- Ты вот что, Валентин… Мне Андрей звонил… Говорит, он, когда выпивши был, сказал тебе про Николая Николаевича. Ты Гланьке-то еще не проболтал?
Ледников отрицательно покачал головой.
- Ну и хорошо, - с облегчением вздохнула Нюра. - И не говори. Не надо ей этого знать. И вообще никому больше. Виктории Алексеевне теперь только этого не хватало! А Темка, если узнает, тут же растреплет всем. Ну, ты вроде человек серьезный… Я Андрея просила, чтобы он никому не говорил, никому. Не хочу я, чтобы кто-то это про Николая Николаевича знал. Не надо это мне. Понимаешь?
Ледников кивнул.
- Ну, смотри, я на тебя надеюсь.
Когда Ледников подошел к машине, Гланька вдруг проницательно посмотрела на него.
- Ну, еще какой-то сюрприз?
Ледников даже растерялся на мгновение. Неужели знает? А вдруг Андрей и ей про Нюру рассказал - все-таки дочь… Нет, если бы знала, давно бы уже сказала.
- Ничего особенного, - отмахнулся он. - Там что-то с газом, вот и предупреждала - не устройте случайно пожар.
- Только пожара нам и не хватало! Для полного счастья, - засмеялась Гланька, трогая с места. - Уж лучше подожжем, как уезжать будем. Чтобы никому не доставалось!
- Мысль богатая, - рассеянно кивнул Ледников. - Хоть куда. Спички тебе подарить?
- Была бы мысль, а спички найдутся.
Когда подъехали к даче, Ледников внимательно оглядел дорожку, ведущую к дому, и участок. На вычищенной Нюрой дорожке не видно было ничьих свежих следов. Снег, выпавший несколько дней назад, был по-прежнему девственно чист, лишь припорошен опавшими с сосен иголками. "Ну что ж, будем надеяться… - подумал Ледников".
Странное было ощущение - словно они забрались в чужой дом, где никогда до этого не были. Внутри дача казалась, с одной стороны, непривычно просторной и словно раздвинувшейся вширь. А с другой стороны, она выглядела куда более дряхлой и ветхой, чем несколько дней назад. Это потому, что мебели мало, сообразил Ледников. Открылись темные углы, потрескавшиеся обои, пятна на полу и все другие следы былой жизни.
Гланька тоже притихла, ходила по комнатам, недоверчиво обводя их взглядом.
- Все чужое, - несколько даже растерянно сказала она. - Как будто никогда здесь не была… Даже запах не наш! Хотя вот на этом диване я спала с детства…
- Ты прямо как госпожа Раневская, - улыбнулся Ледников.
- Раневская? - не врубилась сразу Гланька. - Актриса которая?
- Раневская Любовь Андреевна… Она тоже все ходила и причитала: я здесь спала, когда была маленькая!.. Шкафик мой, столик мой!
Гланька смотрела на него по-прежнему непонимающе.
- Да не та Раневская, - засмеялся Ледников, понимая, что она уперлась мыслью в актрису Раневскую. - Не актриса, а госпожа Раневская из "Вишневого сада"… Вспомнила?
Гланька посмотрела на него с выражением изумления на лице.
- Слушай, Ледников, а ты непростой… Чехова помнишь… Ничего себе память!
- Ну да, мне остается только произнести тут прочувствованную речь, чтобы соответствовать тебе. Дорогой, многоуважаемый шкаф!.. Для полного соответствия.
- Не надо, - остановила его Гланька. - И вообще, поменьше цинизма. Циник среди нас есть, это я. А тебе положена другая роль.
- Например?
- А ты еще не догадался? Герой-любовник тебя устраивает?
- Надеюсь, обойдемся без героизма, - пробурчал Ледников. - А вот любовник куда ни шло…
Гланька вдруг звонко хлопнула себя по лбу.
- Вот черт! Про еду-то мы забыли! Свалили в багажник - и не вспомнили. А кушать уже, между прочим, хочется. И винца выпить не мешает, а, герой-любовник? Сейчас все принесу!
Глава 17
Агенс ин ребус
Трудно сказать, когда Станислав Негодин окончательно понял про себя это.
Во всяком случае, еще в школе, когда случилась история с Якубом, он уже точно знал, как в жизни будет добиваться своего. А учился он тогда в классе седьмом или восьмом. Самое важное для осознания себя время.
Генка Якубов был типичным проклятием советской школы с ее дурацкой установкой на обязательное всеобщее образование. Учителя, обязанные доводить все поголовье подростков, включая буйных и тихих идиотов, до диплома об окончании средней школы, закрыв глаза, выводили Якубу тройки по всем предметам, в глубине души мечтая, чтобы он как можно быстрее угодил в колонию для малолетних преступников. Но хитрый и безжалостный Якуб, получавший свое настоящее образование в уличных бандах, в колонию не собирался. Окружив себя в школе прихлебателями и "шестерками", он обложил данью подростков помладше. Сам он деньги у них не отбирал и платить оброк не предлагал. За него это делали прихлебатели. Однажды один из них подошел к Негодину и просто назвал сумму, которую надо будет платить в конце недели. Якуба он даже не упомянул, это и не требовалось. Что бывает с теми, кто отказывается, Негодин видел своими глазами - их жестоко, с издевательствами и унижениями, избивали. Причем делалось это за пределами школы, чтобы все выглядело как обычная уличная потасовка.
Негодин тяжело задумался. Платить, разумеется, не хотелось. Да и денег ему от родителей тогда доставалось совсем немного. Жаловаться? Кому? Родителям? Что сделает отец, работавший бухгалтером на писчебумажной фабрике, потомственный гипертоник в очках на минус восемь? Мать, погрузившаяся после операции на груди в религиозное уединение? Идти в милицию? А толку? Все происходит на ее глазах. Жаловаться учителям тоже было бессмысленно. Сделать они ничего не смогут, а месть Якуба будет подлой и жуткой. Одного пацана они не просто избили ногами, но и обоссали потом всей кодлой…
Знакомых среди серьезной уличной шпаны, которые могли бы цыкнуть на Якуба, у Негодина, ребенка из "приличной" советской семьи, не было. Положение казалось безвыходным, но следовать примеру того самого пацана, которого обоссали, Негодин не собирался. Тот после случившегося решил отравиться, его случайно спасли, но он так и не сказал, что с ним произошло. Только твердил, что не может здесь больше жить и в школу не пойдет никогда, и отчаявшиеся родители переехали в другой район города.
Тогда Негодин и сообразил, что единственный выход - убрать Якуба из школы. Совсем и навсегда. А едва он понял это, судьба тут же подсказала ему, как этого добиться. Мать встретила на улице свою школьную подругу, сын которой учился в одной школе с Негодиным в параллельном классе. Негодин этого самого Игоря Цапцына знал. Пацан был тихий, явно с какими-то странностями. Как рассказала мать, родители за Игоря страшно боялись, потому что он был от рождения наделен какими-то психическими отклонениями, которые выражались в приступах необъяснимого страха, с которыми он не мог справиться. Отец Игоря иногда выходил по этому поводу из себя. "Чего ты боишься, - кричал он, - пусть тебя только кто-то пальцем тронет, я его в пыль сотру!" А Игорь лишь виновато опускал голову, и глаза его наливались слезами.
Еще мать сказала, что стереть в пыль обидчиков Цапцын-старший очень даже может, потому что работает в КГБ, а там шутить не будут.
Вот тогда в голове Негодина все и сложилось. Сразу весь план до мельчайших деталей.
На следующий день он как бы случайно оказался рядом с Игорем и пожаловался, что этот гад Якуб приказал принести деньги, но откуда ему их взять? А не достанешь - кранты, забьют, сволочи, как того обоссанного… Негодин ясно почувствовал, как Игорь словно оцепенел весь и внутренне отшатнулся от него. "К тебе еще не подходили? - задумчиво спросил Негодин. - Ну, жди… Эти твари не отстанут".
Игорь затравленно молчал, а Негодин думал: скажет он отцу, что ему грозит, или нет? Никакой уверенности в этом не было. Поэтому он залез в классный журнал, нашел адрес Цапцыных и вечером сунул в почтовый ящик листок из тетрадки, исписанный печатными буквами. Там говорилось, что терроризирующий школу хулиган Якубов грозит устроить в ближайшие дни расправу над вашим сыном. Сам Якуб, может, принимать участие в избиении и издевательствах не будет, лишь натравит свою банду. Спасайте своего сына, пока не случилось несчастье - один мальчик из школы после издевательств шайки Якуба уже повесился.
На следующий день во двор школы вошли два серьезных мужика в серых костюмах и галстуках. Они скрылись в кабинете директора, а потом туда вызвали Якуба и о чем-то с ним долго говорили. Потом мужики в серых костюмах увели испуганного и жалко улыбающегося Якуба из школы. А на следующий день директор объявил, что теперь Якубов в их школе учиться не будет. Больше Негодин его никогда не видел. Ходили, правда, потом слухи, что после одной уличной драки Якуб загремел в зону.
Глядя вместе с другими, как покорного Якуба ведут через школьный двор, Негодин испытывал острое и ясное чувство превосходства над всеми остальными - и учениками, и учителями. Ведь никто из них не знал, что на самом деле происходит и почему. Из всей школы это знал только он! Он один! Причем он не просто знал! Он сам все устроил, сам все рассчитал.
А еще он понял, что вот это ощущение тайной власти над другими доставляет ему удовольствие и удовлетворение, которое не доставляет ничто другое! Оказывается, можно ничего не делать своими руками, можно только направлять, стравливать и подставлять других. И пусть они уничтожают друг друга! Для твоей выгоды. Но для этого нужно многое знать про них, может, даже и то, что они сами о себе не знают. Нужна информация, при изучении которой, как в калейдоскопе, складываются контуры решения, суть которого недоступна никому, кроме тебя.
Конечно, тогда, семиклассником, он думал не совсем так, отточенность и законченность своим мыслям он придаст позже. А тогда своим еще полудетским умом он скорее чувствовал, ощущал и даже предвкушал эти мысли о своем месте в жизни, о своем призвании.
И еще одно он запомнил тогда. Есть сила, которая справится с кем угодно, сжует любого Якуба, даже не поперхнувшись. И сила эта - КГБ.
Так что его дальнейший путь был совершенно ясен. Окончив юридический факультет, Негодин поступил в Высшую школу КГБ, где по собственному желанию специализировался на аналитике, сборе и обработке информации. После окончания училища был направлен в соответствующее управление центрального аппарата Комитета.
И там ему пришлось совершить неожиданные для себя открытия. Оказалось, что слухи и разговоры о тотальной, неимоверной аналитической мощи Комитета, держащего под колпаком всю страну, весьма похожи на миф. Негодин очень скоро понял, что деятельность информационно-аналитических подразделений, действовавших самостоятельно практически в каждом управлении, и ряда научных институтов, входящих в систему КГБ, никем по-настоящему не обобщается. Часть информации, добываемой КГБ, докладывалась в различные отделы ЦК, и только там делались политические выводы. Судя по всему, подобная система была создана для того, чтобы сохранить партийный контроль над КГБ, не допустить самостоятельного использования этой информации в политических целях. В этом были свои резоны, но… В каждом отделе ЦК сидели люди, занятые собственными соображениями, интересами и выгодами. Люди, зачастую скованные партийными и идеологическими догмами. И потому старцы из Политбюро мало знали о том, что, кто и как на самом деле раздирают страну.
Современное аналитическое управление, способное реагировать на плодящиеся день за днем все новые вызовы и угрозы государству, по сути, было создано только в 1990 году. Когда анализировать что-то, по большому счету, уже было поздно, так как страна стремительно пошла вразнос…
Негодин, давно уже сообразивший, что к чему, стал готовиться к жизни в иных измерениях. Он понимал, что, когда перемены действительно грянут, наивным горлопанам с романтическими плакатами на площадях можно будет, что называется, сливать воду. Ибо отныне над ними будет небо свободы. Свободы во всей ее красе и наготе.
Он стал работать на себя, создавая свой личный банк данных, свои информационные кладовые, свои досье и картотеки. Он знал, что это будет нужно в любой жизни, при любом строе. Что это оружие, с которым не страшно оказаться в одичавшей под ветрами свободы стране.
Глядя, как родное отечество безвольно и покорно валится в тартарары, он только укреплялся в своем презрении и недоверии к людям, еще с далеких Якубовских времен овладевшим его сознанием. А то, что он знал гораздо лучше других обстоятельства рождения этой самой свободы, лишь усугубляло его внутреннее высокомерие и чувство превосходства над остальными.
Глава 18
Подстрекатель
После увольнения по собственному желанию из рассыпающейся на куски конторы Негодин устроился в финансовый холдинг "Мангум", всю подноготную создания которого он к тому времени изучил досконально. Свою роль сыграло и то обстоятельство, что Службу безопасности в холдинге возглавил его бывший коллега, один из немногих, кого Негодин считал человеком понимающим и кому он мог подчиняться, не слишком насилуя себя.
Договорились четко: Негодин берет на себя управление аналитикой, в другие дела Службы не лезет, отчитывается только перед непосредственным начальником и выполняет только его приказы. И сразу ставит его в известность в случае непредвиденных обстоятельств.
"Почему я вас об этом прошу, Станислав Рудольфович, - честно предупредил Негодина новый начальник. - Дело в том, что один из основателей холдинга решил лично курировать Службу безопасности, то есть нас с вами. А так как он человек молодой, в детстве в шпионов не наигравшийся, в нашем деле ничего не соображающий, то может наломать изрядных дров. Они, понимаете ли, сейчас переживают то состояние, которое товарищ Сталин называл головокружением от успехов… Денег им, недорослям, слишком много сразу подвалило, вот они и решили, что теперь все дозволено. И отвечать уже ни за что не придется. Так что, не сомневаюсь, вас попытаются настроить против меня или будут стараться использовать за моей спиной. Это ни в моих, ни в ваших интересах. Поэтому… Нам с вами подставляться из-за этих распоясавшихся новоявленных господ вряд ли стоит. Потому как в случае чего сдадут они нас с вами без всяких сомнений и сожалений, да еще с превеликим удовольствием - как неисправимых классовых врагов".
Негодин и сам вовсе не собирался класть голову на плаху ради новых хозяев жизни, которые сразу обнаружили склонность к разбойничьим способам ведения дел. У молодого куратора Службы безопасности, как оказалось, было две любимые установки: "Наехать по полной программе" и "Закатать в асфальт". Интересно, в каком институте или комитете комсомола его этому научили? Были и менее любимые идеи: "Купить с потрохами" и "Пообещать откат и забыть". Менее любимые пускались в ход, когда выяснялось, что две самые любимые почему-то не могут быть запущены в дело. Может быть, сначала тут было что-то вроде детской забавы, игры в "крутых", но со временем эти идеи прочно проникли в самые потроха руководящих "мангумов", стали их "кратким курсом" и "символом веры".
У самого же главного "мангума" была другая страсть - ему нужно было непрерывно слышать восторженные причитания по поводу его гениальности, мудрости и необыкновенного дара предвидения. И так как сей корм ему впаривали ежедневно в лошадиных дозах, это не могло не сказаться на его представлениях о современном жизнеустройстве и его собственном месте в нем. И сказалось - в том смысле, что он перестал различать желаемое и реальное положение дел. И было ясно, что, если он вовремя не очухается, ему дадут по башке, да так, чтобы мало не показалось. Тем более что желающих дать было более чем достаточно.
В начале службы Негодин провел несколько изящных операций в своем духе в пользу "Мангума". Несколько врагов и недоброжелателей холдинга вдруг оказались жертвами бандитских разборок, нелепых катастроф, неожиданных арестов, другие пали в ходе информационных войн, к которым они не были готовы… Однако никаких восторгов от главного "мангума" и молодого куратора не последовало. Более того, как рассказал Негодину с усмешкой его начальник, когда он вручал главному "мангуму" очередную аналитическую записку, в которой рассматривались угрозы холдингу, тот криво усмехнулся и отпихнул ее от себя: "Что там анализировать, если мы уже всех, кого надо, купили!" А молодой куратор хмыкнул: "Или закатали в асфальт!"
"Они хотят слышать только то, что им нравится", - констатировал начальник.
Негодин лишь пожал плечами: "У нас с вами большой опыт по этой части". Он имел в виду их бесплодные усилия раскрыть глаза советскому начальству.
"Мангумы", надо отдать им должное, по части самодовольства и уверенности в собственной непогрешимости быстренько переплюнул и затурканных советских партийных бюрократов. Потому как над теми всегда был начальник постарше, который бдил и начальникам помладше спуску не давал. А распоясавшиеся "мангумы" признавали только веселые зеленые "баксы", с которыми, как они считали, все дозволено и все доступно.
Однако эти обстоятельства не слишком взволновали Негодина, так как жизнь его в то время решительно переменилась, ибо в нее вошла женщина.
Первый раз он женился еще в глухие советские времена на однокласснице, к которой никаких особых чувств не испытывал. Просто нашел тогда, что совместная жизнь имеет определенные удобства. Однако вскоре выяснилось, что Негодин не провел надлежащую предварительную работу и потому ошибся, посчитав, что его жена от природы тиха, смиренна и послушна. Оказалось, в этой женщине скрывались сильные страсти. Поняв, что Негодин к ней, по большому счету, равнодушен и ждет от совместной жизни лишь удобств и покорности во всем, она тайно возненавидела его, возненавидела отчаянно и страстно, считая погубителем своей жизни. И воспитала в этой ненависти их единственную дочь.
Негодин открыл для себя все это довольно поздно, потому как свои истинные чувства жена до поры до времени искусно скрывала. Хладнокровно оценив ситуацию, он понял, что семьи у него нет, а жить с двумя ненавидящими тебя существами весьма неудобно даже для столь уравновешенного и непритязательного по части женской ласки человека, как он. Переход в "Мангум" помог решить проблему - на выданный ему кредит он купил себе приличную квартиру. Жену и дочь с тех пор он практически не видел, но разводиться не стал - просто не видел в этом острой необходимости. Одинокая жизнь не утомляла его.
И вдруг все переменилось.