Люди, которые хотят лишить нас жизни – это люди, которых община посылает на теракты и, в какой-то мере, сама община. Сейчас это община представляет собой серийного убийцу. Они очень больны… душевно. И к ним надо отнестись как к убийце. Может быть, через многие годы после, они вылечатся, но до того их надо содержать, как и убийцу, что бы не убивали нас. Нужно создать подобие клетки. Я понимаю, что это звучит страшно. Это действительно жестоко. Но нет выхода. Это дикие звери, которых, так или иначе, нужно усадить под замок. Если арабское общество, собирается тебя уничтожить, значит нужно уничтожить это общество. И я считаю, что жизнь каждого моего солдата не стоит жизней всех стреляющих в нас вместе взятых. Именно поэтому я отдал приказ избегать опасности и действовать предельно осторожно. Если по нам открыли огонь, незачем рисковать, чтобы захватить стрелка живым. Его нужно убить. А если стреляют из дома, то нужно забросать его гранатами, и только потом разбираться, кто там находился…
– Ты не веришь в возможность мира?
Я посмотрел вокруг. Солдаты явно прислушивались к нашему разговору, слишком многие понимали язык, на котором мы говорили.
– Нет, я не вижу возможности для мира. Слишком мы разные.
– И что тогда?
– Мы будем охранять границы, и защищать людей.
– Железная стена?
– Да "железная стена". Это самая приемлемая политическая установка для нынешнего поколения. Это то, что предложил Жаботинский и Бен Гурион принял. Вы не видите или не хотите замечать простейшую вещь. Когда евреи начали ехать в Палестину, здесь не было палестинского народа. Даже когда появилась Трансиордания, его не было. Жили арабы, считающие, что это Южная Сирия, а они арабы вообще. Еврейские организации, образование еврейского государства дали мощный толчок национальному сознанию местных жителей. Они поняли, что великим державам до них нет никакого дела, а арабские государства только на словах их поддерживают. И для начала исчезла вера в покровителя-короля.
Те, кто верят, что резкое улучшение жизненного уровня, образования и здравоохранения заставит арабов полюбить евреев очень сильно ошибаются. После того, как начинает просыпаться национальное сознание, их не удовлетворит ничего, кроме собственного государства. Они уже не считают себя арабами, а называют себя иорданцами и палестинцами. И наше счастье, что эти их клановые пережитки и религиозные заскоки не дадут им еще долго слиться в одну нацию. Когда Хусейни сделал ставку на мусульманский фактор, он хотел отвести от себя претензии и перейти на противостояние с евреями, но расколол свой народ еще раз. Очень хорошо, что его грохнули еще в тридцатые. Став иконой для своего клана и религиозных фанатиков, он тем самым, привел их к бесконечной драке с другими кланами и христианами, отягощенной кровавой местью.
Грузовик резко затормозил. Все вскочили. От машины с рацией бежал связист.
– В чем дело? – спрыгивая ему на встречу, из кузова, спросил я.
– Тебя требует на связь штаб округа. Вчера, в Хевроне, расстреляли патруль. Есть убитые. Только что, передали приказ, начать общее выселение.
* * *
Газета А-Арец
Наконец, исполнена посмертная воля великого человека и государственного деятеля Израиля. Прах Жаботинского перевезен из США, где он скончался 4 августа 1940 г, находясь с официальным визитом. Он похоронен на горе Герцеля после траурной церемонии, в присутствии видных государственных деятелей нашей страны и лидеров оппозиционных партий. Десятки тысяч простых людей провожали его в последний путь. В траурной речи премьер-министр Бегин произнес: "Ваши ученики воплощают в жизнь все, о чем вы мечтали, говорили и писали".
Газета А-машкиф
Израильский Кнессет принял новый закон, внесенный в перечень основных законов, предусматривающий, что Иерусалим является столицей Израиля. Предусмотрен перенос правительственных и официальных органов и активизация строительства новых кварталов в городе. Израильское правительство взялось за привлечение еврейских капиталов из-за рубежа для претворения в жизнь экономических и торговых проектов, а следовательно, для социальной и бытовой стабилизации положения новых жителей. В ходе реализации этого направления будет необходимо расширить площадь города за счет новых территорий и подведения к ним необходимых коммуникаций.
Газета Коль Ха-ам
Муниципалитет Иерусалима расширяет свои границы. Если до начала войны площадь Западного Иерусалима составила 33 500 дунамов, то решением городских властей границы были пересмотрены за счет прибавления новых площадей, благодаря чему площадь Иерусалима увеличилась до 38 600 дунамов.
Газета Ла-мерхав
Первым решением, принятым новым городским советом Иерусалима, была экспроприация всей мусульманской собственности – зданий, земли, хозяйственных служб, учебных заведений и религиозных организаций, для поселения там новых еврейских иммигрантов. 35 арабских деревень в окрестностях Иерусалима, жители которых были выселены за пределы Государства Израиль.
Газета А-бокер
Площадь еврейского квартала в Старом городе увеличена с 5 до 130 дунамов за счет включения в него территории между западной стеной мечети "Аль-Акса" и Латинским монастырем в Иерусалиме. Проектом предусмотрено возведение зданий для проживания еще 2300 человек.
Этот квартал является составной частью грандиозного проекта, известного как проект "Большого Иерусалима" и предусматривающего присоединение к Иерусалиму десяти окружающих его городов – спутников.
21 октября 1947 г
* * *
Впервые за долгое время я смог уехать домой на выходные. Собственно, таких отпускников было два грузовика. С восточного берега, согласно договору, выводились войска. Вся приграничная зона была забита армейцами, невозможно было повернуться, чтобы не наступить на ногу очередному резервисту, и моему батальону временно стало нечем заниматься. Какое то время мы еще ловили укрывавшихся от выселения, но в ближайшее дни, похоже, будет тихо. Так что в основном, занимались патрулированием, что одни воспринимали, как отдых, а другие как издевательство. Они ж герои, а занимаются ерундой.
На северном въезде в Иерусалим стояла военная полиция. Только проверяли они не возвращающихся. В основном, заглядывали в документы выезжающих из города. Ограничения на передвижение по Самарии и Иудее пока не сняли. Весь район был объявлен закрытой военной зоной и желающих присмотреть себе новое жилье или полюбоваться на могилу Авраама моментально заворачивали. Впрочем, нам-то хорошо было известно, сколько народа просочилось в объезд. Мы таких каждый день останавливали, но если они себя не особо нагло вели, предупреждали об осторожности и отпускали. Пока у нас еще другие задачи имеются. Так что полицейский нам лениво махнул, чтобы проезжали.
Иерусалим было не узнать. Когда разделяющие Восточный и Западный Иерусалим заставы сняли, были случаи мародерства и грабежа. Очень быстро это прекратили, показательно расстреляв несколько человек. Так что сейчас, это был, пожалуй, самый безопасный город в стране, учитывая еще и количество армейских и полицейских нарядов на улицах.
Восточную и Западную часть начали объединять первым делом. Практически сразу подключили телефонные и электрические сети к Израилю. В Старом городе сносились целые кварталы, старательно огораживая при этом культовые и исторические здания. Дороги расширяли, безжалостно снося все мешающее. Возле Стены Плача уже расчистили огромную площадь, на Храмовой горе развевался огромный, видный из любого места в городе, израильский флаг.
В бывший еврейский квартал понаехали его старые жители. То, что они обнаружили там, вызвало у них шок. На месте, где стояли дома, был один сплошной пустырь. Здания и синагоги иорданцы снесли и устроили на обломках свалку. Теперь бывшие еврейские жители добивались от правительства постройки жилья на старом месте.
По улицам ходили толпы людей, которым явно нечего было здесь делать, только смотреть на местные красоты. Если присмотреться, то можно заметить уже и организованные экскурсии, которые водят местные арабы, причем крест у них всегда демонстративно поверх одежды. Да и многие лавочки уже работают.
Вот честное слово, никакой особой красоты в этих зданиях не заметил. Древность – это да. Видно советское воспитание так просто не выбьешь. Божественного озарения на меня не спустилось. Зато я прекрасно знаю, как совершенно нерелигиозные мои товарищи, с вполне натуральными слезами приезжали специально потрогать Стену Плача.
Сбросив солдат из чужих частей на центральной автобусной остановке, наконец, можем ехать домой. Домой! Звучит-то как. У меня теперь есть собственный дом, не казарма и не барак, и даже не квартира, имеющая приложение в виде тестя и тещи.
По-прямой тут километров пять. Вот только прямой дороги не наблюдается. Едем, бесконечно петляя, между множеством участков, где местами уже идет строительство, а местами просто стоит забор. Правительство нацелилось построить несколько новых районов с востока, чтобы взять Старый город в кольцо еврейских кварталов. А в бывших арабских домах уже живут новые жильцы. Не хотелось бы, чтобы здесь выросло новое издание унылых стандартных домов Западного Иерусалима. Мне больше по душе тель-авивские застройки. Сразу видно, что европейские архитекторы проектировали.
На повороте стоял столб с табличкой "Памяти Дова", ниже на иврите, английском и арабском написано: "Свободных мест нет, проезжайте. Чужим здесь не рады." Это хорошо поясняли врытые прямо в дорогу здоровенные бревна, так что проехать можно было, только петляя между ними, очень медленно. Заметив машину, навстречу вышел совершенно незнакомый парень лет шестнадцати, с автоматом, еще двое приготовились прикрывать его. Подойдя ближе, он радостно заулыбался:
– Здравствуете, товарищ майор. А мы вас заждались.
– А ты кто такой? – с интересом спросил я.
– Я – сын Шифмана, отрапортовал он, вставая по стойке смирно. – А это, – он махнул в сторону остальных, – тоже наши ребята. Когда мы переехали, нас сразу в охрану наладили. Тут, поначалу, много народа ходило, так мы сразу дорогу перекрыли. Теперь спокойнее стало.
– Ну, служи, – сказал я неопределенно, – Кто хоть начальство то ваше?
– Так известно кто, – вылупился он на меня. – Анна Томски! Вот поедете, там такой красивый двухэтажный дом с большим знаменем на крыше, сразу видно.
– Ну, ты майор, вообще, – сказал водитель, трогаясь. – Тут твоя жена всех построила и командует второй месяц, а ты и не подозреваешь.
– Ты, давай, баранку крути, – ответил я.
А ведь, действительно, это я первый раз приехал, а многие уже бывали, и никто не заикнулся. Да и по телефону, когда говорим, она промолчала. Вот так, один раз приедешь домой и обнаружишь нового мэра Иерусалима, хотя один сюрприз я уже получил, но про это хоть мне известно…
Дверь была открыта, дома никого, и, сгрузив все свое железо, я сразу пошел осмотреться. Нормальный дом, большой внутренний двор, деревья надо посадить для тени. Есть даже второй этаж, с выходом на крышу, видно кто-то не бедный проживал. Бак для воды, новый. Мебели не наблюдалось, хоть все было свежепокрашено. Если что и было раньше, уже выкинули. В детской, в кроватке, лежали двое. Дов и этот самый сюрприз.
Рыжая девчонка, лет пятнадцати, сидевшая рядом, испуганно вскочила.
– Тихо, тихо, – зашипела она. – Недавно уснули.
– Ну, дай хоть посмотреть, – попросил я, подходя поближе. – Тебя как зовут?
– Геула, – отвечает, – А я тебя знаю.
– Меня все знают, вот только жены вечно нет, – пожаловался я ей.
– Да она сейчас прибежит. Когда машина приходит, сразу сообщают, кто вернулся.
– Охрана старается?
– Да, снизу звонят. Тут вначале на весь поселок человек двадцать было. А по ночам несколько раз кто-то приходил. То ли арабы, уходившие с Иерусалима, то ли грабители. Даже стреляли. Так Анна всех организовывала. Потом стали наши приезжать, у кого семьи есть. Теперь нормально, хоть не боишься во двор ночью выйти. Но у нее, все равно, полно работы. Вечно с кем-то договариваться надо, то свет проводить, то телефон, то канавы под канализацию, какие то земельные дела – где граница поселка, и куда мы относимся. Вот я с детьми и сижу, пока ее нет. Да, – вспомнила она, – я сестра Гарика Кантора, сержанта из первой роты.
* * *
– Так никого и не нашла? – спросил я.
– Нет, она приехала одна с ребенком, кто такая никто не знает, откуда тоже. Сошла с трапа и сразу в Иерусалим. Вроде, к знакомым. Ничего, кроме имени – Анна Маршак. Судьба, наверное, такая – приехала и под обстрел. Я и в министерстве внутренних дел была, и в мэрии. Никто не пропал, никого не ищут. Объявления по всем газетам давала.
– Ты ребенка врачам показывала?
– Так сразу, как из-под обломков вытащила. Все нормально. Никаких повреждений, живая-здоровая, только голодная была. Ну, я ей грудь дала, а потом уже не смогла отдать в полицию.
– И что делать будем?
Она резко повернулась ко мне, глядя знакомым взглядом "Я все решила".
– Будет у нас двойня. Мальчик и девочка. Свидетельство о рождении мне уже выписали, на то же число, что и Дову.
– Вот так и бывает, в жизни, – грустно сказал я, – Уедешь не надолго, а у тебя уже двойня.
– Вот и уезжай, пореже, – отрезала Аня.
– И как ее зовут? – спросил я.
– Егудит записала.
– Дита, значит.
– Не боишься, что могут появиться родственники? Потом еще тяжелее отрывать будет от себя.
– Мать не появится. А от остальных как-нибудь избавимся.
– Ты моя волчица, – говорю, гладя ее по голове, – всех покусаешь, кто на твоего детеныша не так посмотрит.
– Значит, не сердишься? – спрашивает и вроде случайно прижимается.
– Да за что? Ты ж доброе дело сделала, а прокормить вместо одного младенца – двух, как-то сможем. Вот если бы ты принесла домой не грудную девочку, а мальчика, лет восемнадцати, то я бы очень рассердился.
– Все у вас, мужчин, мысли только в одну сторону работают, – фыркает презрительно и тянет меня в сторону спальни.
– Не знаю, кто такие эти другие сомнительные мужчины, – заявляю я, подхватывая ее на руки, – но ты показывай, где тут находится супружеское ложе, которое требуется обновить.
– На ложе пока денег нет, а направление правильное, – отвечает, – Когда в следующий раз будешь брать дом, не забудь проверить, чтобы в нем было ложе. Такое – большое.
– Ошибка, – сообщаю, заруливая в комнату. – Обязанность мужчины убить каменным топором слона, а обязанность женщины – приготовить его до съедобного состояния.
– Какого слона, – удивилась Аня.
– Ну, такого, волосатого, из каменного века.
– Мамонта что ли?
– Да не знаю я, как он правильно называется, не успел выучить слово. У нас, военных, охота совсем на других зверей, все больше двуногих.
– Учить, тебя еще и учить, – засмеялась она.
* * *
– Какая скотина, стучит с утра пораньше, в мой единственный выходной за два месяца?
– А это твой друг Даниил, – сообщила Аня злорадно. – Хороший дом?
– Хороший, – отвечаю насторожено.
– Ты не видел, что тут делалось, когда я приехала. Дом большой, почти новый, но на прощанье они поломали все, что можно сломать. Еще и взорвали что-то на входе. Их понять можно, но привести это в порядок – не по моим силам. Вот я и позвонила. Он, действительно, хороший мастер, Вайс его выучил на совесть, да и руки к нужному месту приставлены, даже камни на облицовку достал и поставил – совсем по цвету не отличишь. Соседи посмотрели и в очередь выстроились. У него уже трое работников, а все равно не успевает. Прямо здесь и живет, даже в Хайфу, домой не ездит.
– Интересно звучит, коммунист-эксплуататор, – задумчиво сказал я.
– А, ты не знаешь! Пока ты в Бейт Лехеме сидел, он расплевался с коммунистами. Понимаешь, поступило указание из Москвы, о всяческой поддержке арабского национального движения. И начали они это обсуждать на собрании. Дообсуждались до драки. Все-таки странные люди в вашем СССР сидят, надо хоть немного учитывать местную жизнь, а не делать по шаблону. Арабский пролетарий совместно с израильским рабочим, строящий новую жизнь в виде арабского национального движения. И все это в 1947 г – даже не смешно.
В соседней комнате заплакал ребенок, моментально присоединился второй.
– Все, кончился отдых. Вставай. Спасибо, что хоть ночью к детям ходил.
– Я думал ты спишь! – сказал я, натягивая штаны.
– Я давно уже сплю в полглаза. Я думала, что в армии тяжело. Вот когда дети – это тяжело. Иди, кашу свари, пока я их переодену.
– Откуда у нас собственно еда, да еще в таком количестве? – спросил я, заглядывая в кастрюли.
– В домах много чего осталось, и на полях тоже. Кроме продуктов, я все выкинула. Не хочу пользоваться чужим. Это как мародерство. А продукты и оружие, ты нас учил, нормально – разрешенный военный трофей. И потом я всех повыгоняла на уборку урожая. Даже посторонних добровольцев приглашала. Ящик ему, ящик нам. Чем сгниет на полях, пусть лучше съедят. Что не поделили между семьями, продали оптом. Вот и думаю, что на будущий год делать. Среди наших крестьян почти нет, некому на поле работать. А мужики, вообще неизвестно где служат. Раз в два месяца появляются, – она ехидно посмотрела на меня. – Что, будешь в огороде работать? Нет? Я так и думала.
– И что у тебя с университетом? – спросил я, глядя, как она привычно кормит детей.
– Пытаюсь учиться вечером. Наверное, придется отложить на время учебники. Я просто не успеваю. Взвалила на себя все хозяйственные дела по поселку, и теперь им конца нет.
– И зачем тебе это надо было, – забирая сына и пристраивая его на колене, спросил я.
– Да больше просто некому было. Вы сказали – владейте и уехали в Шхем, а здесь остались или раненые, или совсем дети, или вроде родителей Аркадия. В сторожа годятся, в работники – лучше не бывает, вот только с чиновником говорить не могут. Весь иврит, исчерпывается "здравствуй", "да", "нет" и "пошел ты…" Но последнее не вполне иврит, скорее, русский. Так что поначалу, я просто хотела помочь, а потом неожиданно выяснилось, что я тут главная.
Списки жителей, разговоры с мэрией, оплата общих работ – все через меня. Вначале приезжали из земельного управления, очень им хотелось все под себя подгрести. Мечтают протолкнуть закон, чтобы все поселки и села, откуда ушли арабы, передать земельному фонду, а новые жильцы имеют право только на длительную аренду. Но мы имели от Канавати документы на право владения, еще до принятия закона о вхождении Самарии и Иудеи в состав государства. Очень он предусмотрительным оказался. Так что совместными усилиями отбились. Он, несмотря на свое восточное воспитание, очень быстро понял, что о делах поселка надо со мной говорить.