меня, уставившись в чашку, напряженно и не перебивая.
- Во-вторых, я не лезу туда, меня туда просто пихают. Я только и слышу со всех сторон - ты же занимаешься этим, ты же там раскручиваешь!.. Мне чего-то рассказывают, чего-то объясняют, вот я и пытаюсь сложить все воедино. Осколки в картинку. Считай, что это профессиональное любопытство. И в-третьих…
Тут я сделал паузу, рассчитывая, что она посмотрит на меня. Но она по-прежнему сидела, уставившись в чашку.
- У меня странное чувство, что ты каким-то образом ко всему этому причастна. И меня бесит, что ты высокомерно молчишь и помыкаешь мною, как ребенком. Туда не лезь, там горячо! Туда не суйся, там холодно! Я уже вырос из этого возраста. Я могу сам решить - нужно мне куда-то лезть или не нужно. А если ты оказалась в чем-то замешана, я должен знать, в чем именно…
- А зачем, мальчуган? - вдруг весело спросила она, оторвавшись от изучения содержимого своей чашки.
- Затем, чтобы спасти тебя, - серьезно сказал я. - Прийти на помощь.
Она посмотрела на меня и улыбнулась.
- Спасибо, мальчуган!
- Что ты смеешься? - взвился я. - Ты уже не веришь, что можно переживать за человека просто потому, что он тебе дорог!
- Да нет, я тебе искренне благодарна, - чуть ли не застенчиво ответила Разумовская. - Но… Полагаю, ты не думаешь, что я как-то причастна к смерти твоего друга.
- Я очень надеюсь.
- Мальчуган, я просто кое-что знаю об этой истории.
- Прямо как в кино - знаю, но не могу тебе рассказать. Для твоей же безопасности, - пробурчал я.
- Да нет, - засмеялась она. - Все не так трагично. Я не хотела тебе говорить какие-то вещи, потому что… Ты бы опять расстроился.
- Опять?
- Ну, ты же всегда расстраиваешься, когда выясняется, что наше дорогое отечество опять… - Она на секунду задумалась, подбирая нужное слово, и весело закончила: - В дерьме… Ты же очень переживаешь.
Переход от любви к проблемам отечества у нее получился довольно резкий. Но только переход, а не суть. Я от Разумовской про это самое отечество чего только не слышал. Поэтому я знал, что ей в таких случаях отвечать.
- Я просто в таких случаях не пляшу от радости. В отличие от некоторых. Итак, я слушаю.
Разумовская чуть помедлила, устроилась поудобнее. И приступила к занятиям.
- Ты знаешь, чем мы занимались в последнее время…
- Но ты же сама сказала мне в Киеве, что все уже сделано и теперь тебя не волнует, что будет на Украине дальше! Выходит, ты и в Москве работаешь по этим делам?
- Мальчуган, разве я похожа на русского мужика, который запивает на радостях, получив первый аванс? Мы всегда доводим дело до конца. Это наш принцип.
- Чего ж вам теперь еще не хватает?
- Помнишь, я тебе говорила, что в Киеве будет создан новый центр силы в противовес Москве? Но ничего же не складывается само собой. Это только у нас в сказках Емеля сидит на печи и раздает указания, а какая-то щука с золотой рыбкой, высунув языки, их выполняют. Новый центр - идея, которую нужно наполнить реальным, материальным содержанием. Там будут открыты филиалы нескольких центров и фондов, занимающихся продвижением демократических идей. Там будут постоянно действовать представители оппозиции из стран с тоталитарными режимами. Туда переедут известные российские журналисты, которым не дают работать здесь. Там откроются новые газеты, которые превзойдут российские по уровню свободы слова. Там произойдет решительное отделение украинской православной церкви от московского патриархата - с признанием, что четыреста лет назад объединение было незаконным. И Киев первым начнет всячески сотрудничать с католическим и протестантским миром.
- Но при чем тут "Крокет", о котором написал Веригин?
- Новую Украину надо подкрепить еще и экономически. Поэтому уже проведена определенная работа с российскими предпринимателями, в ходе которой им разъяснили, что вложения в украинскую экономику - вещь чрезвычайно выгодная и в глазах цивилизованного мира прогрессивная. Что такие вложения создают определенную репутацию, которая им позволит подправить свой имидж на Западе, в чем они очень сильно заинтересованы… "Крокет" и Бучма попали в зону наших интересов давно. И та сделка с сирийцами, вокруг которой возник шум полгода назад, лишь один из шагов к переносу производства, которым так гордится "Крокет", на Украину…
- Погоди, то есть вы уже полгода назад занимались этим делом?
- Полгода! - фыркнула Анетта. - Обижаешь, начальник!
- А если бы с "помаранчевой" революцией ничего не вышло?
- Никаких "если", мальчуган. Как говорили большевики, мы не ждем милостей от природы, взять их - наша задача. Неудача исключалась, неужели ты этого не понимаешь?
Не могу сказать, что все это было для меня таким уж открытием. Что-то я, разумеется, видел и подозревал. Просто не мог представить себе, что занимаются этим не какие-то там центры и резиденты, а моя милая Анетта…