Он увидел ее на какой-то шумной и многолюдной корпоративной вечеринке. Среди "мангумовских" теток и девок, изображавших из себя то ли столбовых дворянок, то ли европеянок, проведших детство в частных пансионатах Женевы или Лондона, то ли моделей и поп-див, она выглядела человеком, которому надо покорно и стоически перетерпеть свое пребывание на этом сборище. Женщина, еще молодая, видимо чуть за тридцать, хрупкая, с легкими светлыми волосами и темными, почти черными глазами, резко выделявшимися на ее бледном лице, выглядела несколько растерянной и смущенной. Но в то же время в ней ощущалась некая органичная отстраненность от происходящего, отделенность от окружающих. В этом виделось какое-то тайное знание или необыкновенное переживание. А людей, знающих что-то, чего не знают другие, Негодин всегда распознавал, и, пожалуй, только они могли привлечь его внимание.
Ночью после вечеринки его разбудили дикие вопли какой-то пьяной компании, доносившиеся с улицы. Он прошлепал босыми ногами на кухню за питьем и вдруг поймал себя на том, что думает о той светловолосой женщине, в глазах и едва заметной улыбке которой он профессионально почувствовал некое тайное знание. Усмехнулся про себя: прямо - средь шумного бала, совершенно случайно…
Но и утром он поймал себя на тех же мыслях. Попытался привычно сострить: "Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я!" Но мысли о женщине все равно не отпускали. Он удивлялся себе.
Негодин давно уже относился к людям с недоверием и предубеждением. Так давно, что и не помнил, относился ли он к ним когда-то иначе. Разве что в раннем детстве, когда еще не видишь, что творится вокруг. Во времена Якуба он уже знал, что звать на помощь бесполезно, просить о пощаде тоже, а потому спасайся сам, причем любой ценой. Наверное, тут внес свою лепту отец, из рассказов которого выходило, что вся фабрика, на которой он работает, от директора до сторожа, только и делает, что ворует с маниакальным усердием, при этом каждый исходит черной завистью к тому, кто смог украсть больше. Видимо, свое влияние оказала мать, у которой после рождения сына развился рак груди. Болезнь сломала ее, а когда грудь пришлось удалить, она превратилась в фанатично набожное создание, убежденное, что бог слишком милостив и мало наказывает людей, потерявших к нему всякое уважение. Никакие страдания и горести других людей не казались ей чрезмерными, а тем более незаслуженными и несправедливыми. В какой-то момент Негодин понял, что мать не может избавиться от мысли, что ее болезнь - последствие родов… Светлых мыслей это открытие ему никак не добавило.
Учение на юридическом факультете лишь утвердило его в подозрительном отношении к людям. С одной стороны, он узнавал все больше подтверждений того, что во все века не было преступления или мерзости, на которое не оказался бы способен человек. А с другой - понимал, что некоторые из тех, кто окружал его на факультете, видят себя не столько непреклонными блюстителями закона, сколько специалистами по его использованию для собственной выгоды.
Работа в органах, где он невольно узнавал слишком много об изнанке и тайных пружинах жизни, об изобилии в верховной власти дуралеев и слепцов, не понимающих даже, что происходит в их собственных семьях, где давно уже поселились гниль и тлен, только укрепляла его в мизантропии.
Но окончательно его добило то, что свершилось на его глазах во времена так называемой перестройки и последовавших перемен на обломках обрушившегося советского общества. Негодин, разумеется, ничуть не заблуждался относительно того, что представляла собой коммунистическая власть в самую глухую пору перед своей кончиной. Но все-таки у него были какие-то невнятные мысли, что власть окоченевших в своей слепоте кремлевских старцев когда-то прервется естественным образом, а пришедшие им на смену новые люди будут уже совсем иными, произойдет естественный отбор самых способных… А значит, перемены к чему-то более разумному возможны. Словом, была у него какая-то зыбкая надежда на что-то.
Когда же перемены накатили, даже самые невнятные надежды на лучшее вмиг улетучились. В начавшемся естественном отборе, какой и самому Дарвину не снился, выживали и торжествовали не самые умные, талантливые, порядочные, а прежде всего подлые, злые и наглые. Возникшие вокруг в невероятном количестве доселе неизвестные герои, самодовольные хари и наглые рожи были столь откровенны и отвратительны, что ясно стало: ничего никогда уже не переменится. К тому же государство в бандитские правила игры почему-то предпочитало не вмешиваться. Негодин сделал для себя окончательный вывод: в такие времена всегда надо иметь под рукой подходящее оружие, ни на кого не надеяться, нападать первым. И жалеть тут некого.
И вдруг это непонятное влечение к незнакомой женщине с темными глазами! Смущало не то, что его заинтересовала женщина, это как раз было нормально. Тем более его тип - стройная, светловолосая, с небольшой грудью. Именно к таким его всегда влекло. Удивляло другое - он ясно понимал, что она влечет его не только как женщина, тут влечение какое-то другое, более сложное и глубокое. А значит - опасное.
Приехав на работу, Негодин первым делом навел справки. Сначала установил фамилию, потом залез по своему компьютеру в закрытый для непосвященных раздел, где хранились сведения обо всех сотрудниках "Мангума" и его филиалов.
Екатерина Юрьевна Аристархова, экономист, выпускница МГУ, полгода назад принята на работу в один из филиалов холдинга по рекомендации своей однокурсницы, вдова…
С экрана монитора на него смотрели беспросветно темные глаза.
Память тут же профессионально подсказала: полтора года назад в собственной машине были взорваны академик, директор НИИ океанологии Юрий Дроздецкий и его зять адвокат Аристархов…
Через поисковую систему тут же отыскалась и дополнительная информация. Ясно было, что академика Дроздецкого убили из-за огромного здания института, которое он не хотел уступать даже в аренду многочисленным доброжелателям. Заказчика, естественно, не нашли, хотя после смерти академика его заместитель тут же запустил в здание орду арендаторов. Естественно, за серьезный откат. История была банальная. Зять академика, очевидно, погиб случайно, только потому, что оказался в той же машине. Как сообщила одна из газет, погибнуть могла и дочь академика, но она случайно задержалась в квартире и вышла на улицу чуть позже отца и мужа, чтобы увидеть своими глазами, как взлетает на воздух машина, в которой они находились.
Еще несколько дней Негодин добывал дополнительную информацию, добрался даже до клиники, куда после взрыва попала Екатерина Юрьевна. Гибель отца и мужа она перенесла очень тяжело. У нее случился микроинсульт, оказалась повреждена психика, ее долго мучили головные боли и тяжелые приступы ужаса и необъяснимого, непреодолимого страха. Врачи сделали, что могли, выписали ее практически здоровой, но… Любое сильное потрясение могло сказаться самым непоправимым образом. К тому же она осталась абсолютно одинока. Ее мать умерла, детей у них с адвокатом Аристарховым не было, а родители погибшего мужа, ослепленные горем, почему-то стали видеть в ней чуть ли не виновницу случившегося. Мысль, что их сын погиб, а она осталась жива, оказалась для них совершенно непереносимой. По их разумению, она должна была погибнуть вместе с мужем.
У Екатерины Юрьевны оставались несколько подруг по университету, но у них уже давно была своя жизнь. Правда, одна из бывших сокурсниц смогла пристроить ее в холдинг. Причем с очевидным намеком: а вдруг какой-нибудь из "мангумов" помельче заинтересуется…
Для начала Негодин организовал несколько случайных встреч. Во время необязательных разговоров ни о чем нужно было ясно почувствовать - не противны ли они друг другу физически, не вызывают ли у нее, например, невольного отвращения прикосновения его руки. Он знал, как это важно, ибо женщина буквально в течение нескольких минут первой встречи понимает, может ли у нее что-то быть с этим мужчиной. Это, конечно, не означает, что обязательно будет, но важно увидеть - возможно. Опыты прошли успешно. Во всяком случае, результат не был отрицательным. Больше того, он увидел ее готовность к человеческому сближению, невыносимую, хотя и скрываемую, усталость от одиночества и погруженности в трагические обстоятельства прошлого, из плена которого она хотела, но словно стеснялась выбраться. Судя по всему, нужен был лишь человек, который протянет ей руку…
Тут как раз подвернулся очередной праздник местного значения - день образования холдинга. Торжества закатили в лучших традициях российских нуворишей - в Подмосковье сняли дом отдыха вместе с номерами, рестораном, банями и всем прочим, что там было. Гулять планировалось всю ночь. Кроме поп-звезд, приглашены были стриптизеры и стриптизерши на любой вкус, и нетрудно было представить, что начнется в номерах, саунах и бассейнах, когда все окончательно перепьются.
Когда народ стал подбираться уже к откровенному разврату, Негодин взял Екатерину Юрьевну за руку и предложил покинуть сию цитадель порока, хотя обычно он на подобных мероприятиях цепко следил за происходящим - люди становились открыты и откровенны и внутренняя ситуация в холдинге становилась предельно понятной. Она согласно кивнула, и уже через несколько минут они катили в Москву на его машине. И тогда он вдруг ясно увидел, какой она была до того самого взрыва - раскованная, знающая себе цену, обаятельная женщина, от рождения принадлежащая к элите общества. Он почувствовал, как у него перехватило горло.
Когда они въехали в город, он спросил:
- Куда едем?
- А какой у нас выбор? - легко спросила она в ответ, чуть заметно улыбаясь каким-то своим мыслям. - Есть варианты?
- Могу отвезти вас домой, - сказал Негодин, понимая, что вот сейчас, совсем скоро жизнь его переменится окончательно.
- Ах, кто бы знал, как я устала от этого дома! - вздохнула она. - Остаться опять одной…
Ее неожиданная откровенность и прямота даже несколько обескуражили его.
- Мы можем поехать ко мне, - сказал он наконец, глядя на дорогу. - Я живу один. Кофе, чай, фрукты, вино - в наличии.
- А мороженое? - засмеялась она.
- Мороженое купим по дороге.
- Ну если мороженое будет… Тогда поехали.
Оставшийся путь они почти не разговаривали, видимо, каждый про себя привыкал к новому обороту жизни и обдумывал нахлынувшие в связи с этим вопросы. Для обоих ясно было одно - то, что происходит и произойдет между ними, вовсе не похоже на необременительную связь между двумя сослуживцами и никогда ею не будет.
Когда дома он обнял ее, она тихо сказала:
- Знаешь, у меня так давно этого не было, что я… Ты не обижайся, ладно, если что…
Но обижаться оказалось не на что. Утром Негодин, глядя на нее, спящую, понял, что спокойствие и счастье этой женщины теперь для него важнее всего на свете, и нет той цены, которую он не заплатил бы за это.
Она открыла глаза и спросила:
- И что будет теперь?
- Теперь мы будем жить вместе, - спокойно сказал Негодин. - Там, где ты захочешь. Хочешь - у тебя, хочешь - здесь.
- Здесь, - просто сказала она. И снова закрыла глаза.
Прошло время.
И однажды Негодина вызвал начальник Службы безопасности. Обычно подтянутый и подчеркнуто деловитый, он сейчас выглядел утомленным и рассеянным.
- Станислав Рудольфович, - глядя куда-то в окно, сказал он, - выполняя наши с вами договоренности, хочу проинформировать вас, что собираюсь в ближайшее время покинуть сие учреждение.
- Что-нибудь случилось? - спросил Негодин.
К начальнику он относился неплохо, но прекрасно знал, что отношения с главными "мангумами" у того серьезно испортились. И вообще, хозяева стали тяготиться его прошлым и слишком аккуратными и осторожными методами работы. "Мангумы" были убеждены, что им надо нападать и не бояться скандалов. С юридическими последствиями справятся адвокаты, а в информационных войнах преимущество на их стороне.
- Зачем же ждать, когда произойдет что-то непоправимое? - усмехнулся начальник. - Наше с вами дело - предусматривать и предупреждать… Ладно, не будем ходить вокруг да около. Судя по всему, наши начальники хотят вступить в серьезный конфликт с государством…
- С государством или с отдельными его представителями? - рассудительно уточнил Негодин.
Начальник посмотрел на него задумчиво. Видимо, вопрос не показался ему уместным.
- Ну, не вам же мне объяснять, что есть такие представители, которых от государства под лупой не отличишь… Но эти господа, я имею в виду наших начальников, не заметили, что на дворе уже другое тысячелетие. Они не понимают, что лезут в схватку не с тем государством, которое еще не так давно можно было грабить безнаказанно, поплевывая на него свысока. Сегодня у нас другое государство, и надо всегда учитывать его реакцию… А наши господа думают, что на них, флагман и символ российского бизнеса, руку поднять не посмеют…
Негодин внимал начальству молча, с невозмутимым видом. Все эти азбучные истины были ему неинтересны. Но, видимо, начальник по русской традиции решил поговорить на прощание по душам. Для полноты картины не хватало еще бутылки водки.
- В общем, я боюсь, что они наломают дров, и не хочу в этом участвовать. Не хочу подставлять свою голову. Мы с вами работали довольно аккуратно, без лишнего шума… А сейчас может начаться черт знает что… Вы этих господ знаете.
На лице Негодина так ничего и не дрогнуло. Знает, конечно.
Начальник почувствовал легкое раздражение. Что он распинается перед этим странным типом, который уверен, что ему и так все давно известно и понятно? Хотелось попрощаться по-человечески, предупредить по-товарищески, но с таким разве можно по-товарищески?
Негодин, наконец, соизволил отреагировать.
- Ну, мы с вами видели, куда дело идет… Так что… Или есть информация, что сигнал дан и пальба вот-вот начнется?
- Сигнал будет подан на днях. Все начнется с выступления депутата Ампилогова в Думе…
- Ну, Ампилогов! - снисходительно усмехнулся Негодин. - Кто его всерьез воспринимает? Он столько говорит, что на все его разоблачения реагировать…
- На сей раз вы ошибаетесь, Станислав Рудольфович, и очень серьезно. Ампилогов будет выступать не по собственной инициативе, его подготовили. Факты у него будут основательные…
- Факты в наше время мало что значат, - несколько наставительно произнес Негодин. - Важна интерпретация, возможность их раскручивать…
- Будет вам на сей раз и интерпретация! А уж желания там сегодня хоть отбавляй… Поверьте мне.
- Но зачем им для этого Ампилогов? - стоял на своем Негодин. - Зачем делать из него серьезную политическую фигуру? И потом, привлекать Ампилогова - значит сразу придавать делу сомнительный характер в глазах прогрессивной общественности, как нашей, так и западной… Что-то мне с трудом в это верится.
- Ну, как знаете, - утомленно сказал начальник. - Поступайте, как сами считаете нужным.
На этом они расстались. Слава богу, обошлось без водки.
То, что "мангумы" своими руками копают яму для себя и своего предприятия, Негодин увидел давно. И давно уже он работал в холдинге с особой осторожностью, всячески подчеркивая, что его дело - бумаги, справки, обзоры и прочая бюрократическая волокита. Он ни разу не подписал ни одного сомнительного документа, ни разу не предложил ничего, связанного с оперативной или силовой деятельностью, в присутствии чужих или подозрительных людей. Он вообще ничего не предлагал напрямую. Мог посоветовать, намекнуть, высказать предположение…
Так что в случае ожидаемых неприятностей за свою задницу он был более или менее спокоен. Но срочно линять из холдинга он был еще не готов. Он, конечно, видел уже набухшие ледяными потоками черные тучи на горизонте. Но он понимал и другое. Да, "мангумы" в своем высокомерии жаждут ввязаться в борьбу без шансов, но, пока они это поймут, будут истрачены гигантские суммы. И Негодин считал, что будет справедливым, если он изрядно попользуется из этого источника. Тем более приличные деньги были теперь нужны постоянно. Катю надо было показывать лучшим врачам, вывозить на курорты, к тому же возникла идея загородного дома.
Поэтому Негодин решил не спешить с уходом из холдинга. Сначала надо взять свое.
Ампилогов действительно произнес через несколько дней разнузданную речь с призывами нанести удар против таких антигосударственных, антироссийских компаний, как холдинг "Мангум", который грабит страну и народ, грабит не только нынешние, но и будущие поколения.
Как и ожидал Негодин, речь пропустили мимо ушей - к кликушеству и разоблачениям ученого-депутата давно привыкли. Несколько дней прошли в тишине. Пиаровские службы "Мангума" не торопясь готовились дать достойный отлуп депутату в контролируемых газетах и на прикормленных телеканалах. Отвечать Ампилогову было решено в давно проверенном устало-ироничном тоне. Ну да, давно известно, что во всем виноват "Мангум", придумали бы что-нибудь новенькое, незатасканное…
В образовавшуюся паузу Негодин решил быстренько слетать на день-другой в Женеву, там, неподалеку от Монтре, ему рекомендовали санаторий для Кати. Лететь пришлось вечерним рейсом. Женева, как всегда, после восьми вечера выглядела вымершим городом. В гостинице он выключил мобильник и улегся спать, чтобы с утра отправиться в Монтре.
Проснулся он довольно поздно. В Москве из-за разницы во времени рабочий день был в разгаре. Уже одевшись и умывшись, он включил компьютер, и сразу со всех сайтов, европейских и российских, на него обрушились новости. Во всех структурах холдинга "Мангум" идут обыски… Помещения заняты вооруженным ОМОНом в масках, сотрудники изгнаны с рабочих мест в коридоры, следователи изымают документы… Руководители холдинга называют происходящее беззаконием…
Он бросился к телевизору. Там по всем каналам шла одна и та же картинка. Люди в камуфляже, с автоматами… Коридоры офисов, в которых вдоль стен стоят ошеломленные сотрудники… Молодые следователи, дающие на ходу невнятные объяснения…
Негодин смотрел на экран и почему-то не мог оторваться от него, словно ждал чего-то конкретного. И потом он увидел то, чего так хотел увидеть. Двор филиала, где работала Катя. У стеклянных дверей двое в масках, с автоматами, у ступеней машина "Скорой помощи". Из дверей врач выводит рыдающую, бьющуюся в истерике женщину, а потом санитары выносят на носилках еще кого-то… Тут носилки заслонила чья-то спина.
Как заведенный, он метался по каналам, но каждый раз натыкался на одно и то же - женщина в истерике, носилки, чья-то спина…
Но он был уже уверен, что разглядел на носилках лицо Кати.
Потом до него дошло, что надо включить мобильник и связаться с Москвой. Через несколько минут он уже знал, что Кате действительно стало плохо, когда в кабинет влетел ОМОН. Она даже не смогла встать из-за стола. Вызвали "Скорую", следователь разрешил отвезти ее в Склиф. На экране в это время замелькали главный "мангум", Ампилогов, депутаты, политологи…
В самолете его мучил лишь один вопрос: что она вам всем сделала? Почему в вашей сваре страдает именно она - ни в чем не повинная, никому не причинившая вреда?
Какие-то знакомые подходили к нему, что-то спрашивали, что-то рассказывали… Он, ничего не слыша и не понимая, продолжал думать только о том, почему страдает Катя? Почему именно она? Кто-то же в этом виноват?
В палату Кати его пустили через несколько дней. Она лежала с закрытыми глазами, лицо у нее было бледное, спокойное. Он на какое-то мгновение почувствовал облегчение - она не страдает!