"Да и вообще, состоится ли он?" - вдруг подумал я про себя. Мне пришло в голову, что Веригин вполне может смыться, чтобы избежать новых объяснений и откровений. Эта история начинала приносить все больше сюрпризов.
Разумовская теперь выглядела задумчивой и грустной. Любопытно, какие такие срочные дела у нее в Москве? В самый разгар революционных битв и закулисных торгов, тайных предательств и откровенных вероломств?
- Ты вернешься сюда? - как бы просто так, как бы от нечего делать спросил я.
- Нет, - равнодушно сказала она. - А зачем?
- Ты считаешь, здесь все уже определено? И никаких сюрпризов не будет?
Она внимательно посмотрела на меня. Легко пожала плечами:
- А у тебя есть сомнения?
Совсем недалеко от нас, на площади, в холодных палатках мерзли люди, посчитавшие, что пришло их время сказать свое слово и перевернуть историю своей страны. Они чувствовали себя вершителями судеб, в них клокотало непривычное ощущение собственной значимости, они желали идти до конца и жаждали сражений и битв. А моей Анетте исход этих битв и сражений местного значения уже давно был ясен, потому что она знала их место и смысл в битвах глобального масштаба. Она знала и то, что испокон веков людьми, заразившимися революционным неврозом, политики разрушали страны и свергали правителей…
- Сомнений у меня нет, - честно признался я. - Конечно, какие-то закулисные дела я не очень знаю, но их вовсе и не обязательно знать, чтобы понимать, куда тут все катится. Вот только…
- Да-да, я знаю. Тебя, как человека хотя и молодого, но несколько старомодного, интересует вопрос, что же будет с родиной и с нами? Кажется, так поется в одной патриотической песне? Ну что ж, могу тебе ответить на этот немудреный вопрос.
- Будь так добра. Я весь внимание.
- Что бывает с проигравшей стороной? Ей продиктуют в более или менее явной форме новые правила существования. И потребуют их соблюдения. Только и всего.
- И каков же будет смысл этого нового порядка?
- Слушай, мальчуган, ты что - совсем книжек не читаешь? Все уже давно расписано. Причем в самой что ни на есть легальной литературе. Об этом можно даже в газетах прочитать. Я уж не говорю про Интернет.
- Одно дело прочитать, а другое - узнать из первых рук. Совсем другое ощущение.
- Ну, изволь. Времени у меня немного, но в нескольких словах могу и просветить. Так вот, нашему с тобой отечеству был дан шанс после падения коммунизма стать нормальной страной.
- Слушай, вы меня достали с этой нормальной страной! Для вас быть нормальной страной - значит чувствовать себя второсортным государством и выполнять указания старших товарищей, которые и будут определять, что тебе можно, а чего нельзя. А чуть что не по их предписаниям - тебя сразу записывают в изгои, к которым можно применять любые методы воздействия.
- Ты тоже передергиваешь. Есть и такой взгляд. Но есть и другой. Быть нормальной страной - значит много работать на ее благо, строить свою, а не чужую экономику, не лезть в чужие конфликты, понимать, что без морали и нравственности никакое общество не устоит… Быть нормальной страной - значит использовать опыт других и соблюдать принципы, которые соблюдают все остальные.
- Соблюдать лицемерно, ханжески!
- Пусть лицемерно и ханжески! Но до лицемерия и ханжества еще дорасти надо! Развиться надо! Потому что лицемер и ханжа хотя бы знает, что есть правила, которые при людях надо соблюдать. Например, нельзя гадить прилюдно. Нельзя воровать открыто. А чем занялась наша благословенная отчизна? Она, с одной стороны, предалась дикому и всеобщему воровству, непотребству, наконец, просто физическому истреблению собственного народа. Но одновременно она продемонстрировала патологическую неспособность избавляться от пороков советского общества. Очевидно, советскость вошла в ее кровь, генотип, обратилась ее сутью. И стало ясно, что такая страна не может быть лидером на пространствах бывшей империи. Хуже того - она опасна для других. Опасна и непредсказуема. Мир не может с этим согласиться. Потому…
- Ее нужно разрушить?
- Ограничить. Россия не оправдала…
- …оказанного ей высокого доверия! - довольно тупо сострил я.
Но Разумовская даже бровью не повела. Она была холодна, как лед. И нарезала свои сентенции словно бритвой.
- Она не оправдала возлагавшихся на нее надежд. Поэтому люди, чувствующие ответственность за ситуацию в мире, приняли решение поставить преграды разрушительному и опасному влиянию нашему с тобой отечеству.
- "Весь Запад пришел высказать свое отрицание России и преградить ей путь к будущему", - процитировал я. - Федор Иванович Тютчев. Писано накануне Крымской войны.
- Молодец был Федор Иванович. Жаль, что нынешним российским мыслителям до него далеко. Не богатыри. Но, как видишь, речь идет о пороке неизлечимом… Как и российское пьянство, как и российское неистребимое желание сначала грешить, потом каяться и находить в этом какое-то извращенное удовольствие.
- Если у меня глаза синего цвета - это тоже неизлечимый порок?
Разумовская спокойно допила свой кофе.
- Мы закончили? Или будем продолжать политзанятия для ленивых и нелюбопытных.
- Будем продолжать, - уперся я. - Итак, мудрые господа прямо так сели, подумали и постановили?
- Ты прекрасно знаешь, как все происходит, - укоризненно сказала Разумовская. - Такие решения сначала вырабатываются путем дискуссий в закрытых кабинетах, обсуждений в более широких аудиториях, экспертных сообществах, путем научного анализа…
- Сбора разведданных, - ввернул я, надеясь хоть как-то уязвить Анетту.
- И разведданных тоже, - спокойно согласилась она.
Стыдиться и скрывать здесь, на ее взгляд, было нечего. И действительно, чем одни данные хуже других? Данные и есть данные. Какая разница, какими способами они добыты.
- А затем эти решения обретают форму политических и государственных идей, которые, в свою очередь, приводят в действие конкретные механизмы. Например, есть механизм превращения демократических выборов в государственный переворот. Никто его ни от кого не скрывает.
- Анетта, это же набор банальностей. Неужели ты этого не понимаешь?
- А я тебя честно предупредила, что речь идет о вещах общеизвестных. Банальности - не неправда, а общеизвестные истины. Общеизвестные, затертые, но - истины.
- Как же нас будут ограничивать?
- А ты еще не понял? Ограничат - значит лишат возможности мешать жить другим. Для этого Россию погрузят в дрязги и споры с Прибалтикой, Грузией, всякими там Молдовами… Они будут грызть ее непрерывно и безжалостно. И бесстрашно, потому что за ними будут стоять большие дяди. Ее будут унижать и оскорблять, лишая таким образом опасных иллюзий и бесполезных заблуждений. В этой бесконечной пытке американцы и европейцы покажутся нашим соотечественникам ангелами с крыльями. Уже сегодня для наших доблестных граждан, тоскующих о былом величии, страшнее Грузии зверя нет! То ли еще будет?
- Суки рваные! - вдруг вырвалось у меня.
- Вот как? - Разумовскую мое неполиткорректное замечание ничуть не задело. - А не надо быть дураками и лузерами. У нас были все шансы, но мы не смогли ими воспользоваться. Кстати, тебе не приходила в голову простая мысль: может быть, время нашего народа-богоносца прошло? Надорвался он в испытаниях, которые сам вызвал на свою голову… Как это там у Некрасова? "Все, что мог, ты уже совершил! Создал песню, подобную стону, и духовно навеки почил?.."
- Запомнила! - пробормотал я, невольно подумав, что совсем недавно об этом же мы говорили с Женькой и я сам говорил чуть ли не то же самое.
- На днях специально перечитала, - не стала напускать на себя излишнюю ученость Анетта. - В Интернете. Вдруг вспомнилось - "духовно навеки почил"… А что это? Откуда? Ну и набрала в Google. Кстати, очень познавательное чтение.
- Там еще есть про то, что "вынесет все - и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе".
- Да что ты говоришь?! - издевательски вопросила Анетта. - Вот жалко, что я не дочитала! Это, наверное, про коммунизм?
В том, что говорила Разумовская, для меня не было ничего неожиданного. Мы с отцом и эту точку зрения обсудили не раз. Он во время этих разговоров, между прочим, напомнил мне, что и в Крымскую кампанию было немало тех, кто желал России поражения, а позору России "огорчались не слишком"… В этом совершенно открыто признавались. Это было модно и считалось "прогрессивным". Так что тут у нас наследственные недуги.
Но почему-то мне раньше казалось, что Разумовская все-таки не из этих, что она многое наигрывает, изображает, преувеличивает, потому как ей по должности положено. А выходит, моя Анетта и не думала притворяться!
Надо честно сказать, мы все-таки странная пара. Какие-то извращенцы. И только этим можно объяснить, почему мы уже столько лет вместе. Есть вещи, которые я в людях ненавижу, в Анетте их с избытком, но ее я люблю. Есть в людях качества, которые она презирает откровенно и демонстративно, и во мне их вполне достаточно, но почему-то я никогда не сомневался, что она любит меня.
Она вся - решимость действовать, повелевать, и никаких сомнений в своем праве на это у нее нет. Я всегда первым делом думаю о том, что будет, если ничего не делать. И обычно у меня бывает масса объяснений своему бездействию. Мы, люди восточные, понимаешь, доверяем своей интуиции, внутреннему чувству справедливости, поскольку именно они изначальны и верны, а законы человеческие пишутся и переписываются в угоду моменту, это я как юрист лучше других знаю…
Анна Юрьевна Разумовская - это воля, высокомерие и беспардонная практичность, а я всегда думаю, вправе ли я помыкать кем-то и к чему это приведет? А вдруг ни к чему хорошему? Устраивать судьбы народов я бы ни за что не решился. А она берется за них запросто. Потому как совершенно убеждена в своей правоте.
Я с трудом выношу всякий гонор, кичливую заносчивость. В Разумовской же этого добра сколько угодно, включая намеки на аристократизм и родословную, ведущуюся чуть ли не от Гедиминовичей.
Вот и получается: от гонора меня воротит, а без Анетты не могу. Казус природы, игра неведомых страстей! Наверное, именно о таких чувствах великий Лопе де Вега сказал: "Кто не обожает недостатки той, которую он любит, тот не может сказать, что он в самом деле влюблен". Но надо отметить, что до такого состояния, о котором поведал незабвенный классик, я еще не дошел. Полюбить гонор Разумовской во всей его красе и откровенности выше моих сил. В моем положении его просто лучше не замечать.
- Господи, Ледников, не смотри на меня так! Я не чудовище и не безродный космополит. Но надо же трезво смотреть на вещи.
Да-да, они всегда призывают трезво и разумно смотреть на вещи, подумал я, а потом оказывается, что это означает просто сдать свою страну.
- Ты знаешь, моей маме уже много лет - я ведь была очень поздний ребенок, - вдруг печально сказала Разумовская. - В последнее время она страшно сдала. Вдруг совершенно невыносимо одряхлела. Но не хочет этого признавать. Все время пытается что-то делать - готовить, покупать продукты, сама тащится за пенсией, хотя ноги уже не несут… В результате я все время боюсь, что она спалит кухню. Или окажется под машиной. В магазине ее обворовывают, пенсию какие-то подонки вытащили… Я пытаюсь ее убедить, что не надо все это делать, а она обижается, все время вспоминает, какие сумки таскала когда-то домой после работы, как сама делала в доме ремонт! Да помню я эти сумки, ну и что? Кончилось это время. И не вернется. Надо только признаться себе в этом и не усложнять жизнь - другим и себе в первую очередь. Это и к нашей разлюбезной державе относится.
- Хорошо-хорошо, - успокоил ее я. - С матерью-родиной мы разобрались, с ней мне все ясно. А вот какую судьбу вы готовите нэньке Украине? Если это, конечно, не секрет?
- Этому секрету сто лет в обед! Ты помнишь, что писал Трубецкой о независимой Украине?
- Представь себе, помню. Без всякого Google. Независимая Украина может быть только антироссийской…
- И что тебе еще надо? Напомнить, что Украина самая большая и развитая из бывших советских республик? Что она расположена между Россией и Западом? Здесь чистопородных славян больше, чем в России, инородцы практически отсутствуют. Сложи все это, и что ты получишь? Идеальный и реальный противовес российской опасности. Это будет самое прочное и болезненное кольцо в ноздре медведя! Самое тяжелое и прочное ярмо. Газовые войны, из которых не будет пристойного выхода, споры из-за флота и Севастополя, русского языка и металлургии… Мальчуган, ты сам знаешь, что все это неизбежно, причем на годы, на десятилетия вперед. И каждый раз новая Украина будет тащить Россию в международные суды, к международным экспертам, и Россия сама будет умолять: рассудите нас, господа хорошие! И господа рассудят. С великим удовольствием. Еще и поинтересуются: а как вас судить? По закону или по совести? Вот так, мальчуган. Так что за Украину не беспокойся. Это будет новый центр славянства, православия, постсоветских государств. Но центр, ориентированный на Запад и весьма предсказуемый. Никаких извечных московских сюрпризов и зигзагов, от которых у впечатлительных господ европейцев мороз по коже дерет или приступ диареи наблюдается. Никакой ненависти к католикам и протестантам. Наоборот, здесь абсолютно реально объединение христианских церквей. Господи, Ледников, это же арифметика для первоклассников! - укоризненно протянула Разумовская. - И вообще, спроси об этом у своего отца, он тебе все объяснит лучше меня.
- У кого? - опешил я.
- У своего папы, - хладнокровно повторила она.
Ай да Анетта! Ай да сукин сын! Что она там еще мне приготовила?
- Не помню, чтобы я вас знакомил.
- А мне не требуется чья-то помощь, если мне нужно познакомиться с мужчиной.
- И где же это случилось?
- Что-то ты сегодня туповат, мальчуган. Не представляю, как ты работал следователем. Так вот, познакомилась я с твоим отцом по телефону. А звонила не для того, чтобы поведать ему о наших с тобой человеческих слабостях и грехах…
- Для чего ты еще могла ему звонить?
- Я работаю, Ледников. Тружусь. Как вол. Где-то год назад мы начали проводить опросы серьезных экспертов для составления прогноза событий на Украине. Не наших же самовлюбленных политтехнологов и некомпетентных дипломатов было опрашивать? Мы такими глупостями не занимаемся. Поэтому нашли людей, связанных с Украиной, знающих ее историю, понимающих, чем тут люди живут и дышат. Мы работаем таким вот манером. Когда я увидела в списке фамилию твоего отца, я решила позвонить ему сама. Было любопытно поговорить с родителем моего милого мальчугана.
- Странно, он мне ничего не сказал…
- Почему странно? Я же говорила с ним про Украину, а не про твои сексуальные замашки. Вряд ли он из тех, кто докладывает домочадцам о каждом своем телефонном разговоре. И знаешь, мне показалось, он куда трезвее тебя смотрит на жизнь.
- Ага, а потом упрекает меня в цинизме.
- Ну, тут он не прав, честное слово! Хочешь, я позвоню ему и расскажу, какая ты романтическая натура? И приведу пару примеров поживописнее?
- Боюсь, ты не сможешь чем-то удивить отца…
- Так давай попробуем удивить друг друга, мальчуган!
Она вдруг очутилась за спинкой кресла, на котором я сидел, ее руки оказались на моих плечах, а потом одна из них проникла за ворот пуловера и поползла прямо по моей голой груди. А потом ее пальцы чуть сжались…
И тут запел мой мобильник. Это был Веригин. А сообщил он мне, что его срочно отзывают в Москву в связи с чьей-то там болезнью, билет на самолет у него на руках и вряд ли нам удастся поговорить, времени в обрез.
Судя по всему, говорить со мной у него никакого желания не было. Он собирался попросту улизнуть. Это было ясно как божий день!
Но тут уже я уперся. Сказал, что поговорить, прежде всего, в его собственных интересах. И мы могли бы встретиться прямо сейчас где-нибудь в центре. Женька помялся, а потом предложил увидеться на бульваре Шевченко у памятника Ленину, напротив Бессарабского рынка. Через полчаса.
Разумовская смотрела на меня вопросительно. Было странное ощущение, что она в курсе наших с Веригиным дел. Она вообще вдруг оказалась в курсе слишком многого.
- Кажется, мальчуган, у нас наклевывается свободный вечерок? - игриво спросила она.
Ах, какая она догадливая!
- У меня так точно. А вот как у тебя, не знаю.
- Неужели ты думаешь, я не пожертвую ради своего мальчугана какой-то там революцией? Обижаете, мужчина! Романтическое свидание в матери городов русских - я не могу такое пропустить. Иначе репутация моя будет безнадежно подмочена.
- Где мы увидимся?
- Здесь нам могут помешать в самый патетический момент, а у тебя, я думаю, нас никто не хватится. Если ты, конечно, не остановился в каком-нибудь рабочем общежитии.
Глава 10
Третьи лица
Толпы людей с оранжевыми флагами спускались по бульвару Шевченко на Крещатик. Среди них было очень много молодых и даже совсем юных лиц, и потому больше всего они походили на футбольных болельщиков или фанатов рока. На этих лицах было много искреннего воодушевления. Особенно хороши были девушки с сияющими глазами, которые шли, как бы пританцовывая, словно на бразильском карнавале или славянском гулянье.
Глядя на них, трудно было представить, что эти празднично возбужденные и привлекательные в своем порыве люди имеют какое-то отношение к тем планам, о которых мне поведала Разумовская. Но это ничего не значило и ничего не отменяло.
Почему-то я вспомнил, что на этом бульваре, который при царе назывался Бибиковким, жил Багров, убийца Столыпина. Он тоже гулял здесь и вынашивал свои революционные планы. А на том самом Майдане, где сейчас гуляет другая революция, был поставлен памятник Петру Аркадьевичу, который низвергли с постамента сразу же после свержения самодержавия. Безутешная мать убийцы, видимо, настолько пропиталась угарным духом революционного подъема, что требовала от новой власти изваять памятник сыну, причем непременно взгромоздить его на пустующий столыпинский постамент.
- Валит толпа веселых берендеев! - пробурчал кто-то рядом со мной.
Я обернулся и увидел Женьку.
- Экие языческие радости! Того смотри, начнут скакать через огонь и бить в шаманские бубны.
- Есть мнение, что таким манером рождается политическая нация, - возразил я, как человек настроенный не столь апокалиптически.
- Может быть, но нам от этого рождения лучше не будет. Потому что сия нация будет пробовать свои зубы прежде всего на нас. А мы будем в это время долдонить о братской любви.
Из рядов оранжевых демонстрантов кто-то явно помахал в нашу сторону. Присмотревшись, я узнал своих ночных попутчиков, жаждавших подышать воздухом свободы. У них были счастливые лица детей, допущенных на взрослый праздник. И флаг с оранжевой лентой. Я тоже помахал им рукой.
Еще какое-то время мы с Веригиным понаблюдали за историческим действом, протекавшим на наших глазах, а потом он не выдержал.